мной довольно грубо, но оттаяли при виде моего паспорта, ярко-красный цвет
которого означал мою принадлежность к аристократии. К тому же золотая
полоса, наискосок пересекавшая этот документ, свидетельствовала о том, что
я из семьи септарха. Мне тотчас выписали визу на неопределенный срок
пребывания. Чиновники подобного рода - большущие сплетники. Без сомнения,
как только я вышел из конторы, они передали по телефону своему
правительству срочное сообщение о том, что принц Саллы находится в их
округе, и, полагаю, чуть позже эта новость уже была известна
дипломатическим представителям Саллы в Глине, которые незамедлительно
передали ее моему брату - к очевидному его неудовольствию.
Напротив таможни находилось отделение Договорного банка Глина, и я
обменял там свои деньги на купюры нашего северного соседа. Затем я нанял
водителя, который отвез меня на север, в столицу, имеющую название Глейн.
Путь до Глейна занял полдня.
Дорога была узкой и извилистой и пересекала унылую местность, где
дыханием зимы давно уже смело последние листья с деревьев. Повсюду лежали
сугробы грязного снега. Провинция Глин богата лесами. Она основана людьми
пуританского склада, которые сочли жизнь в Салле легкой. Очевидно, они
почувствовали, что, оставшись на родной земле, вполне смогут поддаться
искушению и в чем-то отступить от Завета. Переселенцы пересекли Хаш и
обосновались на севере. Суровый народ, населяющий провинцию Глин, создан
для тяжелого труда. Как ни бедно сельское хозяйство Саллы, урожаи на полях
Глина раза в два, если не больше, хуже, чем у нас. Главными источниками
существования местного населения издавна были рыбная ловля,
ремесленничество, хитроумные торговые сделки и пиратство. Не будь моя мать
родом из Глина, я бы никогда не избрал это место для своего добровольного
изгнания. Однако мои родственные связи ничего хорошего мне не принесли...
14
Ночь я провел в Глейне. Этот город, подобно Салле, обнесен стенами,
но в остальном мало похож на нее. Салла несет на себе отпечаток изящества
и могущества. Здания в нашей столице построены из камня (черного базальта
и розового гранита, добываемых в горах), улицы широки, благоустроенны и
содержатся в чистоте, по ним прогуливается роскошная толпа. Если не
считать нашего обычая вместо окон делать узкие щели, Салла-Сити -
открытое, привлекательное место, архитектура которого являет миру
дерзновенность и самобытность ее жителей.
Зато этот мерзкий Глейн!.. О!
Глейн выстроен из грязно-желтого кирпича, лишь кое-где отделанного
жалким розовым песчаником, крошащимся на мелкие кусочки при малейшем к
нему прикосновении. В этом городе нет улиц! Одни переулки. Дома теснятся
друг к другу, будто боясь, что нечто нежелательное попытаться впихнуться
между ними, стоит им только ослабить свою бдительность. Проспекты Глейна
по благоустройству нельзя сравнить даже с водосточными канавами Саллы.
Архитекторы Глина создали город в расчете разве что на неприхотливый вкус
исповедников, поскольку все в нем кривобокое, неправильной формы, неровное
и грубое. Мой брат, который как-то побывал в Глейне с дипломатической
миссией, описал этот город, не жалея черных красок, но тогда я посчитал
его слова просто проявлением псевдопатриотизма. Теперь же я убедился, что
Стиррон был еще довольно мягок в своих оценках.
Да и обитатели Глейна не лучше своего города. В мире, где
подозрительность и скрытность являются божественными добродетелями, можно
ожидать, что готовность к отказу от тех или иных жизненных благ
расценивается как воплощение моральной чистоты. Однако я обнаружил, что
добродетельность обитателей Глейна наложила на них крайне неприятный
отпечаток: темная одежда, хмурый вид, черные души, неприступные, скрытные
сердца. Даже речь свидетельствует об их душевной замкнутости. Язык в Глине
тот же, что и в Салле, если не считать особенностей произношения некоторых
звуков. Но это не смущало меня, зато ужас вызывал их синтаксис: слова
слагались в предложения так, что говорящий нарочито демонстрировал свое
самоуничтожение. Мой водитель - парень был родом не из этих мест и казался
мне настроенным дружелюбно - доставил меня в гостиницу, где, как он думал,
я найду достойный прием. Когда я вошел и сказал: "Нужна комната на ночь и,
возможно, еще на несколько дней", - хозяин гостиницы со злобой взглянул на
меня, как будто я сказал: "Мне (!) нужна комната", - или что-нибудь, столь
же непристойное. Позже я обнаружил, что даже наши обычные вежливые
неопределенно-личные высказывания кажутся северянину проявлением
неслыханного тщеславия. Я не должен был говорить: "Нужна комната...".
Требовалось спросить: "Есть ли здесь свободная комната?". В ресторане не
следовало говорить: "Пообедать можно тем-то и тем-то", а нужно было
сказать: "Вот блюда, которые выбраны". И так далее и тому подобное.
Короче, во избежание категоричности высказывания в речи использовался
только затруднительный для говорящего страдательный залог, чтобы избежать
греха, заключающегося в публичном объявлении факта своего собственного
существования.
Из-за моего неведения хозяин отвел мне самую плохую комнату и заломил
за нее вдвое больше обычного тарифа. По моей манере говорить он опознал во
мне уроженца Саллы. Зачем же ему быть со мной любезным? Но, подписывая
контракт, я вынужден был показать хозяину свой паспорт. Когда он увидел,
что его гостем является принц, то едва не задохнулся от изумления. Он
настолько смягчился, что спросил: не угодно ли, чтобы в комнату прислали
вино, а может быть, и веселую девушку?
Я согласился выпить вина, но отказался от девушки, потому что был еще
очень молод и чересчур боялся тех болезней, которые могли таиться в
чужеземной плоти. В тот вечер я одиноко сидел в своей комнате, наблюдая,
как падает снег за окном, и ощущая себя, как никогда прежде, изолированным
от всех людей.
Как никогда прежде...
15
Прошло больше недели, и я, наконец, решился созвониться с родней моей
матери. Каждый день, туго завернувшись в плащ от ветра, я часами бродил по
городу, удивляясь уродству как людей, так и зданий. Я нашел посольство
Саллы и, стараясь оставаться незамеченным, подолгу стоял возле него, не
желая, однако, заходить внутрь. Это угрюмое приземистое здание как бы
незримо связывало меня с родной землей. Я покупал груды дешевых книг и
читал их до глубокой ночи, чтобы получше разузнать о жизни в избранной
мной провинции. Здесь была и история Глина, и путеводитель по Глейну, и
эпические произведения, посвященные основанию первых поселений к северу от
Хаша... и многое другое. Я растворял свое одиночество в вине - но не в том
напитке, которое производили в Глине и называли здесь вином. Разве
виноградная лоза могла произрастать в такой стуже? Я пил доброе золотистое
сладкое вино Маннерана, которое ввозилось сюда в огромных бочках.
Спал я плохо. В одну из ночей мне приснилось, что Стиррон умер и меня
разыскивают. Несколько раз в своих снах я видел, как птицерог убивает
отца. Это сновидение до сих пор преследует меня - я постоянно вижу его по
два-три раза за год. Я писал длинные письма Халум и Ноиму и рвал их, так
как они были пропитаны жалостью к самому себе. Я написал также письмо
Стиррону, умоляя простить за мое бегство. Но и это письмо я порвал. Когда
уже ничто не могло меня утешить, я попросил хозяина прислать девушку.
После ее визита я добрый час отмывался, однако на другой вечер попросил
прислать другую. Не церемонясь с ними, я всем своим телом и душой кричал
"я", "мне", "я", "мне", будто был на исповеди. Я даже несколько раз
произносил эти слова вслух. Правда, потом меня преследовали страхи, что
хозяин гостиницы обвинит меня в непристойном поведении, однако при встрече
он так ничего и не сказал. Даже в Глине с девушками подобного сорта не
требуется проявлять вежливость - только такой вывод можно было сделать из
всего происшедшего.
Вот так я тратил деньги в столице пуританского Глина, бражничая и
распутничая. Когда я стал задыхаться от собственной праздности, то,
переборов застенчивость, направился на поиски своих глейнских
родственников.
Моя мать была дочерью старшего септарха Глина. Он, как и его сын,
наследовавший трон, уже умерли. На престоле сейчас находился племянник
моей матери, Труис. Мне казалось преждевременным просить покровительства у
моего царственного кузена. Труис, являясь правителем Глина, вынужден
считаться не только с родством, но и с государственными интересами, и
возможно, он не захочет оказать помощь сбежавшему брату старшего септарха
Саллы, чтобы не ухудшать межгосударственных взаимоотношений. Но у меня
была тетка Ниолл, младшая сестра матери, которая в свое время частенько
бывала у нас в Салла-Сити и с любовью нянчилась со мною, когда я был
ребенком. Не поможет ли она мне?
Ее брак как бы символизировал союз власти с богатством. Муж тетки,
маркиз Хаш, пользовался огромным влиянием при дворе. Он - в Глине не
считалось неподобающим для аристократов заниматься коммерцией -
контролировал деятельность богатейшей посреднической палаты. Такие палаты
были чем-то вроде банков, но в несколько ином духе. Они одалживали деньги
разбойникам, купцам, промышленникам, но под убийственные проценты, и
всегда завладевали частью прав собственности на то дело, которое
субсидировали. Таким образом, они незаметно просовывали свои щупальца в
сотни организаций и добились невообразимого влияния в экономике. В Салле
посреднические палаты были запрещены еще столетие назад, но в Глине они
преуспевали, став едва ли не еще одним правительственным органом. Я
недолюбливал такую систему хозяйствования, но предпочитал присоединиться к
ней, чем начать попрошайничество.
В гостинице я разузнал, как пройти к дворцу маркиза. По стандартам
Глина это было довольно внушительное здание. К главному корпусу
присоединялись два крыла. Рядом находилось гладкое, как зеркало,
искусственное озеро. Я не пытался сразу же проникнуть внутрь, а приготовил
записку, в которой уведомлял маркиза, что его племянник Кинналл, сын
септарха Саллы, находится в Глейне и милостиво испрашивает у него
аудиенцию. Найти его можно в такой-то гостинице. Я вернулся в номер и стал
ждать. На третий день хозяин гостиницы с выпученными от страха глазами
вошел в мою комнату, чтобы сказать, что меня ждет посетитель в наряде
придворного маркиза Хаша. Ниолл выслала за мной машину. Меня отвезли в ее
дворец, где все было намного богаче, чем снаружи, и она приняла меня в
большом зале, искусно обставленном зеркалами таким образом, что
создавалась иллюзия бесконечности.
Она сильно постарела за те шесть или семь лет с тех пор, как я видел
ее в последний раз. Но мое удивление при виде ее седых волос и
морщинистого лица не шло ни в какое сравнение с ее изумлением, что я за
столь короткое время превратился из крошечного ребенка в огромного
мужчину. Мы обнялись по обычаю Глина, касаясь друг друга только кончиками
пальцев. Она принесла свои соболезнования по случаю смерти моего отца и
извинения за то, что не посетила церемонию коронации Стиррона. Затем она
спросила, что привело меня в Глин. Я объяснил причины моего здесь
прибывания, и тетушка не выказала при этом удивления. "Намерен ли я здесь
обосноваться на постоянную жизнь?" - Я ответил, что да. "И чем же я
