за выступлениями танцоров эпохи правления царя Миноса, а затем просто
приспособили эти движения к более современным вкусам, присовокупив к ним в
строго определенные моменты сексуальные мотивы. Во время этого
представления Сэм раздал всем нам датчики-перераспределители испытываемых
нами ощущений. Мы немедленно повтыкали их кто куда, и нами тотчас же
овладело состояние волшебной синестезии. Для меня, например, на этот раз,
осязание трансформировалось в обоняние. Лаская холодные ягодицы Бетси, я
ощущал благоухание майской сирени; я сдавил пальцами кубик льда, и мои
ноздри наполнились запахом моря во время прилива; я провел пальцами по
шероховатой ткани обоев, и легкие мои наполнились кружащим голову запахом
костра в сосновом лесу. Затем мы снова произвели перераспределение
ощущений, и для меня звук превратился в тактильные ощущения; музыка,
ревевшая из громкоговорителей, имела консистенцию мороженого; Элен
страстно вздыхала мне в самое ухо, а я ощущал шероховатость замшелого
валуна; Сигемицу снова начал декламировать свои бессодержательные вирши,
однако рваный ритм его голоса доходил до меня ледяным дыханием арктических
пустынь. Мы проделали точно такие же трюки с цветовыми и вкусовыми
ощущениями и еще со скоростью восприятия хода времени. Из всех видов
чувственных наслаждений, изобретенных за последнее столетие, такая
путаница ощущений была моим самым любимым развлечением.
Позже Эмили, девчонка, работавшая в геноателье, всецело завладела
моим вниманием. Она была такой худой, будто целую вечность голодала, с
неприятными для глаза острыми скулами, спутанными зелеными волосами и
самыми красивыми из всех, когда-либо виденных мною, всего тебя
пронизывающими зелеными глазами. Забывшись в процессе парения, она
казалась спокойной и сохраняющей самообладание - что, как я вскоре
выяснил, было чистейшей иллюзией.
- Прислушивайся внимательно ко всему, что она станет говорить, -
посоветовал мне Сэм. - Под воздействием наркотических запахов она
становится ясновидящей. Я совсем не шучу - это очень серьезно.
Она плюхнулась прямо ко мне в объятия. Я нерешительно поддерживал ее
какое-то время, пока ее губы искали мои. Она их даже слегка прикусила. Мы,
лаская друг друга, повалились на ковер, который издал еле слышное
бренчание, когда наша возня стала набирать должный уровень активности. На
Эмили была накидка из тонких, густо перевитых между собою, медных полос,
которые соединялись у ее горла. Я терпеливо искал под ними ее груди, она
же изрекала отрешенным, пророческим тоном:
- Вскоре ты отправишься в длительное путешествие.
- Да.
- Ты уйдешь вверх по линии.
- И это верно.
- В Византию.
- Да, в Византию.
- Эта страна не для старцев, - вскричал чей-то голос из дальнего
конца комнаты. - Юные обнимающиеся пары, птицы на деревьях...
- Византию, - прошептала совершенно выбившаяся из сил танцовщица,
валясь распростертая у моих ног.
- Там дивный блеск сверкающих камней, - вскричал Сигемицу. -
Алхимикам внимают ювелиры...
- Пьяная солдатня императора дрыхнет без задних ног, - изрек я.
Эмили, вся дрожа, прикусила мне ухо и прошептала:
- Там, в Византии, ты найдешь предмет своих самых сокровенных
вожделений.
- Сэм говорил мне то же самое.
- И там же ты его потеряешь. И будешь страдать из-за этого,
раскаиваться в этом, сожалеть об этом, и станешь ты совсем другим по
сравнению с тем, каким был раньше.
- Вот это уже кое-что серьезное, - произнес я.
- Остерегайся любви в Византии! - пронзительно вскричала ясновидица.
- Остерегайся! Остерегайся!
- ...зубов, кусающих, опаснейших когтей! - пропел Сигемицу.
Я пообещал Эмили, что буду крайне осторожен.
Но свет ясновидения внезапно пропал в ее глазах. Она села, ничего не
понимая, моргнула несколько раз, как-то нерешительно улыбнулась и
произнесла:
- Кто вы? - при этом она при этом крепко обхватила мою левую руку.
- Почетный гость этого дома. Джад Эллиот.
- Я с вами не знакома. А чем вы занимаетесь?
- Я курьер времени. Будущий. Завтра начинается первый в моей жизни
самостоятельный маршрут.
- Вот теперь, кажется, я вас припоминаю. Меня зовут Эмили.
- Да, я это знаю. Вы работаете в генетическом ателье?
- Кто-то здесь уже обо мне разболтался!
- Не очень. Что вы там делаете?
- Я расщепительница, - поведала она. - Я отделяю один от другого
гены. Видите ли, если кто-нибудь является носителем гена рыжих волос и
желает передать его своим детям, но ген этот связан, ну скажем, с геном
гемофилии, то я расщепляю эти гены и удаляю вредный.
- Мне это кажется очень трудной работой, - отважился заметить я.
- Нет, если, конечно, представляешь себе, что ты делаешь. Я прошла
шестимесячный курс обучения.
- Понятно.
- Это очень интересная работа. Она способна очень многое поведать о
естестве человека, помочь разобраться в том, какими родители хотят видеть
своих детей. Видите ли, далеко не все согласны с тем, чтобы производилось,
так сказать, редактирование, улучшение генов. И у нас бывают такие
поражающие воображение заказы!
- Как я полагаю, все зависит от того, что считать улучшением, -
сказал я.
- Ну, видите ли, есть же определенные стандарты внешности. Мы
считаем, что лучше иметь густые, блестящие волосы, чем вовсе не иметь их.
Мужчине лучше быть двухметрового роста, чем коротышкой ростом в один метр.
Лучше иметь ровные зубы, чем кривые. Но вот что бы вы сказали, если бы к
вам пришла женщина и заявила, что она желает, чтобы у ее сына не
опускалась мошонка, и кое-что не болталось между ногами?
- Но почему кому-то вздумалось обзавестись именно таким ребенком?
- Ей претит мысль о том, что сын ее станет волочиться за девчонками,
- сказала Эмили.
- И вы выполнили ее заказ?
- Заказ этот по шкале генетических отклонений был на целых два
порядка ниже установленной нормы. Все такие заказы мы вынуждены отсылать в
Совет по рассмотрению генетических проблем.
- И они взялись за его выполнение? - спросил я.
- Нет. Они не дают санкций на осуществление мутаций, препятствующих
продолжению рода.
- И значит, этой бедняжке пришлось довольствоваться нормальным
мальчонкой с кое-чем между ногами?
Эмили улыбнулась.
- Она может еще обратиться к подпольным расщепителям, если ей так уж
хочется. Они согласны сделать все, что угодно с кем угодно. Неужели вы
ничего о них не слышали?
- Нет, пожалуй.
- Они делают разные мутации для заказчиков, обожающих во всем
авангард. Детей с жабрами и чешуей, с двадцатью пальцами на руках, с
кожей, полосатой, как шкура зебры. Подпольщики вообще согласны вырезать
какой угодно ген - за соответствующую плату. Но они очень дорого берут.
Зато прокладывают дорогу в будущее человеческого рода.
- В самом деле?
- На очереди косметические мутации, - провозгласила Эмили. - Только
поймите меня правильно - наше ателье к этому не имеет никакого отношения.
Но наше поколение является последним в своем единообразие из всех, что еще
будет иметь род человеческий. Необычайное разнообразие генотипа и фенотипа
- вот что нас ждет впереди! Глаза ее загорелись безумным блеском, и я
понял, что медленно действующий наркотический газ только в последние
несколько минут вскипел в ее венах. Плотно прижавшись ко мне, она
зашептала: - А как вы лично относитесь к подобной идее? Давайте заделаем
ребенка прямо сейчас, а я переделаю его генную структуру в свободное от
работы в ателье время! Нужно шагать в ногу со временем!
- Мне очень жаль, - произнес я, - но я совсем недавно принял свои
ежемесячные таблетки.
- Давайте все равно попробуем, - сказала она, и ее рука нетерпеливо
полезла мне под брюки.
18
Я прибыл в Стамбул дождливым летним днем и тотчас же переправился в
подземке через Босфор на азиатскую сторону, где размещалась местная
штаб-квартира Службы Времени. Город мало изменился со времени моего
последнего посещения год назад. В этом не было ничего удивительного.
Стамбул фактически почти не изменился со времен Кемаля Ататюрка, а это
было сто пятьдесят лет тому назад. Те же серые здания, та же архаичная
суматоха на безымянных улицах, та же грязь и хрустящая на зубах пыль. И те
же минареты, вознесшиеся высоко в небо над общим упадком и разрушением.
Я восхищаюсь архитектурой мечетей. Она показывает, что хоть в
чем-нибудь, а были все-таки сильны турки. Но для меня лично Стамбул -
скорее черная пародия на город, которая была создана над смертельно
раненым телом столь любимого мною Константинополя. Оставшиеся крохотные
фрагменты византийского города влекут меня куда сильнее, чем мечеть
султана Ахмеда, Сулеймания и мечеть Баязеда вместе взятые.
От одной только мысли, что скоро я увижу Константинополь живым
городом, без всех этих турецких наслоений, я едва не наложил в штаны.
Служба Времени размещалась в огромном приземистом здании конца
двадцатого столетия, вдали от Босфора, практически напротив турецкой
крепости Румели Хизари, откуда султан Мехмед Второй Завоеватель буквально
удушил Константинополь в 1453 году. Меня уже дожидались, но даже несмотря
на это, мне еще пришлось минут пятнадцать потолкаться в приемной в
окружении разгневанных туристов, жаловавшихся на какую-то напряженку с
графиком их отправки вверх по линии. Один красномордый мужчина не
переставал орать: "Где здесь входной терминал компьютера? Я хочу, чтобы
все это было введено в память компьютера!" А уставшая ангелоподобная
секретарша не переставала напоминать ему тоскливым голосом, что все, о чем
бы он ни говорил, и без того записывается на пленку, вплоть до самого
ничтожного его блеяния. Два самодовольных хлыща в форме патруля времени
хладнокровно пересекли приемную, в которой уже начиналась настоящая
свалка, у них были угрюмые лица, все внимание их, казалось, было приковано
только к выполнению своих служебных обязанностей. Я почти слышал, как они
мысленно восклицают: "Вот! Вот!" К ним наперерез бросилась какая-то очень
худая женщина с изможденным, принявшим форму клина, лицом, размахивая
бумагами перед их сильно выступающими раздвоенными подбородками, и что
было мочи завопила: "Я еще семь месяцев тому над подтвердила эти заявки!
Сразу же после Рождества! А теперь мне заявляют..." Патрули времени
продолжали с той же важностью шагать дальше. Затем в приемную вкатился
торговый робот и начал продавать лотерейные билеты. Позади него шествовал
диковатого вида небритый турок в мятом черном пиджаке и продавал лежавшие
на грязном подносе медовые пряники.
Я восхищался масштабами сутолоки. Они верно отражали саму атмосферу
этого города.
Но несмотря на это, я не ощутил себя особенно обделенным, когда в
конце концов ко мне пришло спасение в лице некоего мужчины явно
левантийского происхождения, который вполне мог бы оказаться двоюродным
братом горячо мною любимого пресловутого инструктора Наджиба Дайани. Он
представился мне, как Спирос Протопопулос и поспешно провел меня через
узенькую дверь, которую поначалу я не заметил.
- Вам следовало бы войти через служебный вход, - сказал он. - Я прошу
прощения за эту задержку. Мы не сразу поняли, что вы уже здесь.
Ему было около тридцати лет, он весь был такой пухленький, такой
гладенький, в обязательных темных солнцезащитных очках и с полным ртом
