патрон, сказал парень. Хочешь, поди? Сейчас шмальну в пузо, сейчас, мой
малыш, ты только испугайся сначала. Разворотит кишки твои, вздохнул он
упоительно.
Было твари лет двадцать пять. Молодая еще тварь, отметил Пилат. Заго-
релая, стриженная, черноноволосая. Никакого, хрен, камуфляжа: белая май-
ка и темно-синие джинсы. Волосы парня были перехвачены серой лентой. Он
улыбался. Понимал, что умер и улыбался. Не совсем плохой парень, понял
Пилат. А потом понял, что через пару секунд этот парень его завалит. Как
же так? Нельзя так.
Он улыбнулся парню. Тот рассмеялся в ответ. А Понтий Пилат расхохо-
тался. Так они и стояли напротив. Только вот ствол по-прежнему смотрел
Пилату в живот. А так было очень весело. Пилат хотел навести свой "узи"
на парня, но передумал: как пить дать убьет за такое движение, даже за
намек на такое движение. Он стоял и хохотал, подсознательно ища вариант.
В комнату зашли другие люди, застыли в непонимании. "Я тебя все равно
ухерачу", - невозмутимо сказал не наш. "А я знаю", - хохотнул Пилат. "А
не боишься?" - залюбопытствовал парень. "Я не жду от смерти ничего пло-
хого", - объяснил Пилат. "Вот оно как", - улыбнулся парень. "Хочешь ска-
жу, почему?" Парень кивнул и приготовился слушать. "Видишь ли, - весело
сказал Пилат. - Я старался, чтобы мне не было мучительно больно за бес-
цельно прожитые годы." - "Ну и как?" - "Ты видишь." - "Я вижу," - согла-
сился парень. "А знаешь, как я старался, чтобы прожить годы цельно?" -
"Ну расскажи", - разрешил супостат. "Я все в жизни делал правильно, -
сказал Пилат. - И всегда старался сделать как можно больше. Мне удава-
лось. Я не смог бы прожить правильнее, чем прожил. Я знаю, что не зря
появился. И счастлив, что это так и никак иначе." - "Ого", - подивился
парень. "Хочешь, расскажу подробнее?" Парень снова кивнул.
Хорошая секунда, решил Пилат. Ушел резко вправо, шагнул вперед, уда-
рил супостата ребром ладони. Уложился в доли мгновения, тот и дернуться
не успел. Только упал подрезанным, сжимая в руках бесполезную винтовку.
Без стона и крика. Нормально, решил Пилат и ногой долбанул в висок неу-
дачника. И отлетела душа. По традиции у мертвого отрезали уши. Классная
работа, заметил центурион.
Он лежал и смотрел в синее небо.
Рядом забивали косячок и беззлобно ругались.
...Так что есть истина?
"Что, пидаренoк, будешь меня учить?" - хохотнул Пилат, не сомневаясь
в ответах на все вопросы.
Тo, чем мир бьет тебя в лицo.
10
Потом они, разумеется, развелись.
Смурнов о подобной участи не думал и не гадал. Он всерьез подозревал,
что жизнь наладилась. Но случилось так, как случилось.
Они обитали с Катей в двухкомнатной квартире, что выпала ему по нас-
ледству. Первые пять-шесть месяцев жили и почти не тужили. Впрочем, так
казалось Смурнову, а потом ему стало казаться несколько по-иному, а что
казалось Кате еще тогда - мы не знаем, но скорее всего догадываемся.
Их бытие проскрипело полтора года, не сильно отличаясь от жизни ок-
рестных семей. Ну в деталях, наверное, отличалось, а так не очень.
Они сушили носки в гладильне для башмаков. Любили друг друга в один-
надцать, а по утрам брезговали. Стабильно в одиннадцать, причем Смурнов
хотел сразу, а непреклонная Катя твердила - да подожди, Леша, что ты та-
кой. Да я ничего, отвечал Леша, и терпеливо ждал, покусывая хлеб и пог-
лядывая на розовые обои. Занимались любовью как-то серообразно, и ради
этого Катя изобрела новое слово. Серообразность сводилась к негласно
согласованному минимуму движений, и привычно формальному результату, и к
реестру раз и навсегда заведенных слов. Например, Леша признавался в
любви регулярно в половине двенадцатого. Не в полшестого и не в полпер-
вого, не в обед и не в полдник, а когда член долесекундно замирал за
мгновение до конца. Привычность слов и движений умиротворяла Смурнова,
но вряд ли говорила Кате чувствовать то же, в той же радости и то-
нальности, что и он. Но тогда они не говорили об этом. В ту осень они
предпочитали другие темы, более нейтральные, злободневные и экономичес-
кие.
Дети предусмотрительно не появились. А чего им, детям, заявляться не-
вовремя? Вот и они так думали, нерожденные. Объявилась кошка, как выяс-
нилось, и Катя, и Смурнов были ценителями кошачьих. Но если Катя была
горячей поклонницей, то Смурнов казался так себе, молчаливо-сочувствую-
щим.
Кошке как раз стукнуло полгода, когда они позаимствовали ее у катиной
одногрупницы. Животное звали Милой, она еще игралась своим хвостом и ве-
село почитала тапочек большой раскормленной мышью. Кошка была умна и на-
ивна, дивя хозяев то негаданной лаской, то зануднейшим равнодушием, а
иногда изысканным кошачьим садизмом. Мила привыкла будить засыпавшего,
замедленным жестом опуская на тело свою пушистость. Мила могла опускать
свою пушистость и минуту, и три, и пять, кошка родилась неутомимой в за-
бавах такого толка. Через десять минут лапа окончательно достигала сон-
ной ноги. Тогда ее сгребали в охапку и удаляли подальше от широкой пос-
тели. А Мила орала, как поднятый по тревоге мартовский легион.
Иногда зверь отваживался на знаки насилия. Мила мурчала и чуть трога-
ла нежную кожу заостренными коготками. Тогда ее опять хватали в кучу,
трясли и наставительно шептали афоризмы на тему жизни правильных кошек.
Мила фырчала, стучала, буркала. Но иногда покорялась и расслаблено мур-
кала, как полагается добродетельной кошке в любом месте земного шара.
Добродетельную кошку прощали, кормили и убаюкивали. Подчас Мила уютно
высыпалась на коленях читавшего.
Смурнов по истечении пары месяцев не чаял души в игривой котяре.
Здравствуй, мурлыка, говорил он, заходя в комнату, а как, мурлыка, твои
дела? Кошка издавала звук, повествующий о ее делах. Вот мурлыка-то, вот
зверюга, умилялся Смурнов, вот отрада-то в ненастный день. И начинал
наглаживать, бормоча в кошачьи уши свои честные повести. Но к лету доб-
рой Кате амбициозная пушистость осточертела вконец. Куда бы нам сплавить
эту козу? - задавалась она вопросом. Но как не теребила бедного Лешу,
тот не признался, куда обычно упрятывают лишних зверей. Так и не сплави-
ли. Когда пришла пора расчленять движимое имущество, Леша полагал, что
унаследует пушистость вместе с лапами, хвостом и амбициозностью. Но кош-
ка досталась Кате. Милу подарили мне, сказала она, мне, ясно? Да ясно,
вздохнул Смурнов, отпуская Смурнову восвояси вместе с Милой и умершей
надеждой на благодать.
Вот такие дела начали твориться по весне девяносто второго. А пока
они плачевно сушили носки в гладильне для башмаков и ласкали друг друга
по вечерам. Гуляли - кто бы мог подумать? - в городском парке, предназ-
наченном для культуры и отдыха. Готовили еду, спали бок o бок и не по-
дозревали, что будет на земле утром, через месяц и через миллион лет,
которые пролетят как одно мгновение.
Кошка была живым местом. Кухня скорее мертвым, ибо ни Катя, ни Смур-
нов не любили готовить. Смурнов, правда, полюбил-таки кулинарные заделия
и делишки - от безделья, но это случилось намного пoтoм. Телевизор - бе-
зусловно живым, ибо телевизор занимал (отнимал?) пространство и время
жизни. И, конечно, постель. Смурнов наслаждался, невзирая на привычное
однообразие слов и жестов. Как бы то не случалось на самом деле и не
подсмеивалось со стороны, он ласкал любимую - а более живoе и яркое
трудно вooбразить. (Оно, наверное, есть - более живое и яркое - но вооб-
разить действительно трудно...)
Живым местом казалась ванна в ванной. Вода расслабляла Смурнова по-
сильней телевизора и Кати. Жена не расслабляла вooбще, там oщущалoсь
другoе, чуднoе и незабавнoе. Он же чувствoвал пoстoянный напряг, в нем
всегда жил и рабoтал страх, чтo вoт сейчас oн сделает не тo, скажет не
тo или шагнет не туда, или сотворит какую-тo хрень - и все, егo разлю-
бят, вoт за тo самoе, чтo не туда шагнул, не тo сказал, не тo сотворил.
Он же интуитивнo знал, чтo чувства Кати и близкo не лежали с чувствами к
ней, чтo там другoе, менее oстрoе и теплoе, менее привязчивoе и oттoгo
менее чреватoе бoлью, и менее, навернo, пoхoжее на любoвь. А мoжет,
любoвь такая, без детскoй привязаннoсти к плюшевым oбезьянам и
гoтoвнoсти страдать по программе. Нo как же без привязаннoсти? Смурнoв
так и запутался, тщетнo пытаясь уразуметь любoвь, понять хoть пo миниму-
му, чтo к чему и какими слoвами называется. Как-то ведь называется.
Главнoе, чтo напряг был в самoм начале, пять лет раньше и шесть лет
назад. Напряг был, когда первый раз переспали в пустой квартире ласковой
Кати, и когда она его бросила, и когда снова нашла. И когда поженились,
и когда Милу завели, и когда без ребенка обошлись, и рубашки гладили, и
целовались сонно, и жарили картошку на старой и тяжелой сковороде.
Напряжение улетучилось, когда Катя твердо произнесла, что видеть его
не хочет. Ну а раз Катя не хочет с ним говорить, заниматься любовью и
смотреть на его доверчивое лицо, то и жить вместе не совсем правильно. В
таких случаях правильнее жить порознь, железно сказала Катя. А Смурнов
поначалу стал горячо доказывать, а потом ему сказали, что он дурак, и
тогда он сник и перестал спорить.
Квартира осталось Смурнову, она числилась частной собственностью ос-
торожных предков. Он остался в ней жить один, но все-таки поделившись с
Катей, отдав ей дачу с кошкой, и на том сказав до свидания. Лучше уж
прощай, усмехнулась Катя.
Чего-то хотел, мечтал, думал, изучающе смотрел телевизор, но там по-
казывали все, кроме ответов на больные вопросы. Не хватало, конечно,
женщины, не хватало денег, телефонных звонков и бессвязного для чужих
трепа с воображаемым другом. Не хватало движения и слов, времени на сон,
желания увлечься зарядкой, любви и ласки, сильного дела или хотя бы доб-
рой буржуазной работы.
Он был уволен из проектной конторы в очередную компанию борьбы с дар-
моедством. Чуть не рыдал в жилетку сердобольных коллег. Но обошелся без
них, плакал дома в уединении. Тяжело пришлось, потому что знал: не хуже
других маялся, старался, больше всех бумаги извел. Но не ценило на-
чальство деловые потуги.
Инженер Смурнов делал самые аккуратные чертежи, точно в срок сдавал и
облизывался: дайте еще чего поработать. Захаживал в кабинет к Роберту
Серафимовичу и говорил: заказов, мол, хочу, время есть, а работешка от-
сутствует. Улыбался Роберт Серафимыч по-доброму, отпуская Смурнова с ми-
ром: будет тебе, труженик ты наш, работенка. И была ему работенка, инже-
нерные сети выводить, котельные в чертежах планировать, техусловия пос-
тигать, новые коттеджи запитывать, а также школы, детские сады и больни-
цы. Обозначал заземления, соображал над амортизацией. Ломал карандаши и
стирал в пыль резинки. Гробил вечера. Он экономил для России большие
деньги вдумчивым и умелым трудом. Вот тут-то Смурнова и выставили за
дверь!
Ну да знающий человек по жизни не пропадет, утешал его случайный зна-
комый. И позвал Смурнова в "Энергоснаб". Контора была посолиднее преж-
ней, размером побольше и кабинетами пообильней. И слыла почти что рента-
бельной. Она стала такой в первую капиталистическую осень и продолжала
казаться неунывающей по сию пору. Суетливые люди перемещались по коридо-
рам, запрыгивали в кабинеты, что-то делали, выпрыгивали и плыли дальше.
Где-то за ворохом бумаг шелестели денежные потоки. Мало кто их видел, но
они подсознательно ощущались. Они протекали по темным руслам, и мало кто
разумел их неочевидность с очевидной выгодой для себя, но были и такие -
страна еще вспомнит своих героев. Поставит им памятники, назовет фамили-
ями заслуженных воров города и библиотеки, метеориты и научные премии,
теплоходы и места отдыха, - придет то время, ты только верь, и оно нику-
да не денется.
