- Да нет, не знала, - сказала она. - Откуда мне знать? Я не телепат,
не психолог.
- И то верно, не телепат вы, Анна Ивановна, - съюродствовал ненашенс-
кий. - Вы вообще скучная и заурядная, нехристь и неведома зверушка. По-
няли?
Засмеялся по-нездешнему.
Женщина заплакала.
- Выведи, - тихо сказал равнодушный.
Бляха взбежал на сцену, чуток поколебался, затем спросил:
- Может, хоть ее на цепь?
- Не-а, - замотал головой добродетельный.
- Тогда разрешите, она будет моей?
- Ну ты, брат, насильничек, - захохотал неунывающий. - Да будет тво-
ей, не плачь. Мне, знаешь, не завидно. Но мы потом это сделаем. Мы
по-хитрому провернем. Вон тот когда-то ее любил. И сейчас у него все
снова, как я вижу. Я ведь все вижу, Леш. Так вот, мы сделаем так, что ты
трахнешь ее на глазах у этого недомута. Тебе ведь все равно, на чьих
глазах кого трахать? Ты достаточно отвязный для этого. И поверь мне, ты
соединишь в одном два разных удовольствия - если сделаешь, конечно, как
я сказал. А ты так сделаешь!
- Но я не хочу! - возмутилась Анечка Хомякова.
- А кто тебя спросит? - удивленно сказал божественный. - А пока уведи
ее.
- Так точно, господин следователь, - хохотнул конвоир.
Женщину увели.
Добрый стенографист сказал, что даст Смурнову платок, если тот не
прекратит плакать. Он сказал спасибо, но отказался от чужого носового
платка. Клетчатый смотрел на такие дела и радовался, смеялся и пинал
воздух левой ногой. Воздух дрожал, пробиваемый насквозь.
9
Ночью ему приснился маленький симпатичный ежик. Я ежик ежик ежик и
вовсе не медведь ах как приятно ежику по небу лететь - напевал он, пере-
вирая музыку. А ослики летают дальше! - сказал маленький серый ослик,
выколупывая себя из черной дырки на другом конце мира. А затем из всех
концов галактики на него посыпались суслики и бурундуки, нежные лягушата
и откормленные морские свинки. Из пучин морских вылезла осьминожка. Из
пустыни прискакал лихой саксаул. С отрогов гор спустился сам Дождевой
Червяк. Они построились в шеренгу и исполнили гимн Советского Союза. А
затем пошли войной на империю лесных кабанов, коварно пожиравших народ-
ные желуди. Командовал народной армией, разумеется, майор саксаул. Дож-
девой Червяк пытался было провернуть внутренний раскол и тайную оппози-
цию, но его планы быстро стали достоянием гласности. И врага маленьких
осликов приговорили к публичному расчленению.
Нап, Адик и Коба любили потрепаться за жизнь на троих.
- Главное - алгоритм, - говаривал Нап. - Есть объективные законы ми-
ра, которые надлежит познать. На основе познанных объективных законов ты
строишь идеальную модель действий в любой приключившейся с тобой ситуа-
ции. Более того, ты сам создаешь ситуации, в которых можешь реализо-
ваться по максимуму. И если твои действия совершенны, ты всегда получа-
ешь совершенный результат. Не бывает в мире по-другому. Нет невозможно-
го, мать вашу! Всего можно достичь, если действовать единственно верным
образом. А чтобы действовать единственно верным образом, надо мир поз-
нать до глубины, ухватить его суть, поймать за хвост законы вселенной.
Пускай на интуитивном уровне, пускай даже бессознательно. А как пойма-
ешь, сразу видишь свой дальнейший жизненный путь. Идешь затем по ситуа-
циям и радуешься, щелкаешь проблемки, перевариваешь обиды, плюешь на
несчастную любовь и смеешься над нищетой. Если действуешь по правилам,
всегда победишь, как бы тебя судьбина не мучила. Она ведь всех мучит.
Только не все знают правила, по которым надлежит играть в жизнь. А знаю-
щий незнающего всегда одолеет, только время дай. Земля испокон веков
принадлежит знающим алгоритмы.
- Главное - желание, - добавил Коба. - Если власти не желать, никакой
алгоритм к ней не приведет. Если над людишками не хочешь подняться, ка-
кие тебе правила учить? Не помогут тебе правила. А будет желание, будут
тебе и правила. Никуда не денешься, придется их познавать. Желание зас-
тавит. Тебе ведь больно будет, пока не поднимешься. Желание всегда дела-
ет больно, пока не реализуешь. А боли не хочется. Вот и познаешь прави-
ла, поднимаешься, одного козла задвигаешь, второго, третьего, все выше и
выше, а там и до Господа рукой подать. Было бы желание. Оно ведь силу
дает, звериную и всепобедимую. Почти божественную.
- А я бы хотел выпить за веру, - сказал Адик, наполняя бокалы. - Вера
придает смысл. Ну зачем какому-то человеку править страной? А вера сразу
говорит, что если править не ему, то страна загнется в мучениях. Ты ведь
не хочешь, чтоб пришла хана твоей родине. Ради нее живешь, работаешь,
ешь ради нее, спишь - поддерживаешь силы, чтобы утром снова встать и на-
чать жертвовать себе Родине. Отдаешь себя целиком. А взамен этого полу-
чаешь колоссальное количество энергии. Просто чувствуешь высокие состоя-
ния, чувствуешь, как сквозь тебя идут энергетические потоки. Просыпа-
ешься и чувствуешь себя сильным. Понимаешь, что пришел на землю не абы
зачем, а горы ворочать. И ворочаешь, что самое главное. А суть в том,
чтобы верить. Верить в то, что горы нужно ворочать. Верить в то, что это
возможно. И в то, что никто иной, кроме тебя, этого не сделает. И вот
тогда это сделаешь именно ты. У тебя будет обжигающее желание. Даже
сильнее, чем желание секса, желание нежности и любви. Намного сильнее. А
правильные алгоритмы Бог подсказывает тому, кто верит. Давайте за веру,
господа.
Они звякнули бокалами, рассмеялись. Выпили секундно. Хорошо у них на-
чалось, без сучка, но с задоринкой.
- Я тебя уважаю, - задумчиво сказал Коба Адику. - Только ты ведь,
брат, лопухнулся.
- А что оставалось делать? - весело спросил Адик. - Я неправильно на-
чал?
- Со мной правильно, - флегматично ответил Коба. - А так нет.
- А я не начинал, - парировал Адик. - Они сами мне объявили.
- И то верно, - подтвердил Нап. - Я ведь тоже обычно не начинал. Они
начинали. Дай, думаем, всей кодлой его заборем. Ан нет, братцы, больше
кодла - веселее замес. Ничего у дураков не выходило, ничего.
- Ну а потом вышло, - заметил Коба, нахрустывая огурчиком.
- А неважно, - улыбнулся Нап. - Какая разница, чем там кончилась?
Жизнь вообще одним кончается. Куда важнее, что в этой жизни происходило.
- Давайте за полноту жизни? - предложил Адик, сдвигая емкости.
Они выпили за полноту жизни, и за Аустерлиц, и за аншлюс, и смерть
собакам-бухаринцам. Затем подумали и выпили за отвагу. Они пили за беск-
райние равнины Руси, за чистую арийскую кровь и за лучший на планете го-
род Париж. Они пили за алгоритмы, за желание и еще раз за веру. А затем
опять за чью-то смерть. То ли жидов, то ли подкулачников. А может быть,
лживой суки из франзузского МИДа. А может, поганцев из Интернационала. А
может, за смерть недостаточно честных и определенно предвзятых гуманис-
тов-историков.
Наклюкались, короче, в дымину.
- С вами есть о чем пить, - усмехнулся Адик. - Здорово, конечно, что
вы родились.
- Еще бы, - пробурчал Коба.
- Мы ведь не друзья? - уточнил Нап.
- Разумеется, не друзья, - подтвердил Адик. - И не товарищи, не прия-
тили, не кореша-собутыльники. Мы куда ближе друг другу, чем это называ-
ется словом друг. И не думаю, что нам с вами нужны приятели.
- А я своих корешков под корешок изводиол, - поделился Коба. - Чтоб
чуяли, кто есть кто в государстве. Правильно делал, а?
- Ну как сказать, - задумался Нап. - Не знаю я, как сказать...
- Уважая вас, мужики, - признавался Адик. - Сволочи вы, мужики. Оба.
И я такой же. Но должна сволочь кого-то любить? Вот вас, козлов, и люб-
лю. Бескорыстно. И очень сильно. Правда, ребята.
Адик плакал. Открыто, не стесняясь, без зажимов и лишних слов. Нап
приобнял нетоварища и ласково потрепал по загривку. Коба щурился, а в
глазах светилось понимание, спокойствие и любовь. Не к людям, правда,
любовь - чего их, людей, любить? С любовью к людям быстро намаешься, ус-
танешь и загрустишь. А вот мир любить надобно. Мало кто испытывает неж-
ные чувства к миру, мало кто говорит ему ласковые слова, мало кто думает
о нем и заботится. А мир настолько одинок, что всегда ответит взаим-
ностью. И когда мир отдается - тогда все и начинается. Вот поэтому над-
лежит любить мир, шептать ему нежности и делится сочуственным понимани-
ем. Надо жить только ради него. Вот тогда и наступает гармония.
Адик успокоился, вздохнул, извинительно улыбнулся. Коба зыркал на не-
го отеческим оком: ничего, мол, все хорошо. Нап тихонько блевал в углу.
Проблевался и сразу повеселел. Стал насвистывать провансальские песенки
и играться со своей треуголкой. Подбрасывал ее в воздух и ловил, как
большой веселый котенок. Адик между тем помахивал хвостиком. Коба интим-
но мурлыкал и добродушно урчал. Они казались домашними и ничуть не злы-
ми. Подумаешь, умять за завтраком баночку консервированных евреев. Поду-
маешь, умыть мордочку в крестьянской крови. Или коготком поцарапать Зем-
лю, оставив на ней безусловный след пребывания. Или разыграться на поля-
не и лапкой удавить Польшу. Подумаешь, свинтить голову мышке-шалунье.
Это ведь игра. И если глупая мышка не оживает, это ее проблемы. Как мож-
но осуждать такую грациозную и ласковую игру?
Господи, как мурлыкал Коба! Как свернулся клубочком Нап, и какие
вкусные сны видел под утро Адик! Как им было хорошо, простым, понятным,
естественным. И как затуманивался их взор, когда люди возводили напрас-
лину.
...Что есть истина?
"Так что же?" - криво усмехнулся Понтий Пилат, предчувствуя ответы на
все вопросы.
Он-то знал.
Для начала было истинным выжить.
- Тра-та-та, - бесновался крупнокалиберный.
Из порушенного дома отвечали одиночными. Ах ты, сучье гнездо, подумал
Пилат. Ах вы траханые полудурки, козлы, нелюди. Убью, убью, убью на х..,
и никто не судья. Всех убью, и детишек порвем в куски, и женщины по кру-
гу пойдут. Если, конечно, эти козлы держат там детишек и женщин.
- Херачь по черному ходу, твою мать! - орал центурион рядовому.
Всех покрошу, думал молодой тогда еще Понтий. Мертвые людишки-мудишки
заполнили собой сад. И наши, и ненаши, и непонятно чьи. Истекающие
кровью или уже истекшие.
- Пора, ребята, - сказал центурион.
И ребята двинули.
Сад стоял тихий. Ребята побежали к мертвому дому. Сквозь кусты и де-
ревья, мимо неживых, по вытоптанной траве. Первые пять метров. Десять.
Двадцать. На новой секунде из дома ударили с двух стволов. Пули разламы-
вали кость, выдирали мясо, разбивали запыленные головы. Ребята рухнули
на землю, мертвые и не совсем. И абсолютно живые тоже упали. Лупили по
вражьим окнам. И какая радость, когда оттуда раздался крик. Наконец
угондошили кого-то, устало сказал центурион.
Подвести бы танк, робко предложил Пилат центуриону. С танком оно
сподручнее. Раздолбили бы, и хрен делов. Блядь, на х.., заорал центури-
он, ты, бля, будешь меня учить? Я знаю, бля, орал центурион, как спод-
ручнее. Вот ты, на х..., сейчас один пойдешь вместо танка. Я не пойду,
просто ответил Пилат. Ты, бля, мне вые...ся будешь, бля? Завалю как при-
дурка е...ого, орал центурион. За невыполнение, бля, приказа. Ну завали,
отчего не завалить, добродушно согласился Пилат. Завали, твою мать, ко-
зел, попробуй. Че, пидар, слабо? Да ладно, махнул рукой центурион. Не
обижайся, чего уж там, свои парни.
Они полежали, отдохнули, посмотрели в синее небо. Через пару часов
подвезли гранатомет. С ним пошло веселее. Вхреначили козлам как положе-
но, только дым столбом и огонь веселым дракончиком. Веранду порушили в
куски, дверь разбили. Нормально разобрались. И тогда пошли.
Остался кто-то один с винтовкой. Ничего не мог, но пытался. Упорный
парень. Положил еще двоих, сука. Когда Пилат вбежал в дом, парень стоял
напротив. Держал на стволе, кривясь предсмертной усмешкой. Предпоследний
