Давайте о надоях молоко в деревне Малые Чуханы?
Давайте о ставке рефинансирования ЦБ?
Давайте о Боддхидхарме?
Давайте про пот и слезы трудового народа?
Давайте про славные годы молодые?
Давайте про первый поцелуй и первую рюмку водки?
Давайте про сирых и убогих?
Давайте за жизнь, ребята, пора уже.
(Здесь правильно отложить, достать стакан, отвинтить и выпить. Чем
больше, тем любопытнее. Иначе проблемы. Принцип тантры: пей, пока не
упадешь, а потом поднимись и добавь еше, а потом опять поднимись, а по-
том тебе Господь-то и воздаст по заслугам.)
Давайте, ребята...
А давайте про пот и слезы трудового народа?
А давайте запоем песню, русскую народную, задушевную, удалую, чапа-
евскую, чтоб ушки тряслись и ноженьки в пляс пускались? Чтоб рученьки по
коленкам хлопали? Чтоб в головушке зазвенело? Чтоб хвостик закручивался?
Чтоб в животике забурлило? Чтоб рожки упоительно задрожали? Есть, ха-ха,
возраженьица?
Же не компран па, сказал Мазарини. А мы козла за такие речи на Солов-
ки, пусть понюхает козел ледовитое море, пусть расчухает, козел, что и
как, и по каким правилам...
"А то!" - сказал Соломоныч. Вылез из норы, обнюхался, почесал тыков-
ку, и ну частушки наяривать:
Вновь жиды спасли Россию,
Пушкин в дилеры ушел,
Заверни мне мать-Европу
В чингисхановский рулон!
Ай да молодец - профессионал, знать, частушечного дела. Учился, на-
верное, долго, в Оксфорде пропадал, в "плехановке" водил хороводы, в
Гарвард ездил на стажировку, а в Латинском квартале отсыпался. Курил там
наркоту, спал с нерусскими. Крякнул Соломоныч, закусил удила и выдал:
Эй, братан, давай попробуй
С нами спеться в унисон,
Сионистскую водярой
Угостил меня масон!
Долго и несмолкающие, переходящие в овации и долгие поцелуи, в фурше-
ты и в кабинеты, в шведский стол и в шведскую любовь, в русскую баню и
во франзуское подполье.
Лавры поэта Соломоныча не давали спать, не давали есть, мешали ходить
и заниматься любовью. Вышел тогда юноша бледный со взглядом смущенным и
произнес свое:
Мы наглядно время убивали
Проводя его за разом раз
Во времена, когда еще не знали,
Что это время убивало нас.
Ему тоже рукоплескали, но чуть потише, чем Соломонычу. Он продолжал:
Атрибут божественности бога
Испарился где-то за чертой,
Во владеньях городского смога
Растворившись после запятой.
Все задумались. Юноша удалился в гордой тишине и одиноком покашлива-
нии. Выбежал на сцену мальчик и прошепелявил детские необузданные стихи:
О мои океаны и реки,
О мои золотые моря,
О арийцы и чебуреки,
Посмотрите - гаснет заря!
Мыслей отмирающий клок:
О моя разбитая люстра,
Мой небеленый потолок,
А на потолке - Заратустра.
Пацаненка унесли на руках, в дороге закармливая леденцами и шоколад-
ками. Мальчик отбрыкивался и чмокал, а его в десяток рук гладили по го-
лове.
А вот наконец-то вышел сельский дурачок и порадовал:
А в лесу живут серые волки,
И про них ходят черные толки,
Будто эти серые гады
С ветеранов снимают награды.
Ветеранов сжирают ублюдки,
А награды потом продают,
Сотню долларов варят за сутки
И в Швейцарии летом живут.
Ты хотел бы жить, как они:
Беспредельно, покоя не зная,
Но проходят смурые дни,
Не берут тебя серые в стаю.
Потому что ты человек!
Испокон презирают нас волки.
На дворе закругляется век,
А по лесу ходят черные толки.
Сельского дурачка осторожно выслушали, вежливо похлопали, закрутили
ему руки за спину и проводили в поселковый дурдом. Суть в том, что дура-
чишка был не простой, а маниакальный: пырнул ножиком семерых человек и
пошел стихи декламировать. Но мудрые правоохраниетели знали о его пагуб-
ной страсти к музе. Не ушел бедолажечка далеко, загубило его сочини-
тельство.
Залетел на огонек Святой Дух. Материализовался, как положено. И давай
свое гнуть.
Отсвистав на горе,
на зимовку уходят
последние раки,
а Макар-людоед
все гоняет телят
и семь раз отмеряет,
где нужно отрезать,
ты Россия моя,
убежавшая в лес,
за родные края,
словно восемь чудес
позабытого Старого Света;
я смотрю на тебя
отщепенцем от лета,
как адепт октября,
и на мне его мета,
и не в силах понять,
кому нужно все это? -
я пока отщепенец от лета
и любитель смотреть,
как идут зимовать,
отсвистав на горе,
предпоследние раки.
И растаял.
А вот и романтичная девушка в рваных джинсах. С боем прорвалась она к
сцене, когтями и штыками, зубами и ножами, вилками и ложками расчистила
себе путь. И летели от нее мужики вверх тормашками, кричали и плакали, и
молили о пощаде слезливыми голосенками. Но не жалела отчаянная сильный
пол. Презирала якобы сильных.
Романтичная сказала, что будет на потребу народа стих читать. И топ-
нула ногой в рваной джинсе, чтоб заткнуть крикливых, унять шумливых и
успокоить изрядно буйных. Наступила звонкая и тонкая тишина.
У побережья льдистого моря
На чернеющем дохлом снегу
Сумасшедший рассазывал с горя,
Перед тем побывавши в раю.
Я видал пресловутое Третье,
Я Господь не даст мне соврать,
Это дивное тысячелетье -
Только лучше бы не видать.
Я видал процветающий город,
Миллионы довольных рож,
Но победа людского счастья
Мне острее, чем острый нож.
Места хватит под солнцем многим
И уют достанется всем:
Инвалидам, ворам, убогим
И сменившим ночи на плен.
Я смотрел, как обедают люди
И как пьют безболезненный яд,
Как любовь готовят на блюде
И как мало ее хотят.
От рождения все свободны,
Только дети устали играть,
Только женщины их бесплодны,
А мужчины привыкли спать.
Что достигуто - то убито,
Умерла последняя цель.
Негодяям пришла финита,
А планета села на мель.
Мне занудна победа счастья,
Я хочу и стремлюсь назад,
Побывать у дьявола в пасти
И в безумном краю доживать.
Ха-ха-ха, смеялась романтичная девушка. Не поняли, полудурки? Да лад-
но, махнула она рукой.
Во втором ряду заприметила нормально одетого юношу, остальные одеты
хоть и дорого, но не в стиль. Он одет хоть дешево, но нормально. Ос-
тальные-но щеголяли фиолетовыми носками на фоне белых космюмов, красными
майками под серыми пиджаками, тренировочными штанишками и золотистыми
побрекушками. А он и профилем не дебил, и анфасом не выродок - такая вот
редкость.
Выбрала юношу, сказала ему просто: ты мне нравишься. Спрыгнула с вы-
соченной сцены, прошлась по головам, отдавила кому-то хвост, схватила
моложавого за руку. Увлекла к выходу. Вышли они в ночь, сели в синий BMW
романтичной девушки и поехали по своим делам.
И вышел старец. Представился пред почтенной публикой. Поклонился ей
до земли. Отшвырнул старенькие гусли, скинул жаркую куртяшечку, прочитал
ностальгическое.
Россия - родина слонов
И ясноликих патриотов,
Полузабытых сладких снов
И добродушных идиотов,
И настежь северным ветрам
Дверей почти всегда открытых,
Где все, чего уж нету там.
Обитель мудрости испитой,
Тебя так трудно позабыть,
Любя грозу в начале мая,
Уж коли выпало здесь жить,
С другой землей не изменяя.
Зал притих. Старца вежливо проводили до катафалка.
И пошла плясать губерния!
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Вот тебе, дедушка, и восьмое марта.
Вот тебе, справедливый, и коза ностра.
Вот тебе, девочка, и первый минет.
Вот тебе, бандит, и первая ходка.
Вот тебе, Иммануил, трансценденция.
Вот тебе, Чубайс, приватизация.
Вот тебе, Гаутама Шакья Муни, реинкарнация.
Вот тебе, мужик, сермяжные грабли.
Вот вам, товарищ Чернышевский, народная долюшка.
А затем началось. Многие сошли с ума на конечной и не вернулись.
Меньше народу - больше кислороду, как поговаривал хан Кучум. Больше на-
роду, больше веселухи, хохотал Генрих Гиммлер. Больше козлов, хоть шерс-
ти клок, говоривал Джон Мейнард Кейнс, по слухам - большой экономический
умник. Больше народу - шире электорат. Больше народу - ломовее прикол,
думал Распутин. Больше народу, обильнее кровушки, облизывался Малюта
Скуратов. Больше народу - сильнее армия, больше шансов побить соседей и
установить на Земле мировое господство.
Мировое господство - это то, чем закончится.
Мировое господство - это то, к чему вели даже проселочные дороги ис-
тории.
Мировое господство - это то, чем завершится чье-то страдание.
Мировое господство - это то, что оправдает многое, если не оконча-
тельно все и всех.
Мировое господство - это то, что достанется кому-то из людей.
Мировое господство - это то, что плачет и ждет своего обладателя.
Мировое господство - это то, что хочет отдаться, только протяни руку.
Мировое господство - это то, ради чего Господь позволяет вам творить
богохульство.
Мировое господство - это то, ради чего неизбежно пустят в распыл пару
миллиардов лишних людей.
Мировое господство - это то, чего должен хотеть каждый.
Мировое господство - то самое, которого не хотел Алексей Михайлович
Смурнов, инженер тридцати двух лет от роду.
5
Долго ли, коротко ли, а закончилось халявное институтское времечко.
Он научился спать на лекциях, употреблять алкоголь и потерял девствен-
ность. Он перестал бояться взрослых людей и по ряду признаков перестал
считаться ребенком. Он прочитал Ленина, Маркса и Энгельса. Достал ред-
костную книжку Льва Гумилева. Вот, пожалуй, и все. Нормально, как гово-
рила бабушка, не хуже среднего.
Работалось так: в комнате стояло пять столов, он сидел у стены. На
столе лежала чистая бумага, ее следовало испещрить умными черточками и
сдать куда надо. Правила составления черточек он знал, научен за пять
лет. Комнату делили с ним двое мужчин и две женщины: были хлопцы пред-
пинсионной поры, а дамы бальзаковских где-то лет.
Звали тружеников Наташа, Аня, Петр Николаевич и Тимофей Эдуардович. И
не приведи Господь назвать левую соседку Анной Ивановной! Наташу можно
было величать Поликарповной. Она была старше Анечки лет на десять, и
добротно перевалила в июне за сороковник.
Кипятили чай, чавкали бутербродами, размышляли о дефицитных товарах.
В рабочее, как положено, время. Обеденный перерыв улетал на осмотр тор-
говых точек. Они подсобляли друг друг, как могли: занять очередь, отнес-
ти тяжелые сумки, сготовить юбилейный обед на десять персон, добавить
лишние руки в переделке жилья. Дни рождения отмечали, сдвинув столы. За-
севание огорода или первый плод праздновали коллективным приглашением на
делянку. Если ссорились, то по мелочи. Если радовались, то с оглядкой на
коллектив. Одним словом, семья.
Даже бутербродами делились без жалости, по-родственному и по-товари-
щески, по-нашенски и по-свойски.
Петр Николаевич родился на свет некурящим, да таким и прожил. Любил
он прихлебывать минералочку и рассуждать о вредном веществе никотине, о
том, как эта мерзость вредит мужскому здоровью, не говоря уже о здоровье
женском и детском. Тимофей Эдуардович пыхтел сигаретой, пуская светлый
дым в потолок. Ты слабоволен, говорил ему Петр Николаевич, ты раб своей
пагубной страстишки и треть века притворяешься, что бросаешь. Кто не ку-
рит и не пьет, тот здоровеньким помрет, хихикал Эдуардыч. Ты переводишь
серьезный разговор в плоскость шутки, серчал Николаич. Ты мне аргументи-
рованно докажи, чего там нужного в веществе никотине. Докажи и докажи,
пыхтел Эдуардыч, не Эвклид я доказывать... Николаич делал вид, что сер-
дился. Хмурился, щурился, двигал бровями. Повышал голос. Может, вправду
за живое брало?
Анечка делала вид, кто мирила большую ссору. А Наталья Поликарповна
говорила, что все нормально, мужчины, мол, всякие нужны, и всякие важны,
и курящие, и некурящие, все интересны, кроме, разумеется, алкоголиков.
