нить, а сеть порвать, достать из себя все занозы, все до единой побро-
сать на землю и сжечь, и танцевать в этом пламени, возрождаясь для новой
жизни, той самой, что ждет только тебя и никого больше. Ведь у каждого
своя карма, свой набор бывшего, свой вопрос. И своя задача сжечь именно
эту карму и ответить на свой вопрос, поставить свои точки над своей бук-
вой "i". Тогда, наконец-то, окажешься в том месте, где можно двигаться,
дышать и определять направления. Самое главное - самому определять нап-
равления, а не предоставлять это тем, с кем делил когда-то время жизни,
кто всегда и везде определяет их за тебя, большинство из них этого не-
достойны, они и за себя никогда и ничего не могли определить правильно.
Ну а чтобы разобраться с тенями, надо вызвать каждую. Встречать их с лю-
бовью и пониманием, без страха и комплекса, без глупости и зажима, зак-
лючать их в объятия, трогать, узнавать, смеяться - а затем бить раз и
навсегда смертным боем, и чтоб не встали, не поднялись. Насмерть бить,
но открыто, от макушки до пяток преисполнившись понимания и любви, что
сегодня одно и то же, потому что в момент понимания исчезает нелюбовь,
мир понимается до последней точки как совершенство, как безумно красивый
и правильный механизм, а любой законченный до финала путь - например,
путь той же любви, - неизбежно кончается пониманием, как, впрочем, и лю-
бой другой путь, даже путь ненависти, лишь бы пройденный до конца и впе-
чатанный в мир по максимуму.
7
Оставалось ему работать на службе год и три дня, а в Отчизне той по-
рой пошла веселуха. Жизнь вздрогнула и задергалась, как из летаргическо-
го сна вытащенная, и денечки начались отвязные, такие, что отвязней и
некуда.
А чегой-то это, говорил народ, наблюдая бандитские толковища. А за-
чем, изумлялся окрестный люд, изучая первые сексшопы и коммерческие
ларьки. Ой ты, дивился Иванов, когда ему разрешили почитать "Архипелаг
ГУЛАГ". Ну ни хрена, охали пенсионеры, по КВН заслышав первые шутки про
родную партию и правительство. Вот это да, думал Смурнов, внимательно
читая в "Комсомолке" и "Аргументах" про безбожные привилегии партийной
элиты. Ой-хо-хо, думал Коротич, вытанцовывая из кабинета товарища Яков-
лева. Ну, басурмане, ужо я вам, шумел народный мессия в окружении коман-
ды апостолов. Даешь правду, думали тысячи человек, столичным днем ми-
тингнув на воздухе перемен. Просто ошизеть, вдумчиво рассуждали спокой-
ные, наблюдая, как люберы разбираются с металлистами. Зиг хайль, объяви-
лись первые арии, а журналисты опрометью кинулись брать у них интервью.
Адик мой духовный отец, говорил резкий студент в черном кожане, а дикто-
фон старательно перекручивал.
Ух ты, гутарили мужики, заприметив, как неодетые женщины позируют на
заглавных листах невиданных доселе изданий. Ой ты жизнь, думало российс-
кое население, когда по телевизору показали неплатоническую любовь. А я
тут баксы стригу, делился серьезный пацан из стольного града, папаня мой
на заводике шероебится за двести наших, а у меня в день двести ненаших,
итого: по черному курсу я гребу в семьсот раз больше папашки своего, ло-
хана. Могу купить в месяц пару автомобилей "Волга", а дела мои добрые -
матрешки я продаю да прочую хреномуть.
Ну и ну, разводили руками незатейливые, когда в провинцию вьехали
первые "тойоты" и "вольво". Ваш Ленин правил не лучше вашего Сталина,
все они подонки и "коза ностра" - изрек находчивый, и народ сразу же
посвятил его в народные депутаты РСФСР. Вот оно что, думали праведные,
лицезрея по ТВ двенадцать подвигов межрегиональной группы. Была такая в
советском парламенте, они-то и сказали, что и как, и какая нехристь нам
овес съела.
В некоторых семьях появились первые видеомагнитофоны, до "персоналок"
время не доехало. Появилась реклама. Появились официальные проститутки и
не менее официальные наркоманы. Где-то убивали. Кое-где разрешили мате-
риться. От вчерашней действительности остался хрен.
От вчерашней действительности остались дома и ограды, вывески и топо-
ля, пейзаж и небо. Остались организации. Остались улицы. Остались горо-
да. Названия некоторых из них поменялись, но города как таковые - бесс-
порно, остались. Наконец, от вчерашней действительности остались люди, и
вот здесь начинается самое интересное, поскольку люди - как бы это ска-
зать? - большей частью провисли, не в денежном, конечно, смысле, и не в
политическом, а скорее в метафизическом.
- Как все получилось? - рассказывал философ Раскольник. - Есть набор
вещей, в мире которых энное время обращалось сознание. Набор определен-
ных предметов, структур, идей, концептов, жизненных правил, вопросов и
ответов на них, иными словами - набор элементов, системно связанных в
упорядоченную картину мира. Так вот, онтологическая картина мира харак-
терна наличием определенного: смыслов и установленных правил, неких ал-
горитмов во времени, неким знанием того, что таится за каждым ярлыком и
пребывает за каждой дверью. Знанием того, что такое и такое действие
обернется именно этим, а не другим результатом. Знанием того, что вообще
в мире есть, а чего в мире нет. И где что находится из того, что имеет-
ся. Например, педерасты где-то есть, но где-то в подполье, не в одном
пространстве со мной.
Наконец, картина мира рисует опреленную историю мира и эсхатологичес-
кий план: настоящее всегда определяет как минувшее, так и будущее.
Самое принципиальное, что картина мира содержит в себе ответ на глав-
нейший вопрос, что делать. Вопрос "что делать мне?" всегда коррелирует с
вопросом и ответом, что вообще должны делать люди, зачем они рождаются,
пошло говоря, в чем смысл их жизни. Даже когда вопрос о смысле жизни не
рассматривается прямо, ответ на него дается невербально: тысячью обстоя-
тельств, идей, установок.
Так вот, советские времена обладали очень четким ответом на преслову-
той вопрошание о смысле жизни, очень четким, в корне неверным, но совер-
шенно определенным - эта проблема для большинства снималась, какие-то
экзистенциальные раздумья просто выпадали, не было в них нужды. Можно
было травить анекдоты про Ленина и Брежнева, но в какое-то тяжелое время
просто прислониться к принятым без тебя ответам на вопросы, это просто и
удобно, большинство так и делало, не обременяясь собственной разработкой
проблематики смыслов. Ну, я скажу проще и грубее, если позволите? Вот
момент времени, сколько-то лет человеку, вдруг ему приходит в голову
мысль и не хочет уходить, усилиенм воли мысли из головы изжить невозмож-
но. Такая примерно мысль, в очень грубой форме: а не дерьмо ли я? Живу в
семьей в однокомнатной, зарабатываю сто пятьдесят, жена некрасивая и
злая, дети хулиганы, друзьям плевать, работа достала. Мир непонятный,
живого общения нет, воли нет, образования нет, цели нет, ничего нет,
смысла нет. По-нормальному тут конечно один путь, чего-то менять, иначе
больно и можно вообще прийти к суициду. Ну как жить, чувствуя себя
дерьмом? Нельзя жить дерьмом, надо или умереть, или поменять свой ста-
тус, одно из двух. В плоскости актуализации это решается только так, но
есть другие плоскости - там это решается по-другому, там - в дезакту-
альных состояниях - можно жить дерьмом, и неплохо себя чувствовать. Ока-
завшись в этих удивительных состояниях, можно даже уважать себя за то,
что дерьмом родился и дерьмом жизнь прожил. Советская картина мира прос-
то дает такую инверсию, что дерьму не надо меняться, надо просто присло-
ниться к какой-то оценке - и все, кризис снимается, если под кризисом мы
понимаем состояния, в которых необходимо что-то менять. То есть в прост-
ранстве реальных фактов и состояний дерьмо остается дерьмом, но обретен-
ная картина мира смещает акценты, выводит из состояния актуальной мысли
- правильной мысли о своей дерьмоватости, хочу я сказать, - в другие
состояния, где нет этих мыслей, где нет страдания по поводу их наличия,
и, следовательности, стимула к каким-либо изменениям. Низким онтологи-
ческим статусам просто присваивается названия высоких - поначалу это
смотрится, конечно, бредом, но когда в это верят все и везде, это смот-
рится как единственно правильная оценка, ее не надо мыслить заново и ос-
паривать - достаточно прислониться, и все.
Тот же фокус с онтологическими статусами демонстрировало христи-
анство, римляне поначалу смотрели и думали: ну вот, бред какой-то, низ-
кое у них высокое, а высокое низкое. Но когда поверило в Христа доста-
точно много людей, сомнения снялись, и откровенно бредовые поначалу
оценки две тысячи лет существовали как мировая религия. Так вот, когда
социалисты заявили, что бедные всегда правильнее богатых, а слабые лучше
сильных, и шваль лучше знати - тоже, конечно, многие смеялись. Как так,
правда на стороне швали? Элита, например, просто не воспринимала
всерьез, там думали, что это какие-то духовные извращенцы. Но элита на
рубеже веков оказалось слабой, это позволило ее отмести, и оценки опре-
деленного рода утвердились. Что нищие лучше миллионеров, что простые
лучше сложных, а интеллигенция народная служка - это такая смысловая ин-
версия, что о...еть. Извините. Там даже непонятно, чем лучше-то, просто
лучше, и баста - а недовольных на фонари, и этим, кстати, все и доказы-
валось. Костер обосновывал плоскость земли, и ГУЛАГ тоже много чего до-
казывал, напримре, что шибко умный - это ругательство такое, нормально
доказывал, не концептуально, но экзистенциально, по крайней мере, по
жизни...
Итак, дерьмо просто входило в определенное смыловое пространство, там
оно переставало именоваться дерьмом, это ему нравилось, за счет этого
пространство ширилось и держалось довольно долгое время. Идеологическое
пространство рухнуло по сугубо материальным причинам, в духовном смысле
коммунизм вечен, он ведь духовная вещь. Но налет дезактуальных оценок
сразу исчез - жизнь обнажилось, и стала такой, какой есть по природе, то
есть довольно-таки жесткой вещью, где дерьмо, по крайней мере, уж точно
называется дерьмом, а не другими словами. Основной смысл в конце восьми-
десятых и потом - жизнь обнажилась. Какие бы процессы не происходили,
они все равно подводились под резюме: обнаженная жизнь. Обнаженная суть
вещей без каких-то покровов, наконец-то некастрированные оценки сущего,
наконец-то бросок в актуальное, в жизнь - из откровенно дремотного су-
ществования. Тот, кто понял, тот и воспользовалься: перещелкнул какие-то
регистры внутри и сразу стал крутым, вписанным в эту самую обнаженную
жизнь. Большинство, разумеется, не вписалось - внутренне остались дре-
мать, нечего внутри не перещелкнули, сохранили по инерции какое-то время
прежний режим, благодаря чему и отстали, как морально, так и матери-
ально, кстати: сидят по бюджетным дырам и хотят есть, разевают рот - а
по новым правилам в рот еды не кладут, и это не козни чьи-то, не откло-
нение от нормы, нет, наоборот, это норма - просто правила такие, не мо-
жешь установить для всех другие, живи по ним; а они просто не заметили,
как появились новые правила, живут по старым, а земля по новым, - я
удивляясь, как за десять лет можно не заметить новые правила, пропустить
их мимо ушей, мимо глаз, мимо сознания, для этого, наверное, надо не ду-
мать, за десять лет не подумать ни одной правильной мысли, жить где-то
там - не здесь, не в России.
Однако это не так интересно, так сказать, катастрофы пустого брюха.
Они не так важно, как катастрофы сознания, хотя бы потому, что не имеют
таких последствий, они сравнительно просто отлаживаются - катастрофы
пустого брюха. Однако там тоже все просто наладилось, я имею ввиду эк-
зистенциальный провал - одну дезактуальную модель заменили другой,
только и всего. Причем подмена такая быстрая, что трудно зафиксировать,
это не дискретно ведь шло. Жизнь опять спряталась, проблематику смыслов
