белого жеребца.
Как выбрать для нового дома счастливое и спокойное место, чтобы
пореже заглядывали хворобы, чтобы плодились птица и скот, чтобы росли
здоровые дети? Если бы довелось строиться летом, Кий выпустил бы со двора
молодую корову и проследил бы, где ляжет. Но коровы давно уже не выходили
из хлева, перебиваясь с прутьев на веники, с соломы на сено. Что же
сделать, чтобы не оказаться на перекрестке заброшенных старых дорог или в
месте, где когда-то стояла баня, или на спорном участке - не оберешься в
доме споров и ссор! Или, совсем страшно подумать, там, где до крови
поранился человек, где волк и медведь разорвали оленя, где опрокинулся
воз, сломались оглобли - ведь ясно, что в добром месте подобного не
произойдет!
Опять-таки летом можно было бы связать плот из бревен, приготовленных
для постройки, оттолкнуть от речного берега прочь. Велика священная сила
воды, не зря при воде клянутся в верной любви и испытывают, творя суд, кто
прав, кто не прав. Куда вынесет плот, где раздвинет он прибрежные камыши -
там, значит, и есть благое местечко, там любо Богам, там любо будет и
Людям.
Но озера и реки крепко заснули, придавленные зелеными толщами льда,
заваленные сугробами. Вот и надумал Кий доверить дело коню. Решил вырубить
строевую лесину, привязать к саням и дать жеребцу полную волю. Где
остановится и не захочет дальше идти, там дому и быть.
Наточил Кий верный топорик и взял коня под уздцы.
- Три дерева не понравятся - лучше нынче совсем не руби, -
напутствовала старая мать.
- Да уж с сухого дерева не начну, - поправил рукавицы кузнец.
Действительно, в мертвом, высохшем дереве не осталось жизненных сил, так
что дом получится недолговечным, а домочадцы неминуемо станут болеть,
изводиться сухотками. Не будет добра и от скрипучего дерева, в котором
плачет душа замученного человека. Уморит хозяев бревно с пасынком -
сучком, идущим из глубины, бревно, изуродованное наростом, бревно от
дерева, повисшего на чужих ветвях или упавшего вершиной на север - к
недобрым Железным Горам. Не минуешь беды, если срубишь злонравное, буйное
дерево-стоерос, выросшее у скрещения троп, или, наоборот, почитаемое, или
просто посаженное человеком...
Добрый конь не подвел кузнеца: миновали опушку, и он свернул с тропки
на снежную целину и потерся мордой о ствол высокой, ладной сосны. Кий снял
с головы шапку и поклонился в самую землю:
- Не сердись, деревце! Не по прихоти тебя подрубаю, нужда жестокая
повелела. Вот, прими угощение да позволь взять твой ствол для нового дома.
Я твоих детей, зеленую поросль, не мял, не топтал, послужи и ты моим:
защити от вьюги и холода, когда народятся...
Сказав, положил в сторонке на снег ломоть свежего хлеба, густо
намазанного маслом. Выбежала древесная душа из ствола, уселась
полакомиться. А Кий вынул топорик и уронил сосну, уложил честно наземь.
Взвалил на сани. Отдал коню другую половину моленого хлеба, потрепал по
сильной шее, двинулся дальше.
Белый жеребец привел Кия на высокий берег реки, на привольный бугор в
виду других жилых дворов - хорошее место! Остановился, начал оглядываться
на хозяина. Подоспевшие родичи помогли кузнецу утвердить привезенную
лесину стоймя, отмечая середину будущего дома. Потом Кий вынул из-за
пазухи четыре камушка, взятые с четырех разных полей, вытащил сбереженный
у тела мешочек с рожью, драгоценным зерном. Наметил, где будут углы новой
избы, и в каждом насыпал по целой горсти зерна. Разделил еще не
настеленный пол Солнечным Крестом начетверо. Положил посреди каждой
четверти по камню - и место для дома превратилось в священный знак
засеянного поля, знак-оберег, которым и до сих пор украшают одежды.
Обнажил голову Кий, положил шапку под привезенной из леса сосной и долго
молился:
- Уряжаю я этот дом вокруг дерева, как Земля наша уряжена вокруг
Великого Древа! Как в мире крепки четыре стороны, святая Земля и высокое
Небо, пусть крепки будут в доме четыре стены с углами, тесовый пол и
теплая крыша! Пропади пропадом всякая смерть, нечисть и нежить! Прибывай,
добрый достаток, множься, род, плодись, скотинка-кормилица!
Он снова пришел на то место через три дня - стало быть, когда молодой
Месяц в третий раз поднялся. Разгреб выпавший снег, волнуясь, начал
смотреть, вправду ли облюбовано доброе место. И что же? Камни, принесенные
с полей, остались не потревоженными, и голодные полевые мыши не добрались
до высыпанного зерна. Мало того, под четырьмя намеченными углами оказались
четыре выпуклые валуна, и как раз такие, как надо. Стройся, Кий, на славу
и на добро, детям на радость, внукам-правнукам на сбережение!
Помогать кузнецу собрались все родичи, пришли и сторонние Люди, все
те, кому верно служили сошедшие с его наковальни ножи, копья, крючки.
Строить дом, как заповедано, затеяли со святого угла - того, где Кий позже
поставит деревянные изваяния Богов и хранителей-предков, чтимых в его
роду. Когда начали скреплять два первых бревна, под углом закопали череп
коня, тот, что долго висел на заборе прежнего дома, отгонял скотьи немочи
прочь. Если бы новое село затевали, всю лошадь или быка пожертвовали бы
Богам. А так - черепу та же цена, что целому зверю. Еще бросили в яму клок
шерсти, немного серебра и зерна. Пусть новый дом будет так же угоден
светлым Богам и Огню, как угодны им добрые кони и сияющее серебро. Пусть
шерсть поможет избе сделаться уютной и теплой, а зерно в закромах не
ведает переводу...
И когда слаживали, сплачивали первый венец, было замечено, что щепки
из-под топоров отлетали внутрь дома, а не наружу. Значит, все сбудется у
погорельца, о чем загадал.
Когда возвели последний, черепной венец и приготовились врубать в
него священную матицу, надумал Кий погадать, спросить новый дом, что ждало
в нем его семью, кому следовало тесать колыбель - сынку или дочке. Ибо
молодая кузнечиха уже подпоясывалась потихоньку поясом мужа, чтобы никакое
зло не сумело коснуться, испортить будущее дитя.
И вот к матице, закутанной в платки и цветные ленты, лыковой веревкой
привязали хлеб, завернутый в мохнатую шубу. Подняли матицу, и Кий,
взобравшись наверх по углу, обошел сруб посолонь, посыпая его хмелем и
зернами, засевая свой мир. Ступил на матицу и осторожно перерубил лыко.
Упала вниз шуба, стали разворачивать ее и смотреть, как лег вещий хлеб.
Верхняя, блестящая корочка ковриги была наверху. К сыну!
Потом покрыли избу, увенчали теплой земляной крышей, уложили
последнюю слегу - охлупень с головою коня, вырезанной в комлевом, переднем
конце, с мочальным хвостом позади. Стал новый Киев дом совсем похож на
коня, чей череп упокоился под красным углом: четыре угла - чем не четыре
ноги, да с каменными копытцами!
Внутри избы сложили печь-каменку с маленьким устьем - только всунуть
полено, с отверстиями в своде - ставить на Огонь сковороды и горшки.
Сделали и хлебную печь в отдельной выгородке плетня, укрыли навесом.
- Часто ли доведется топить ее? - поднял голову кузнец к темному
небу, где среди звезд проплывал серебряный Месяц. - Совсем жита мало
осталось, уж и не печем ничего, разве короваи жертвенные, моленые...
Месяц ничего ему не ответил. Он ходил теперь высоко, куда выше
прежнего, чтобы вдругорядь не достала какая-нибудь грязная пелена. И
небосвод, по которому ступали его медлительные быки, оставался запертым
накрепко.
А Людям под небесами жилось все туже и туже. Более не решались резать
кормилиц-коров для требы Богам, пекли из последней, сбереженной муки
хлебы-коровушки, увенчанные гнутыми рожками - короваи...
Совсем готов стоял новый дом Кия, хоть переезжай в него. Лишь в одном
месте у края крыши оставили торчать из-под дернины белую бересту. Это ради
того, что всему конченному, достигшему совершенства только и остается
рассыпаться, умереть. А нет полного завершения, стало быть, нет и покоя, а
значит - долгая жизнь впереди.
ДОМОВОЙ
Было дело еще до великой зимы, в те баснословные времена, когда леса
и поля зеленели. Отправился раз на охоту Киев отец и взял с собой сыновей.
Забрели они тогда далеко и уже в темноте натолкнулись на лесную
избушку-зимовьюшку, кем-то добрым построенную нарочно для таких прохожих
гостей. Неразумные отроки обрадовались нежданному крову и хотели сразу
войти, усесться на лавки, но отец удержал:
- Погодите-ка. Сперва попроситесь!
- Зачем? У кого? - не поняли те. Мудрый отец тогда снял шапку и
поклонился зимовьюшке:
- Пусти, хозяин ласковый, ночевать.
- Пусти, - откликнулись сыновья. И только тогда отворили дверь,
растеплили давно погасший очаг, сели вечерять. Да не забыли от своей
вечери отложить по куску: Огню в очаге и тому неведомому хозяину, у
которого испрашивали разрешения ночевать.
Кий помнил: когда легли спать и стало темно, долетел из печного угла
шорох, потом легонький топоток по полу, ни дать ни взять дитя малое
пробежало. И наконец кто-то зачавкал едой, и Кий явственно расслышал:
- Вкусный хлебушко у них, пропеченный! И сало хорошее! И леваш
ничего, черничный!
Кию, совсем мальчишке тогда, сделалось страшно: понял, что это был
сам хозяин, дух избы - Домовой. Так вот у кого просился отец! Впрочем,
шорох быстро затих, и усталый Кий крепко заснул. Но в глухую полночь
плотно прикрытая дверь вдруг распахнулась со стуком, и внутрь ворвался
холодный, сырой ветер.
- Ага! - сказал совсем другой голос, не тот, что похваливал угощение.
- Да у тебя Люди тут! Сейчас будем душить!
И точно - стояла уже на пороге какая-то тень, бесформенная, но с
двумя когтистыми лапами, и неживой зеленью отсвечивали глаза. У Кия от
страха ссохлось во рту, не смел закричать. Но пришлецу заступил дорогу
лохматый беленький старичок, выскочивший из угла:
- Нет, не будешь ты никого здесь душить. Не у тебя спрашивались, не
ты и возьмешь.
Схватились, пошла потасовка! Возились, пыхтели - кто кого
превозможет, кто кого выбросит вон. Отец Кия вскочил с лавки, принялся
помогать помелом. Кто был тот страшный пришлец? Другой Домовой, брошенный
на развалинах старой избы и озлобившийся на Людей? Не ведомо никому. Долго
длилась возня, но хозяин его все-таки вытолкал. Одолел. И стало тихо в
доме.
Сама собою плотно прикрылась дверь, и уже сквозь сон Кий ощутил, как
кто-то поправил на нем волчье теплое одеяло, погладил по голове
мягкой-мягкой ладонью...
Утром отец с сыновьями нарубили дров взамен тех, что сожгли накануне.
Приперли колышком дверь, чтобы дождь не лился через порог. Поклонились
гостеприимной зимовьюшке:
- Благодарствуй, хозяин ласковый, за ночлег.
Маленький старичок с лицом, до глаз заросшим белыми волосами, им
больше не показался. Но Кий, обернувшись через плечо, увидал на крылечке
какую-то пушистую зверюшку: кошку - не кошку, белку - не белку, зайца - не
зайца. Сидела зверюшка, смотрела им вслед и даже лапкой вроде помахивала:
заходите, мол, вдругорядь. Худо жить в доме без Домового, а и ворчуну
Домовому невесело без Людей...
НОВОСЕЛЬЕ
Вот таков норовом Домовой. Не уважишь его - того гляди, начнет коней
заезжать, корову выдаивать по ночам. А может и за хозяев приняться. Станет
пугать, наваливаться на спящих, может вовсе выжить из дому. Но коли ты к
нему с лаской и угощением, и он к тебе с тем же. Поможет хозяйке сыскать
завалившуюся куда-то иголку, выходить новорожденных ягнят, даже пожар
потушить. А то тряхнет уснувшего за плечо:
