существовать... Ну и что? Это ж так прекрасно -
существовать... Я су- щест-вую! Погоди, но ведь Степанов
действительно ни разу не просил меня ни о чем, не призывал
стать красным, он не боится критиковать то, что происходит
дома, только он не злобствовал, когда говорил о беспорядке,
о лени, малой компетентности, он всегда искал какие-то
решения, предлагал альтернативы... Да, он исходит из
прочности их строя, А разве я считаю, что Советы
разваливаются? Нет, не считаю. Это здесь так считали, но
ведь они не знают и не понимают Россию. Слишком сложна для
них наша государственная идея, трудно ее понять без
глубокого знания предмета, слишком особа и трагична наша
история; евразийское государство, отчего об этом никто не
думает здесь?
Он неторопливо закурил; ты сейчас встанешь, поедешь в
театр, вручишь картину Степанову и скажешь то, что надо
сказать; наверно, кому-то очень не хочется. чтобы мы делали
с ним то дело, которое началось пять лет назад; и эта
слежка, когда мы ехали из "Клариджа", и Софи, и этот торг,
да и Мозес этот самый Что Мозес? Он спас Врубеля для
России, нельзя быть неблагодарным. И нельзя поддаваться
подозрениям. Но кому мы мешаем? Кому мешает Степанов?
13
- Прежде всего, - продолжал между тем Степанов, - я бы
порекомендовал иностранцу, приехавшему в Советский Союз,
точно определить, чего он хочет. Если получить изысканный
сервис, - не получит, наш сервис не навязчив; больше того.
я бы сказал, он весьма и весьма сдержан.
В зале засмеялись.
- Но если вы хотите узнать что-то о нашей культуре, да и
не только о нашей, то я бы рекомендовал вам начать
путешествие не с Третьяковской галереи и не Музея
изобразительных искусств имени Пушкина, которые
общеизвестны, но с Театрального музея Бахрушина, с
Библиотеки иностранной литературы. И то и другое уникально
Советовал бы также посмотреть экспозиции Исторического музея
и музея Востока. это поможет понять концепцию России.
Следующий вопрос - о театрах... Большой знают все, но и
помимо Большого в Москве есть что посмотреть. Правда,
языковый барьер будет затруднять понимание спектаклей, но
это уже не наша вина, а ваша беда... У нас в Москве столько
средних специальных школ, где дети изучают вашу речь со
второго класса сколько в Англии и Америке институтов. Так
что, кто кого хочет лучше знать, очевидно Вы сдержанны в
этом желании, мы открыто алчны.
Годфри чуть приподнялся в кресле, услышав какой-то шум
наверху, там, где был вход, освещенный темно-красными
фонариками; одна из его помощниц быстро пошла наверх; туда
же, заметил Степанов, продолжая отвечать на вопросы,
поднялись другие девушки, вся рать Годфри; потом одна из них
быстро спустилась. Годфри подошел к краю сцены, склонился к
ней, девушка что-то ему шепнула, он кивнул, возвратился на
место и, повернувшись к Степанову, оперся подбородком на
кулак, всем своим видом показывая, как интересно ему
выступление русского.
Когда Степанов начал зачитывать очередной вопрос, Годфри
подался к нему еще ближе.
- Дим, прошу простить... Дело в том, что привезли
вечерний выпуск газеты... Я не знаю, кто это привез и
зачем, но там хроника, посвященная вашему пребыванию в
Лондоне, просят раздать по рядам. Я думаю, мы все же не
станем прерывать собеседование.
- Я впервые принимаю участие в шоу, - ответил Степанов, -
так что поступайте, как у вас принято.
- Пусть раздадут газеты! - выкрикнул по-русски Годилин.
Годфри удивленно посмотрел на Степанова; тот перевел;
голос, человека показался ему знакомым.
- Пожалуйста, если хотите высказаться, - сказал Годфри в
темноту, чеканя каждую букву, - напишите свое пожелание или
вопрос на листках, которые вам предложат мои помощницы;
видимо, джентльмен опоздал, - обратился он к Степанову, - и
не слышал мое объяснение по поводу того, как будет проходить
шоу.
- Пусть раздадут, - негромко заметил Степанов. - Это,
наверное, неспроста, пусть себе.
- Мне сдается, вы неправы.
Степанов пожал плечами.
Девочки Годфри между тем работали виртуозно - улыбка
налево, улыбка направо, каблучки цок-цок-цок; некоторое
замешательство и шепот, возникший после выкрика Годилина,
были погашены; длинноногая американка в коротенькой юбочке
принесла на сцену ящик, набитый листками с вопросами.
- Вас хорошо эксплуатируют, Дим, - сказал Годфри,
стремительно пробегая поступившие записки. - Мы,
капиталисты, зря время не тратим, если пришли на работу,
работайте! - и, отложив три вопроса, он передал Степанову
остальные.
- Что знают в России о западной живописи? - прочитал
Степанов. - У нас есть коллекции, не очень-то уступающие
здешним. В Эрмитаже, например, залы Матисса мне кажутся
самыми интересными в мире. У нас прекрасный Пикассо;
кстати, "Любительница абсента" тоже в Эрмитаже. К
сожалению, из наших музеев нацистами были похищены Рафаэль,
Рубенс, Рембрандт, Гольбейн, Сислей. Всего с Украины
вывезено триста тридцать тысяч произведений искусства.
В зале зашумели.
- Да, да, я не оговорился, триста тридцать тысяч, -
повторил Степанов. - Примерно столько же похищено в
Белоруссии и музеях Российской Федерации. Словом, наши люди
знают западную живопись значительно больше, чем у вас знают
нашу.
В это время вошел Ростопчин; ох, подумал Степанов, слава
богу; я даже боялся думать про то, что он не придет; какой
белый, совсем мучнистое лицо; наверное, брился в
парикмахерской, от них всегда выходишь белый, делают массаж
и компресс, а потом кладут пудру.
Он шепнул Годфри:
- Пришел Ростопчин.
Тот чуть повел головой, Ростопчина провели на оставленное
для него место в первом ряду. В правой руке он держал
картину, в левой - газету, которую передал француженке,
шепнул ей что-то на ухо, та кивнула, поднялась на сцену,
протянула Степанову вечерний выпуск; он сразу же увидел
заголовок, фотографии, повернулся к Годфри.
- Видимо, кто-то привез сюда именно этот выпуск. Не
мешайте людям делать их дело, пусть раздадут, я отвечу.
- Правду? Пропаганда не пройдет.
Степанов усмехнулся.
- Но ведь бывает же иногда правдивая пропаганда, нет?
(Фол рывком снял трубку телефона, едва только раздался
звонок.
- Ну? Началось?
Ответил однако же не Джильберт, а женский голос:
- Простите, сэр, вам пришел пакет из Гамбурга. Послать
сейчас, или вы заберете, когда будете ужинать?
- Пошлите, пожалуйста, сейчас же.
- Да сэр.
Фол посмотрел на часы; прошло сорок три минуты; пора бы.
Закурил, жадно затянулся, подумав: завтра пойду в сауну,
выпарю всю никотиновую гадость и закажу массаж на час, не
меньше Сегментальный, радикулитный, позвоночный - все это
ерунда; необходим общий, с макушки до пяток, как в Японии,
они это выполняют сказочно.
Фол усмехнулся, вспомнив, как он прилетел в Токио;
парень, чем-то похожий на Джильберта, представлявший
контору, пригласил его в баню; вы должны это ощутить, Джос,
здесь прекрасный массаж; нигде в мире не получите такого;
Джос купил себе талон на "массаж экстра-класса"; японский
Джильберт - он получал в два раза больше, чем фол, Лэнгли
всегда экономило на командировочных, зато людям из
резиденту? платило огромные деньги - заказал "первый
класс"; к фолу вышла очаровательная японочка в бикини, а к
длинному Джильберту привели толстенного мужика с бицепсами;
фол упал на пол от смеха; воистину бог карает скупость.
...Фол угадал звонок за мгновение до того, как он
раздался, снял трубку.
- Ну?
- Ростопчин пришел, - ответил Джильберт.
- Начинайте.
- Парижского гостя может занести, нервничает.
- Пусть себе.
Фол положил трубку, потянулся с хрустом; все, пошло дело;
Джильберт запишет то, что там происходит; возможная истерика
Годилина - в мою пользу; он не мой кадр, а Лэйнза; пусть тот
и отмывается; я всегда говорил, что ими надо управлять
жестче, пускать борьбу на самотек - значит" предавать ее.
Бабьи наскоки на Советы, сведение старых счетов не есть
довод; Москву нужно постоянно путать; хвалить то, что хвалят
они, поругивать то, что там критикуют; внесение сумятицы -
залог успеха. Концепция насильственного свержения строя -
утопия; точно сработанный призыв к критике существующего
вызовет там значительно больший шок. А мое дело я все-таки
доведу до конца; альянс Ростопчина со Степановым будет
разрушен, невозможность дружеского диалога доказана; вот как
надо работать. Возвращение похищенного нацистами - фикция,
очередная операция, задуманная площадью Дзержинского; пусть
оправдываются, если смогут; ставлю девяносто девять против
одного, что акции нашей "АСВ" попрут вверх.)
Степанов снова оглядел темноту зала, стараясь увидать
лица и понять, кто пришел сюда для того, чтобы сработать
свое дело; сумрак был, однако, особым, растворяющим людей;
сиди себе на сцене в луче слепящего прожектора и отвечай на
вопросы.
- Все просмотрели публикацию? - спросил Степанов у зала.
По реакции понял, что просмотрели.
- То, что здесь напечатано, правда. Действительно, я
преклоняюсь перед памятью Че и горжусь тем, что был с ним
знаком; действительно, я очень ценю то, что сделал для
Панамы генерал Омар Торрихос, и оплакивал его гибель,
странную гибель, угодную врагам. Действительно, я был с
партизанами Лаоса и солдатами Вьетнама во время войны. К
сожалению, я не защитил диссертацию, поэтому у меня нет
титула "доктора", но, как вы понимаете, здесь имеется в виду
Зорге, его называли "доктором". Может быть, вы помните
французский фильм Ива Чампи "Кто вы, доктор Зорге?"? Так
вот, все-таки называйте меня Степановым, титул "доктор"
оставьте тем, кто готовил этот выпуск.
В зале засмеялись, и смех был доброжелательным.
Девушка (они вдруг стали все на одно лицо, милые, похожие
друг на друга, вот что делает форма, даже такая продуманная)
принесла Годфри еще ящичек с вопросами. Туда же был воткнут
гамбургский выпуск; Годфри просмотрел газету, протянул
Степанову; броская шапка: "Кто снабжает деньгами русского
писателя Степанова?" Во врезке говорилось, что активность
Степанова в Федеративной республике преследует политические
цели - попытка дезавуировать тех, кто во время войны
выполнял свой солдатский долг; дальше шло интервью Золле;
фамилии тех, кому платил Степанов, не были названы.
- Здесь подошла еще одна газета, - Степанов поднял
страницу над головой. - Только что вышла в Гамбурге,
вечерний выпуск... В киосках, бьюсь об заклад, ее вообще
нет, а если вдруг и появится, то лишь завтра утром. Но мне
все это очень даже нравится. Сейчас я попробую перевести
вам содержание... Речь идет о том, что я, Степанов, плачу
деньги ряду немецких исследователей за материалы о грабеже
наших культурных ценностей, которые они находят в архивах...
Увы, не плачу... Было бы славно, имей я деньги, платить
немецким исследователям, глядишь, дело с возвращением
награбленного пошло бы скорее. Одна деталь: интервью дал
мой давний друг профессор Золле, который вчера привез сюда
документы о том, что "Сотби" торгует краденым, но с ним
кто-то так побеседовал, что он уехал отсюда... Здесь в
газете не названы имена людей, которым якобы я плачу деньги.
Почему? Это упущение. Я хочу назвать вам эти имена, их
кто-то заранее подготовил для мистера Золле. Пожалуйста,
запомните эти имена: господин Ранненброк... У него якобы
есть моя расписка... Пусть он ее представит. Я тогда
обращусь в суд, это фальшивка. И еще господа Шверк и Цоппе.
Я не знаю этих людей, никогда их не видел, не имел с ними
никакого дела. Если здесь присутствуют те, кого интересует
то, как приходится работать по возвращению краденого, я даю
им пищу для размышления. Связаться с Гамбургом нетрудно,
номер телефона газеты напечатан на последней полосе, что они
ответят, интересно?
Годфри передал Степанову вопросы, шепнув:
- Началось... Я предполагал нечто, но такого не мог себе
представить. Прочитайте, а я отвечу.
Степанов быстро пробежал вопрос: "Каково ваше воинское
звание? Сколько вам платят за то, что вы пудрите мозги
