западной аудитории?"
- Здесь пришел ряд вопросов, - говорил между тем Годфри,
- которые не представляют интереса для аудитории. Авторы
вопросов могут подойти к мистеру Степанову после того, как
кончится наш разговор, и в холле во время коктейля обсудить
интересующие проблемы. Не правда ли, Дим?
- Правда. Но, может быть, кто-то еще интересуется этими
вопросами? Меня, в частности, спрашивают, каково мое
воинское звание и сколько мне платят за то, что я "пудрю
мозги" - это наш сленг, - то есть лгу западной аудитории...
В зале стало шумно; Годфри досадливо заметил:
- Дим, эти вопросы написал иностранец. Никто из
настоящих островитян не позволит себе такой бестактности.
Мы не любим ваш строй, но мы пришли сюда, чтобы говорить о
культурных программах в России, и мы этим занимаемся...
- Бесспорно... Но чтобы не было недоговоренностей: мое
воинское звание - капитан второго ранга в запасе. Платят
мне издательства. Советские и здешние, западные. Судить о
том, лгу ли я и сколь квалифицированна моя ложь, удел
читателей... Наш Пушкин сказал прекрасно: "Сказка ложь, да
в ней намек! Добрым молодцам урок" Ну, а теперь серьезный
вопрос: "Было ли Возрождение в русской живописи?"
Годилин не выдержал, выкрикнул с места:
- Не вешай лапшу на уши этим доверчивым агнцам, Степанов!
Расскажи лучше про свою шпионскую миссию!
Пат дернула его за локоть; Годилин досадливо отмахнулся.
- Степанов побоится отвечать на мои вопросы, они все
заложники!
- Джентльмен, - голос Годфри сделался ледяным, -
пожалуйста, говорите на том языке, который понимает
аудитория, если вы не владеете пером и бумагой...
В зале засмеялись.
Пат поднялась и вышла из зала.
Годилин, не поняв реакции зала, растерянно смеялся вместе
со всеми.
- Мистер Годфри, - донесся старческий голос из темноты,
откуда-то с верхних рядов, - меня зовут доктор Грешев, Я
русский по рождению, подданный ее величества королевы, я
умею пользоваться пером и бумагой, но мне хотелось бы внести
ясность в происходящее и мне хотелось бы сделать это в
устной форме - для того лишь, чтобы вернуть наше интересное
собеседование к его изначальному смыслу.
- Это очень интересный человек, - шепнул Степанов Годфри,
- пусть скажет.
- Анархия губит шоу, Дим.
- Или же делает его настоящим. Пусть.
- Вы выйдете на сцену, мистер Грешев? - спросил Годфри.
- Это займет уйму времени, потому что мне девяносто три
года. Если позволите, я все скажу с места. Леди и
джентльмены, я занимаюсь русской историей, она поразительна
и совершенно не известна на Западе, отсюда множество ошибок,
совершаемых здешними политиками. Так вот, позавчера,
накануне торгов в "Сотби", где пустили с молотка русские
картины и письма, меня навестил мистер Вакс, он же Фол, из
разведки какого-то страхового концерна Соединенных Штатов...
Его интересовала судьба произведений русского искусства,
оказавшихся на Западе, и - не менее того - активность
мистера Степанова, а также его друга князя Ростопчина... Во
время войны я работал в министерстве иностранных дел его
величества, поэтому могу с полным основанием заметить, что
разведка зря ничем не интересуется... Я чувствую запах
комбинации во всем том, что здесь происходит... Вот и все,
что я хотел прокомментировать.
Шум стал общим.
...Савватеев поднялся с места и пошел к тому креслу, где
сидел Годилин; Распопов обернулся, спросил по-русски:
- Ты куда?
Годилин, услыхав русскую речь, испуганно вскинулся с
места и выскочил из зала; Степанов только сейчас узнал его;
как же горек хлеб эмиграции, а у нас когда-то "салон
держал", собирал на огонек, вел беседы, внимательно слушал,
"боржомчиком" пробавлялся, голубь...
- Я все-таки вернусь к нашему Возрождению, - улыбнулся
Степанов, обернувшись к Годфри. - Это будет сложный
разговор, потому что я считаю русским Возрождением иконопись
рублевской школы. Не знаю, говорит ли что-нибудь это имя
аудитории...
Ростопчин тяжело поднялся со своего кресла, лицо стало
еще более мучнистым и сказал;
- Увы, нет.
Годфри поднял руку.
- Леди и джентльмены... Я не хотел говорить о сюрпризе,
который приготовлен для вас... Позвольте представить вам
князя Ростопчина из Цюриха...
Ростопчин обернулся к залу.
- Вчера во время распродажи картин великих художников
Родины мое русское сердце разрывалось от боли и гнева. Я
верю в бога, и он помог - несмотря на то, что мне очень
хотели помешать - вернуть Родине картину великого Врубеля.
Пожалуйста, - он обернулся к девушкам, - она очень легкая,
поднимите ее на сцену... К сожалению, я не могу не
согласиться со словами мистера Грешева: за всем тем, что
происходило и происходит, я вижу возню... Говорю это, - он
вымученно улыбнулся Степанову, - как капитан первого ранга
запаса, только звание мне присвоено не в Москве, а в Париже
в начале сорок пятого...
14
Через полчаса Софи-Клер - сразу же после того, как фол
позвонил ее адвокату Эдмонду и сообщил, какой подарок сделал
князь России - набрала номер телефона сына.
- Маленький, пожалуйста, возьми ручку и запиши текст...
Ты должен сейчас же отправить телеграмму, в адвокатскую
контору Эдмонда... Только, пожалуйста, пиши без ошибок, тут
важно каждое слово: "Как мне стало известно, психическое
состояние моего любимого отца князя Ростопчина вступило в
критическую фазу. Если ранее он отправлял в Россию какие-то
картины и книги на суммы, не превышавшие десяти тысяч
долларов в год, то ныне, поддавшись гипнотическому влиянию
нечестных людей, отец ставит себя и меня на грань
финансового краха, вкладывая все наши деньги в сомнительные
произведения искусства, якобы принадлежащие России. Все это
более походит на навязчивый, маниакальный бред, чем на
филантропию". Записал?
- Да.
- Хорошо, маленький, диктую дальше: "Руководствуясь
искренними сыновьими чувствами, понимая, что отец может
разориться, если он и впредь будет так безрассудно сорить
деньгами, отдавая себе отчет в том, что в его преклонном
возрасте возможны любые отклонения от психической нормы,
прошу рассмотреть мое исковое заявление, связанное с актом
установления над ним опеки". Это все. Когда начнется
процесс, я переведу тебе деньги для полета сюда, в Европу.
Завтра все его счета будут арестованы, мальчик. Не
волнуйся, твое дело урегулирует Эдмонд. Текст телеграммы о
твоей претензии на замок отца в Цюрихе я продиктую завтра.
Ты слышишь меня?
- Да.
- Почему ты молчишь?
- Это очень жестоко, мама.
- Что именно, мальчик?
- Все это.
- Ты хочешь, чтобы он отдал наше состояние красным?
- В конце концов, он его заработал.
- Мальчик, я понимаю тебя. Очень хорошо, что ты так
добр. Но ты не вправе забывать своих детей, О себе я молчу;
старуха; много ли мне надо...
- Ты не хочешь поговорить с ним еще раз?
- Это безнадежно. Я же тебе все рассказала. Он обманул
меня. И будет обманывать впредь. Ты слышишь?
- Да, мама, я слышу.
- Ты отправишь эту телеграмму?
- Не знаю.
- Мальчик, завтра может быть поздно... Мне все объяснил
Эдмонд...
- При чем тут Эдмонд? Я живу... пока что живу с семьей
в доме, который купил мне отец... Подле тебя Эдмонд... А
ведь отец один, мама. Он всегда был один...
Софи-Клер заплакала.
- Он мог бы вернуть меня, если б захотел... Он всем
кажется добрым и милым... А он фанатик Одержимый человек,
который не видит ничего, кроме своих химер... Я никогда не
рассказывала тебе всего, я щадила тебя...
- Не плачь, мама...
- Ты убьешь меня, если сейчас же не продиктуешь
телеграмму. Ты знаешь, как я больна... Если я умру,
неуверенная в, том, что ты устроен - отец ведь до сих пор
палец о палец не ударил, чтобы помочь тебе, - это будет
ужасная смерть...
- Не плачь, мамочка. Пожалуйста, не плачь. Я позвоню
тебе. Через полчаса я тебе позвоню. Дай мне подумать.
Ведь он мой отец все-таки...
15
...Ростопчин заехал за Степановым в отель рано утром; его
самолет улетал за час до московского рейса; Степанов сразу
же заметил на сиденье "Стандард" и "Пост"; именно в этих
газетах были напечатаны маленькие заметки о красном
писателе, принявшем участие в шоу, посвященном культурным
программам за железным занавесом Никаких колкостей; сухое
переложение двух-трех ответов; о главном событии вечера на
Пиккадилли, о том, что Ростопчин подарил Советскому Союзу
работу Врубеля, не было ни строчки.
"А я уговорил его остаться именно для того, чтобы этот
дар сделался событием, - подумал Степанов не зная, что
сказать Ростопчину и как вести себя; он чувствовал себя
виноватым за то, что напечатали лондонские газеты. -
Ростопчин прав. Все, что происходило, действительно
происходило неспроста. Вчерашний вечер тому подтверждение,
а сегодняшние газеты - приговор".
Ростопчин словно бы почувствовал состояние Степанова,
положил ледяные пальцы на его руку, усмехнулся.
- Митя, Митя, такова жизнь Как бы она ни была крута, все
равно ей надо радоваться. И еще: всякий из нас значителен
лишь в той мере, в какой он смог приблизиться к искусству
Знаешь, почему меня так тянет русское искусство? Да только
ли русское? Оттого, что оно неповторимо Если бы мир
отрешился от множественности одинаковых характеров, а стал
сонмом неповторимостей, как бы счастливо было человечество!
Вот о чем я подумал, когда прочитал это, - он кивнул на
газеты. - Мне теперь будет трудно Митя Придется лечь в
клинику А Потом начнется суд. Да, да, суд Об этом тоже есть
в прессе. Женя возбудил против меня процесс. Это сын, ты
понимаешь За ним стоит стерва, мне жаль мальчишку она им
вертит, но от этого дело не меняется Она умеет драться Если
я не смогу быть с тобою.. Всякое может случиться не
успокаивай меня, не надо, Митя Возьми эту визитную карточку.
И не потеряй Видишь? Сэр Мозес Гринборо. Это он спас нам
Врубеля. Сложный человек, но тем интересней тебе будет
Простых людей нет, это чушь. Нет в мире простых людей.
Есть умные и глупые. Он умный. Он просил не употреблять
его имени всуе. Но он готов быть с нами... С тобою... Не
думай, я не испугался. Просто очень болит сердце. Этот
самый сэр Мозес поил меня какими-то румынскими пилюлями,
забыл, как они называются, вот досада.
- Геровитал?
- Да неужели?! - обрадовался Ростопчин. - Откуда ты
знаешь?
- Я пил их. Хороший препарат.
- Вот здорово! - Ростопчин через силу улыбнулся. -
Давай-ка, я запишу. На этот раз в книжечку, чтоб не
потерялось.
- А может, тебе приехать в Москву? Я бы доложил тебя в
хорошую клинику, у нас умеют налаживать сердце.
Ростопчин посмотрел ему в глаза, чуть кивнул головой,
улыбнуться не смог, вздохнул.
- А возраст? Тоже умеют налаживать? Или еще нет?
Ладно, Митя. Иди через таможню первым. Я должен быть
уверен, что ты прошел. До скорого, дружок.
Сэр Мозес Гринборо позвонил генералу Бромслею сразу же
после того, как из аэропорта Хитроу ему сообщили, что
Степанов вполне благополучно прошел таможенный досмотр и
отправился, прижимая к себе Врубеля, в маленький тесный
бокс, где пассажиры ожидали посадки в самолет, следовавший
на Москву.
- Все в порядке, - сказал сэр Мозес. - Теперь он придет
ко мне и только ко мне. Куда же ему еще идти после всего
случившегося? Следовательно, есть все основания полагать,
что именно мы, а не мистер фол, сможем сделать вывод: по
чьему заданию, как и где Степанов ищет культурные ценности.
В версию его "собственной инициативы" я, признаться, слабо
верю. Ну, что скажете? Годимся мы, старики, на что-либо?
Или пора окончательно списывать в архив?
...Ростопчин принял две капсулы от сердечных болей; купил
перед посадкой на самолет; боль, однако, не проходила. Он
попросил у стюарда маленькую бутылочку виски, расширяет
сосуды.
Выпил залпом, не дождавшись, пока принесут стакан со
льдом; ощутил запах ячменя, закрыл глаза и сразу же увидел
громадное рыжее поле с островками синих васильков; это было
