Костенко - этому парню можно доверять, - я увидел незнакомую мне записную
книжку; сначала я не обратил на нее внимания; открыв первую страничку,
обмер. Я позвонил Костенко, кляня себя за то, что не спросил его домашний
номер.
Он тем не менее трубку снял сразу же.
- Слушайте, полковник, - сказал я, - приезжайте ко мне, а? Дело в
том, что в моем столе лежит записная книжка Штыка с несколькими вырванными
страницами...
- Вы ее как следует осмотрели? - рассеянно поинтересовался Костенко.
Я отодвинул от себя книжку, поняв, что пальцев моих на ней
предостаточно.
- Было, - признался я. - Идиот.
- Самокритика угодна нынешнему этапу развития общества, - хмыкнул
Костенко. - Сейчас буду.
- А чего ж адрес не спрашиваете?
- Знаете что, не играйте, бога ради, в частного детектива, ладно?
Прекрасно же понимаете, что ваш адрес мне стал известен в ту же минуту,
как только я узнал, что ваше имя произнес Штык.
XXIV Иван Варравин и Всеволод Костенко
_____________________________________________________________________
- Когда это вы успели побриться? - спросил я, пропуская Костенко в
квартиру. - Судя по всему, домой не ездили.
- Бритву держу на службе, жужукает, профилактика нервной системы.
Следом за ним - я чуть было не толкнул человека дверью - вошел
давешний громадина, что взял в засаде у Штыка взломщиков.
- Товарища зовут Миша, - пояснил Костенко. - Он посмотрит вашу дверь,
поищет чужие окурочки, не святой же дух занес сюда эту записную книжку...
Должны быть пальцы...
Окурков не было; дверь не вскрывали, и я вдруг с ужасом понял, что
лишь один человек мог войти сюда, кроме меня, отпереть ящик стола и
положить туда книжку Штыка. Этим человеком была моя жена, Оля.
...Когда верзила уехал в управление, чтобы продолжить работу с двумя
задержанными, а Костенко вызвал бригаду <науки>, чтобы искать отпечатки
пальцев, я отправился делать чай и яичницу: полковник признался, что
смертельно голоден.
- Не помешаю? - спросил Костенко, протиснувшись следом за мной в
пятиметровую кухоньку, - я терпеть не могу, когда мне смотрят в спину.
- Глядите себе, я на это не реагирую.
- Устали?
- Видимо... Но - не чувствую, напряжение держит... Сейчас сделаю
глазунью и расскажу вам всю историю... Покажу мои записи, копии
документов, беседы, наброски репортажа, - дело еще только
разворачивается...
Я снял сковородку с конфорки, переложил глазунью на большую тарелку и
повернулся к полковнику, приглашая его в комнату.
- Давайте здесь, - сказал он. - Обожаю кухни.
- Уместитесь на табуретке?
- Думаете, у меня дома на кухне кресла стоят? Ну, договаривайте.
- Я бы только просил вас выполнить то, о чем попрошу...
- Для этого надо знать, что намерены просить.
- Ваши научные эксперты, полагаю, найдут здесь отпечатки пальцев моей
жены.
- И у меня б дома тоже нашли, не мудрено.
- Погодите...
- Я слушаю, слушаю...
- Дело в том, что жена ждет ребенка, живет у матери. У меня ее не
было последние четыре месяца... Но сегодня, возможно...
Костенко прервал меня:
- Ну, и что я должен сделать, если мы обнаружим здесь ее пальцы?
- Ничего. Забыть об этом. Не включать в протокол.
- То есть? - Костенко удивился. - Я что-то не очень понимаю
конструкцию вашего размышления...
- Правильно, - согласился я. - Не поймете до тех пор, пока я не
расскажу вам всю историю...
И я рассказал о том, как получил письмо Каримова, - не я, конечно, а
редакция; рассказал о Горенкове, Кузинцове, Чурине, Русанове, Штыке - обо
всем, словом, что произошло в последние дни...
Реакция Костенко оказалась странной; напрягшись, он подался ко мне:
- Опишите-ка мне Чурина, а? Как мы говорим, дайте словесный портрет.
- Я его не видел. Только фотографии...
- Неважно. Он блондин?
- Скорее русый. Очень крупный...
- Очень крупный, говорите? - Костенко перешел к чаю. - Занятно... На
подбородке вмятинка есть?
- Да. А в чем дело?
- К сожалению, не могу вам ответить, Иван Игоревич... Речь идет о
служебной тайне... На данном этапе, во всяком случае. Но я не совсем понял
про вашу благоверную. Договаривайте... Когда нет одного звена, вся цепь
рушится.
...Полчаса назад, как только я вошел в квартиру, позвонила Лиза;
говорила быстро из автомата:
- Я с Гиви! Куда ты запропастился? На собрании все будет в порядке!
Не волнуйся! Все выступят за тебя. Я - первая, чтобы снять гниль... Сейчас
мы около Тамары... Сначала к ней приехал Русанов, а потом Оля с ее мамой.
Видимо, с мамой, я так подумала... Высокая дама, седая, красивая, с очень
большими глазами...
Это была Глафира Анатольевна, сомнений быть не могло.
- Лиза, - как можно спокойнее сказал я, - сейчас же иди к Гиви... Не
будь одна ни секунды, возможно, за вами смотрят.
Она рассмеялась:
- Дорогой товарищ Шерлок Холмс, о чем ты?!
- Пожалуйста, сделай то, что я тебе говорю. И скажи Гиви, что те два
парня, что сидели в кафе - помнишь, они вошли следом за ним, такие
квадратные, - арестованы...
- Какие парни?!
- Они сели возле двери, один еще постоянно шаркал ногами...
Лиза вздохнула:
- Не смотрела я ни на каких парней! Я всегда на тебя смотрю... Ой,
погоди, тут три человека ждут очереди, позже перезвоню...
- Лиза! - закричал я, но она положила трубку.
Выслушав меня, Костенко сокрушенно покачал головой, позвонил в
управление; сказал, чтобы срочно получили фото замминистра Чурина, потом,
назвав адрес Тамары, попросил немедля отправить туда группу...
- Вообще-то вы зря обо всем этом не рассказали с самого начала...
- Тогда я не имел бы права выступить с моей публикацией. В действие
вступит бюрократическая машина...
- Имеет место быть, - согласился Костенко. - С одной стороны... А с
другой - я волнуюсь за ваших друзей. Мужество - хорошо, безрассудство -
преступно... Кстати, вы - цепко-наблюдательный человек: один из
арестованных, Антипкин, действительно постоянно шаркает ногами, словно
боится описаться... Выдержкой вы тоже не обделены, - я бы сразу сказал о
звонке вашей приятельницы, возможно, и она ходит по лезвию бритвы...
Значит, полагаете, благоверная принесла сюда записную книжку Штыка и
сунула ее в ваш письменный стол?
- Никто другой этого сделать не мог. Или я, или она.
- А какой ей навар? Или - чары злодейки Тамары?
- Вы верите в гипноз, магию и прочее?
- Верю. Но с определенного рода допусками. Можно, я задам вам вопрос?
Только без обид, по-мужски?
- Если этот вопрос тактичен...
- Любой вопрос тактичен, если предполагает возможность ответа. Вопрос
и право на ответ - визитная карточка демократии.
Все-таки у нас дурацкое воспитание: всех и каждого мы норовим
встретить по одежке... С юности - и не потому что жили мы туго - я не верю
надушенным седоголовым красавцам в шелково-переливных костюмах... В
сороковых, говорят, такого рода людей обзывали <плесенью>, <стилягами>
(дико, ведь <человек - это стиль>?!), потом в пятидесятых Никита
Сергеевич, добрый человек, проповедовал <косоворотку>, а уж после началась
пора галстуков, жилеток, крахмальных сорочек, переливных костюмов, пора
болтовни и безвременья... Этот полковник забивает гвоздь по шляпку, точен
в формулировках, атакующ и честен...
- Спрашивайте, - сказал я.
- Меня интересует вот что... Вы с Олей подходили друг другу? Она
по-настоящему чувствовала вас? Вы - ее?
- Я ее... Я любил... Даже не знаю, как сказать - в прошлом или
настоящем... Мне было с ней очень хорошо...
- А ей? Я не зря спрашиваю... И дело не в том, сильный вы мужчина или
слабый; просто существует такой термин, как <сексуальная совпадаемость>...
И она обязана быть двухсторонней. Я спрашиваю не из пустого любопытства -
оно, вы правы, было бы верхом бестактности... По нашим данным, к
чародейкам идут женщины, обделенные... нежностью... Я не говорю ни о беде
с пьяницами мужьями, ни о скандалах из-за того, что молодые живут в одной
комнате со стариками, - это не ваш случай... Я размышляю именно о
чувственности... О том, что принадлежит только вам двоим... Знали б
проблему - могли дать научную рекомендацию: <Вы друг другу не подходите,
лучше расходитесь, пока нет детей, потом будет сложнее, да еще искалечите
жизнь ребенка...> Перетерпится - слюбится!.. Мура собачья, хватит терпеть
попусту! Тем более в любви... А вопрос совпадаемости биополей? Раньше мы
это понятие гоняли: <Этого не может быть, потому что не может быть
никогда>... А теперь уперлись лбом в проблему и снова поняли: опоздали в
теории, отстали лет на тридцать и айда погонять... Наука - не конь, из-под
плетки работать не может.
- Я допускаю другую возможность... Хотя не отвожу те две, о которых
вы сказали... Оля... Моя жена... Она очень скрытный человек... Может быть,
я чего-то не понимал, а спросить в лоб мы не умеем, россияне не американцы
- те все называют открыто, без околичностей... Но мне кажется, что Тамара
подбиралась через Олю к ее матушке...
- Почему?
- Это тоже - вне дела, только для размышления, ладно? Тогда -
расскажу.
- Я боюсь ответить утвердительно...
- Почему?
- Потому что в деле, которое начинает вырисовываться, нельзя ничего
отводить в сторону... Я буду обязан встретиться с вашей тещей... И с женой
тоже - если здесь обнаружат ее пальцы... Я понимаю, женщина ждет ребенка,
жизнь на сломе, понимаю - жестоко; а если с этим связана трагедия Штыка?
Поэтому, думаю, и о теще надо подробнее сказать...
- Я всегда брезговал стукачами, полковник... Я не намерен изменять
своей позиции...
- Вы мне симпатичны, Иван Игоревич, но не надо ездить по травке на
коньках... Вы же прекрасно понимаете, что я, увидав вас в мастерской
Штыка, обязан понять до конца, отчего вы там объявились... За вас говорит
показание Шейбеко: художник, мол, вас истребовал, как только открыл глаза.
Это в вашу пользу. Вы вели свое расследование, и здорово это делали, я
восхищен, это честно... Но ведь вы не хотите открывать всю правду не
только потому, что речь идет о ваших близких... Вы по-прежнему опасаетесь,
что это может помешать публикации вашего сенсационного исследования... Или
я ошибаюсь?
Сначала я хотел ответить однозначным - <нет, не боюсь>, но потом
ощутил в словах Костенко известную долю истины. Да, профессия, особенно
наша, действительно делает человека своим подданным... Наверное, иначе
нельзя... <Цель творчества - самоотдача, а не шумиха, не успех>... Но ведь
ты думаешь о собственном успехе, сказал я себе, это живет в тебе, может,
даже помимо воли. Воля тут ни при чем, возразил я себе; это естественное
состояние личности: видеть результат своего труда не безымянным, а
позиционным, напечатанным ко всеобщему сведению.
- В чем-то вы правы, - ответил я. - Я не думал об этом раньше.
- Спасибо, что сказали правду, - вкрадчиво, понизив голос,
приблизился ко мне Костенко. - Но ведь вы бы не смогли написать всю
правду, исключив те эпизоды, которые, возможно, носят исходный характер? Я
имею в виду членов вашей семьи. Обвинять всех, кроме тех, кто близок? Нас
за такое судят: самовольный вывод из дела обвиняемого... Даже свидетеля...
- А я не стану их исключать... В том, конечно, случае, если мои, как
вы говорите, близкие были втянуты в это дело.
- С точки зрения этики такое допустимо? - поинтересовался Костенко. -
Точнее: целесообразно?
- Исповедальная литература - одна из самых честных.
