Обернувшись ко мне, шепнул:
- Ну, с богом. На лестничной клетке не разговаривать, шагайте позади
меня в десяти шагах.
- Погодите, - сказал я. - Давайте посмотрим под нижним ящиком, там
может лежать письмо. Штык не знал, что в нем, бросил как ни попадя...
Пусть ваш профессионал бесшумно вытянет ящик...
Письмо действительно лежало на полу; вместо обратного адреса стояла
подпись, я легко ее узнал: <Русанов>.
Костенко каким-то факирским жестом достал из кармана платок, взял им
письмо, его помощник открыл чемоданчик, полный таинственных предметов,
необходимых для сыщицкой работы, положил его туда и защелкнул замочек.
- Зря вы эдак-то, - сказал я. - Вам <Русанов> ничего не говорит, а в
моем расследовании это одна из ключевых фигур.
- Ключевая фигура в любом расследовании - отпечатки пальцев, -
назидательно заметил Костенко. - После больницы заедем в отдел, сделаем
экспертизу, и я ознакомлю вас с письмом.
- Вы не просто ознакомите меня с письмом, - я снова начал злиться, -
а сделаете для меня ксерокопию... Потому что, несмотря на ваше вторжение в
это дело, я буду писать мой репортаж, чего бы то мне это ни стоило.
...Около квартиры Ситникова полковник остановился, заглянул в пролет,
убедился, что там никого нет, и шепнул:
- Валяйте на улицу, поверните направо, у гастронома остановитесь, я
вас там подберу.
Возле гастронома толпилась очередь, выбросили <Сибирскую>, все мои
попытки пробиться за <Явой> оказались тщетными, пьянь отталкивала
стремительно-острыми локтями, гноился тошнотворный запах пота и перегара.
Отойдя в сторону, я пересчитал свои сигареты - осталось четыре,
причем одна искрошившаяся; похлопал себя по карманам - спичечный коробок
оставил в ателье Штыка; по-моему, положил на край его койки, застеленной
серым солдатским одеялом; мне даже почудился явственный запах карболки;
странно, отчего-то мне казалось неестественным, что на этом одеяле нет
черной поперечной полосы, у нас были именно такие во время лагерных
сборов.
Обернувшись к одному из ханыг, я спросил:
- Огоньку не найдется?
Тот ответил пропойным голосом:
- Соколик, я здоровье берегу, чего и тебе советую...
И в это как раз время я услыхал шепот Костенко:
- Не оборачивайтесь! За вами следят. Идите к остановке и пропускайте
троллейбусы, пока не увидите такси. Садитесь и называйте любой адрес, я
вас догоню. Только такси берите не сразу, минут пять надо постоять на
остановке, ясно?
Через десять минут такси, в которое я сел, обогнала серая <Волга>,
легко прижала к обочине, Костенко сделал мне знак, мол, быстро, я дал
таксисту рубль, хотя на счетчике набило всего тридцать две копейки, и
перескочил в машину полковника.
Костенко молча протянул мне паспорт, который я оставил Ситникову <в
залог>, и обратился к тому человеку, что сидел рядом с шофером:
- Ну-ка, покажите.
Тот обернулся, показал мне фото: на троллейбусной остановке из-за
моей спины - прямо в камеру <полароида> - смотрели два крепко сбитых
парня.
- Раньше не встречались? - поинтересовался Костенко.
Сначала я ответил:
- Нет.
Потом присмотрелся и ахнул: это были именно те парни, что заказывали
себе <наполеоны> в кафе, где мы с Лисафет дожидались Гиви Квициния.
- Знаю обоих, - ответил я. - Точнее, не знаю, но видел их при весьма
занятных обстоятельствах.
- В Чертаново, - коротко бросил Костенко шоферу.
- Зачем?! - удивился я. - Надо же в клинику Склифосовского!
- Шейбеко заберем.
Достав из деревянного ящика телефонную трубку, Костенко набрал номер,
попросил Романа Натановича, поинтересовался, где матушка, Анна Ивановна,
давно ли уехала, потом, когда трубку взял Шейбеко, помягчел лицом:
- Рома, я за тобой... Нет, пока без наручников... Да... Штык... Ах,
знаешь? А за тобой прислали машину? Дольше прождешь. Я под светофоры за
пять минут приеду, спускайся.
...Когда Шейбеко сел в машину, я подумал, что эти седые, франтоватые,
благоухающие незнакомыми мне одеколонами люди должны говорить о том, что
пристало их возрасту, но полковник, усмехаясь чему-то, склонился к
доктору, заметив:
- Позавчера Мишаня Коршун выступил в <Будапеште>. Отмечал рождение
внука. Конечно, не обошлось без процесса, был разбор, он же старый мастер
толковищ... Батон запивал каждый рок-н-ролл валокордином, но был
неумолим... Мне, знаешь, было чуток страшно: прошло тридцать пять лет, а я
не чувствую, чтобы они изменились хоть в малости. За Левона, конечно,
пили... Игоря помнишь?
- Блондина?
- Да.
- Получил генерала.
- Что ты говоришь! Но он же был автодорожником.
- Так он и есть автодорожник, доктор наук и генерал.
- Может, хоть что-то с нашими дорогами изменится. Позор, а не дороги,
зря наших туристов в Европу пускают, насмотрятся порядка, начнут бранить
власть.
Костенко вздохнул:
- Задушим... Наденем наручники - и в Соловки...
- Лариса была?
- До сих пор тоскуешь по ней?
- Но коммент, полковник...
- Она разошлась с Кирилловым.
- Знаю.
- Несчастная девка... Смешно. <Девке> сорок девять лет... Нет,
положительно, мы нестареющее поколение.
- Как можно стареть нашему поколению, если мы были лишены детства и
юности? Сразу стали взрослыми.
Костенко покачал головой:
- Мишаня уже на пенсии, за вредность им начинают отстегивать в
пятьдесят пять, так он, знаешь ли, взял за полтысячи патент, калымит на
<жигуленке>, обещает через год позвать за город - <куплю дачу>, счастлив -
рот до ушей... А Батона до сих пор мучают с патентом на домашний пансион -
у него же трехкомнатный кооператив, одну комнату готов сдавать - с
семейными обедами; так нет же, не дают: <тащить и не пущать>, демократия
имени <нет>...
- Не можешь позвонить в исполком?
- Конечно, не могу... Почему полковник угрозыска просит за
<проклятого частника>? Не иначе как получил взятку... В таких вопросах
понятие <дружба> исключается нашими контролирующими бдунами. Никак не
возьму в толк, откуда в наших людях такая трясучая ненависть к тому, что
облегчает им жизнь сервисом? И слово-то какое паскудное изобрели -
<частник>? Все жители Советского Союза - с точки зрения формальной логики
- частники.
Я не выдержал:
- То есть, как это?
- Очень просто, - ответил Костенко, удосужившись наконец представить
меня доктору: - Это репортер Варравин.
- Тот самый?
- Видимо, - ответил Костенко.
- Это вы о чем говорите? - снова озлился я. - О комоде или чайном
сервизе?
- Мы говорим о вас, - ответил Шейбеко. - Я разыскал вас по просьбе
Штыка.
- Так я закончу? - продолжал Костенко, мельком глянув на часы.
Он дает Шейбеко время на расслабление, понял я; очень важно суметь
расслабиться перед работой; нет, положительно, этот Костенко знает свое
дело, крутой мужик... Хотя к нему более приложимо - судя по тому, как он
говорил с доктором, - <парень>.
- Мне интересна ваша точка зрения, - сказал я. - Она имеет прямое
отношение к делу Горенкова... Кстати, вспомнил! Тот, квадратный - ну,
которые следили за мной, - все время шаркает ногами, сидя за столом...
Словно бы у него недержание...
- А может, он страстный? - возразил Костенко. - А за деталь -
спасибо, это для меня важно... Что же касается частника... Вот вы,
например, частник? Можете не отвечать, я про себя скажу: частник - у меня
есть <Жигули> и полдачи во Внуково. <Борцы с нетрудовыми доходами> достали
из меня пару литров крови, требуя квитанции на каждый гвоздь и рулон
рубероида. А я дальновидный, заранее ждал доноса - все бумажки хранил
подшитыми... Нет бы этой комиссии заняться грязью в подъездах,
незавершенками, очередями - ан не хотят! Там работать надо, а здесь
схарчил ближнего - и кайф. Кстати, я даже знаю, кто на меня
сигнализировал... Подполковник Сивкин, - пояснил Костенко доктору. -
Помнишь, он со мной приезжал в морг, когда зарезали Маркова?
Шейбеко кивнул; Костенко продолжил, снова мельком глянув на часы:
- И знаете, почему именно он стучал? Потому что пил втемную... Под
одеялом. Он все пропивал, а я откладывал деньги в течение десяти лет. С
каждой зарплаты. И в отпуск не ездил... Я вообще очень хороший человек, -
заключил он. - Благодаря этому высший разум удерживает меня от неразумных
поступков...
- Меня тоже, - ответил я. - Именно поэтому я еще не собрал ни на
машину, ни на половину дачи. Значит, я - не частник.
- А шкаф у вас есть? - Костенко посмотрел на меня в упор. - Койка?
Чья это собственность? Ваша? Давайте же заменим слово <частник> на
<личник>! Ни Маркс, ни община не возражали против личной собственности.
Шофер резко затормозил возле Склифосовского; лицо Костенко мгновенно
изменилось, сделалось жестким, собранным:
- Ромка, спасай художника!
Через три часа белый Штык медленно поднял глаза с фотографии двух
молодцов, показанной ему Костенко, и чуть заметно кивнул.
Через двадцать минут мы приехали с Костенко в научно-технический
отдел, там что-то сделали с конвертом, потом с письмом Русанова, а уже
после Костенко протянул мне ксерокопию.
Письмо было коротким:
<Дорогой Валера! После нашего давешнего разговора о том, какой должна
быть роспись зданий в Загряжске, я пришел к определенному выводу: только
традиционный рисунок, никаких уходов в <новации>. Хватит, ей-богу! Ваши
слова про то, что такого рода живопись должна будить мысль, быть броской,
заметной, меня несколько огорчили. Откуда у Вас, крестьянского мужика,
такая страсть к внешним эффектам?! Как Вы, крестьянский сын, миритесь с
ч у ж и м?!
Берегите в себе исконно национальное, только в этом спасение нашего
духа, который не принимал и никогда не примет чужеземных влияний...>
Костенко пожал плечами:
- Или Белинский не славянин, или Гегель белорус - одно из двух...
Почему запад может заимствовать у нас Чайковского и Блока, а нам заказано
брать то, что интересно у Флобера, Хемингуэя или Крамера?
<Я очень прошу вас сделать эскиз для Загряжска в истинно традиционном
духе, не бойтесь куполов и тревожного предзакатного неба, в котором
затаено предостережение чуждым силам, только и думающим, как бы источить
изнутри и разнокровить нас. Поверьте, мною движет долг патриота, хватит, и
так нас достаточно унижают>...
- Кто может унизить великую нацию? - удивился Костенко. - Мазохизм
какой-то! Совершенное отсутствие чувства гордости за свой народ,
плакальщик...
<Национальный мотив для Загряжска мне важен еще и потому, что там,
среди строителей, объявился наш противник, а к разговору с ним надо быть
подготовленным. Око за око, зуб за зуб>.
- Вот оно, - сказал я. - Вот почему они охотились за Штыком, вот
почему им так нужно это письмо...
- Поезжайте домой, я заеду к нашему парню, который остался караулить
мастерскую, - задумчиво сказал Костенко, снял трубку телефона, попросил
укрепить <ноль - двадцать второго>, но сделать этого не успели, ибо через
минуту пришло сообщение, что в мастерской Штыка задержаны два неизвестных.
Ими оказались те, что пасли меня, Лизу и Гиви.
После того как я формально опознал их, Костенко сказал:
- Все, теперь начинается работа. Перезвонимся завтра к вечеру. Меня
интересуют их пальцы; во дворе дома Штыка мы нашли обломок водопроводной
трубы со следами крови, есть отпечатки...
Однако перезвониться нам пришлось этой же ночью: открыв свой
письменный стол, чтобы классифицировать все собранные материалы для
