развернули свои когорты против всего нового; крепкие люди, хоть и грамотой
не блещут, зато объединены общей программой отрицания, отнюдь не
утверждением нового...
...Видимо, к тому трагическому, что случилось со мною, я был
достаточно подготовлен всем своим опытом; я не знал, что такое мздоимство,
- в том смысле, как об этом говорится сейчас. Я раньше никогда не брал
деньгами, хотя мог бы получать сотни тысяч - только б согласился. До тех
пор, пока фонды распределяются сверху, пока кадровые назначения
утверждаются узким кругом, пока выдвижение на ключевой пост своего
человека представляется в общем-то нормальным явлением, - <подарок>,
<благодарность>, <особое внимание> не могут просто так исчезнуть. До тех
пор, пока работа человека оценивается не рынком, но бумажными
показателями, взятку истребить не удастся.
Раньше я мог ненароком заметить в застолье, что не в силах купить
жене дубленку, - <позор легкой промышленности, а еще гордимся тем, что
были прародителями романовских тулупов>; можно было не сомневаться: через
день-два Леле привезут шубку. Похвалишь на зональной выставке какой
сервиз, постоишь возле него, не скрывая изумления, - после окончания
работы выставки непременно доставят домой, скажут, мол, чашка какая
разбилась, поэтому пустили в продажу как некондиционный товар, стоит
семнадцать рублей сорок копеек, а ему цена триста с гаком. А перебравшись
в Москву - это совпало с новыми веяниями, которые принес с собою Андропов,
- понял, что положение круто изменилось...
Вот тогда я и принял Виктора Никитича Русанова, тогда и положил в
карман конверт с пятью тысячами - всего за шесть букв, за подпись <А.
Чурин>, утвердившую договор с бригадой художников-оформителей жилого
квартала, положенный на мой стол Кузинцовым. Впрочем, помощник довольно
изящно закамуфлировал все это необходимостью поддержки патриотически
мыслящих реалистов, хотя мне было ясно, что речь идет о шкурных интересах:
поддержка доверчивых живописцев, людей не от мира сего, гарантировала
сладкую жизнь пустомелям, стенавшим о страданиях отчизны от чуждых
традициям сил; человек ищет камуфляж, пытаясь оправдаться перед самим
собою, - внутри себя каждый норовит остаться честным...
Поняв, что Русанов постепенно начал обрушиваться в падучую - порою
национальный пунктик лишал его здравомыслия, - я и заметил Кузинцову, что
надо поискать новых художников, особенно чем-то обиженных; тогда они и
предложили Штыка; я посмотрел репродукции его работ; талантлив; одобрил;
тем не менее Русанов попросил и этого живописца писать лубочные штампы; я
снова вспомнил поэтов <Искры> - нет надежды на дремучих; тот, кто уповает
на возврат к прошлому, как на панацею от бед настоящего, - обречен.
А после того как забрали Юру Чурбанова, я понял - надо уходить,
спасения нет. Леля уже много лет пила втемную, это не моя вина, а беда, я
любил ее, люблю и сейчас, но женский алкоголизм неизлечим, я
консультировался с Кубиковым, прекрасный врач и настоящий друг, сказал,
что дело безнадежно. Дочь вышла замуж за геолога, уехала с ним в Сибирь -
наперекор моей воле; матери пишет, что счастлива, родила двух девочек, в
Москву возвращаться не намерена. С каждым месяцем, не то что годом, я
ощущал приближение старости, хотя мой отец называл пятидесятилетних -
мальчишками: <Пора мужского расцвета, только сейчас и жить>.
Когда я работал в провинции и обком стали бомбардировать жалобами из
тюрем, я - по поручению бюро - отправился в городской острог и ужаснулся
тому, что увидел: вонь, темнота, средневековье... Однако подполковник,
водивший меня по казематам, построенным в конце прошлого века, убежденно
говорил, что иначе невозможно. <Я тут посмотрел кино про американскую
тюрьму, с телевизором и телефоном... Нельзя такие фильмы у нас показывать,
разлагает людей. Тюрьма - инструмент страха, неотвратимость кары, только
этим можно удержать от рецидива... Ужас воспоминаний о том, что несет с
собою наказание, - лучшая гарантия от преступленья>.
...В последние недели мне то и дело вспоминались эти темные коридоры
с непередаваемым, тошнотворным запахом карболки. Я отдавал себе отчет в
том, что так или иначе конец наступит, а этот конец означает камеру, где
сидят обросшие люди с ужасными лицами - пустоглазые, агрессивные,
грубые... Я не знал, сколько у меня рассовано денег по тайникам на даче,
во всяком случае, там были сотни тысяч, а кому они будут нужны, когда все
кончится?
...С ювелиром Завэром меня познакомил Кузинцов; произошло это
случайно - старик консультировал строителей, разрабатывавших проект новой
афинажной фабрики; он мне и уступил бриллиант старинной работы о четырех
каратах за семьдесят косых, показав швейцарский прейскурант: подобный
камень, но худшей огранки за бугром стоит пятьдесят две тысячи франков.
Загряжский проект, поломанный Горенковым, должен был дать мне еще
пятнадцать тысяч; пять таких камушков обеспечат там безбедное
существование. Конечно, уходить как изменник я не мог, это ударит по Леле,
она того не заслужила. Вот и выносил в бессонной ночной тиши свой план:
командировка за границу, прибытие, интервью, деловые переговоры, просьба о
паре часов отдыха на море; оставил на песке одежду с паспортом - и был
таков. Я как-то попал на пляж в Италии; приехали вечером, после окончания
трудных переговоров: по городу, даже по центру, все ходят в купальных
костюмах, никто за это в отделение милиции не волочет, живут люди сами по
себе, не приближаясь друг к другу, отдельность; магазинчики, в которых
продают рубашки, костюмы, баретки всех размеров, расположены в тридцати
метрах от берега; вошел в трусах, а через двадцать минут сел в поезд
одетым, - ищи ветра в поле...
Год назад, во время заключения контракта, я помог главе фирмы
Артегасу; после этого он звал к себе, сулил показать страну так, как ее
никто из иностранцев не видел; адрес его вызубрил, телефон тоже, такому
консультант необходим, а кто, как не я, смогу рассказать ему, как надо
вести с нами дела?! Пусть дома поднимают кампанию: <Куда пропал
заместитель министра Чурин?!> Пусть ищут. А я утонул, нет меня,
прощайте...
Я понимал, как это ужасно: потерять родину на шестом десятке, но
отдавал себе отчет и в том, что конец неумолимо надвигается, а смотреть на
русское небо через намордники тюремных окошек ни у кого нет особого
желания. Поэтому пора кончать; время; надо готовить себе командировку за
рубеж, а это не просто...
...Павел Михайлович, наш куратор, слушал меня внимательно, кое-что
записывал на маленьких листочках бумаги, тщательно их нумеруя. Особенно -
я заметил - его интересовал вопрос о восстановлении Вологды, единственный
памятник деревянного зодчества в Европе, который гибнет на глазах, а
липучая бюрократия до сих пор не может обратиться к народу, пригласить так
называемых шабашников, - за пару бы лет сделали город столицей мирового
туризма.
- А при чем здесь Испания? - поинтересовался Павел Михайлович. - Я
согласен, вопрос с Вологдой надо решать безотлагательно, но Испания при
чем?
- В стране басков совершенно изумительные деревообрабатывающие
заводы, ни одна щепка даром не пропадает... А вологодские власти стенают,
что нет у них ни фондов, ни средств... Надо пригласить испанцев или
итальянских специалистов по обработке леса, договориться о совместном
предприятии и начать работу, ведь мы получили права, надо их
реализовывать... Культура деревянного строительства - с нашими-то запасами
леса - преступно забывается... кто не захочет иметь вдоль линий железных
дорог - особенно в Сибири и на Дальнем Востоке - деревянные кафе, бары -
нет, нет, не пивные! - пусть молочные, пусть соками торгуют, только б было
где уютно посидеть, поговорить с друзьями... А разве плохи деревянные
клубы? Улицы уютных домов-срубов? Говорим о необходимости строительства
малых городов, а все равно тянет в гигантоманию: дай цемент, шифер,
кафель... А ну - нет их пока! Так что ж - сидеть и ждать у моря погоды?
Самые фешенебельные дома в Скандинавии - деревянные... То же - в Западной
Германии, Швейцарии... А мы все уповаем на спасительный кирпич, хотя
выборочная порубка леса прямо-таки необходима для сохранения нашего
зеленого богатства... Без подъема общей культуры не сдвинемся мы с мертвой
точки... И без права руководителя на вариантность решений...
- Мы же дали такие права руководителям, спустили директивы!
- В том-то и беда, что снова спустили директивы, Павел Михайлович! Но
ведь не спущенная директива, а право гарантирует не статистическое, а
реальное движение... Я каждый день сотни бумаг отфутболиваю на
согласование... А ведь пишут-то люди инициативы! А я согласовываю,
согласовываю, увязываю, примеряюсь, страхуюсь...
- Так не надо попусту страховаться...
Павел Михайлович снял трубку <вертушки>, соединился с Иваном
Федоровичем: <Хотел бы посоветоваться по поводу возможности реализации
положения о смешанных предприятиях в нашей отрасли... Да... Именно... А
когда он вернется? Так, может быть, к Андрею Филатовичу? Думаете,
неудобно? Хм... Ладно, я доложу наши соображения...>
О чем я колгочусь, подумалось мне тогда. Я говорю с таким же живым
трупом, как и я сам. Он тоже ходит под инструкциями и директивами, тоже
ждет указаний сверху... Бедные мы, бедные! Но ведь каков парадокс: я,
думающий ныне о себе, строящий свою личную комбинацию, забываю обо всем,
когда речь заходит об общем деле! В чем моя вина?! В том, что я рвался в
бой, а меня не пускали?! Но разве это вина?! Я жертва! Обыкновенная
жертва, как и тысячи руководителей моего кроя и силы! Жертва я, а не
злодей! Нас всех давит потолок, всех - от каменщика до министра! Мы до сих
пор сторонимся открыто говорить о заработке, все шепчемся, что, мол, овес
дорожает, на одну зарплату не проживешь... Откуда у нас это жуткое желание
ограничить заработок окружающих?! Экономия? Да какая же это, к черту,
экономия? Ведь на этой гнетущей уравниловке теряется энтузиазм и вера в
возможность перемен! Математика проста, как мычание: рабочий на конвейере
не довернет гайку, сущая, казалось, ерунда, а это ведь рекламация,
гигантские убытки! А плати ему процент от выручки, знай он, что нет
потолка, - он бы гайку эту обсасывал, на зуб пробовал! Да о чем я, черт
меня подери! Мне надо выбить себе командировку, надо подвести Павла
Михайловича к тому, чтобы он позвонил министру, а тот должен назвать мою
фамилию, и он ее назовет, - никто, кроме меня, не имеет таких связей с
фирмами по обработке дерева, никто!
...Я никогда не чувствовал себя так ужасно, как в октябре, в тот
день, когда посадили Горенкова. Честно говоря, посадили-то меня самого,
мою идею упрятали за решетку! Но кто толкнул его под руку отказать бригаде
Русанова?! Кто?! А никто, ответил я самому себе. Время толкнуло. Но, по
счастью, время новое, а законы старые, можно попридержать тех, кто рвется
вперед: <Иди, как мы все, по камням и не выдрючивайся>...
...Я знал условия игры: если хочешь поехать в командировку за рубеж -
готовь осаду начальства выгодной темой переговоров, а сам стой в стороне,
всячески выказывая при этом свою незаинтересованность в вояже. Очень важно
быть выверенным и точным в реакции на предложение: <Остались хвосты по
сдаче в эксплуатацию жилых комплексов в Тюмени, нет времени, пусть поедет
кто другой из замов...> Хотя стоит только помянуть Тюмень, как со мной
