вернулась к нашей хозяйке - мы снимали угол на Васильевском, - она якобы
сказала: <Слава богу, что это кончилось, не начавшись. Мужчина должен быть
добытчиком, его бояться надо - тогда только женщина будет счастлива. Будь
проклято равенство, пусть здравствует рабство!> Понимаете? Ну? Что мне
было делать?
- Где вы встретили Аню в Сочи?
Львов странно усмехнулся:
- Около магазина кулинарии... Она выходила, а мы с женой собирались
войти в него...
<МВД СССР, УГРО. Судя по показаниям Львова, на Рице убита
Петрова. Костенко>.
<Костенко. По месту нахождения. В семидесяти метрах от той ямы,
где обнаружен труп неизвестной женщины, миноискатель определил
топорик, закопанный на глубину тридцати сантиметров. Топорик остро
отточен, производство, по первому заключению экспертов, не русское.
Сухишвили>.
<МВД ГССР, полковнику Сухишвили. Прошу срочно отправить топор в
Магаранское управление майору Жукову для предъявления на опознание
шоферу таксомоторного парка Цыпкину, предупредив об ответственности
за дачу ложных показаний. Костенко>.
6
В доме бегали, падали, кричали, смеялись, плакали, веселились трое
малышей-погодков, две девчушки и мальчик, только, видно, научившийся
ходить. В доме счастливо, подумал Костенко и сразу почему-то вспомнил тот
вечер, когда Маша ушла в больницу делать первый аборт, а было им тогда по
двадцать три года, она училась, он начал работать в МУРе, зарплата - сто
десять (тогда, правда, звучало лучше - тысяча сто), комнаты не было,
снимали угол в Кунцево, испугались. Простить себе этого Костенко не мог,
но он к этому пришел не сразу, такое сразу и не понимаешь вовсе, только с
годами, о т д а л я я с ь от самих себя (ибо молодость и есть единственно
истинный т ы), начинаешь понимать всю невозвратимость, преступную
невозвратимость случившегося. Господи, ну ютились бы втроем, ну отказали
бы себе еще в двух порциях мяса, черт с ним, разве ж хлебом единым живы?!
Зато сейчас человеку было бы уже двадцать пять лет...
- Вы проходите, проходите, пожалуйста, - как-то открыто, радостно
пригласила Галина Ивановна, приемная сестра в р а г а, за которым шел
Костенко. - Я их скоро спать уложу, они у меня спят при открытых окнах,
сразу угомонятся. Садитесь, располагайтесь, чай сейчас будет готов...
<Будь я проклят, - подумал Костенко. - Если бы она была одна, я бы
спокойно выполнял свой долг, а мой долг сейчас состоит в том, чтобы быть
змеею, хамелеоном, а здесь бегают эти люди, прекрасные, лобастые люди. У
всех младенцев лбы Сократов - как интересно, а?! Мужчина начинает понимать
красоту младенца только в моем возрасте, дожить бы до дедовства - вот
счастье, а?! Как бы по дереву незаметно постучать?>
Галина Ивановна унесла детей, уместив их всех - каким-то
невообразимым, стремительным движением - в одной руке. Они обвили ее шею,
грудь, голову толстыми ручонками, начав кричать Костенко: <Даданьи,
даданьи!>
- До свиданья, люди, - сказал Костенко, прокашлявшись, - спите на
здоровье.
Женщина вернулась быстро, в комнате, где стояли кровати, была уже
тишина, засыпали дети действительно мгновенно, а может, и не заснули еще,
но мать сумела приучить их к тишине в спальной комнате.
- Сейчас, - сказала она, - теперь я пущу других детей, они чумятся, я
боюсь, мои архаровцы их затискают.
Она открыла дверь на веранду, и оттуда влетели четыре щенка,
южнокрымские бело-желтые овчарки, ринулись кругами по комнате, скулили,
целовали ноги хозяйки, прыгали, сшибая друг друга, только б первому
тронуть носом руку б о ж е с т в а.
- Сейчас, - сказала Галина Ивановна, - они тоже быстро устанут,
только-только оправляются, уколы-то я им вкатила свои, от души...
Щенки действительно устроились около ее ног, когда она села напротив
Костенко.
- А теперь давайте говорить, - открыто и добро улыбнулась женщина. -
Мне сказали, что вы из газеты...
- Меня просили написать о самом интересном в крае... А самое
интересное - судьбы людские, вот почему я начал с визита к вам.
- Как доктор говорите: <Начал с визита>. Так старые доктора
выражались...
- Расскажите о себе, Галина Ивановна, о своей жизни...
- А что рассказывать-то? Счастлива я - и все тут. Дети, муж, собаки,
живность... Соседи хорошие...
- Сначала сказали об живности, а потом уж соседи?
- Конечно, - удивилась женщина, - а как же иначе? Животные хоть и
лишены слова, но они ж наши <Меньшие братья>... В чем-то нас лучше, я в
это верю... У них чрезвычайно развито чувство благодарности; посмотрите в
коровьи глаза - вам страшно станет, если вы еще до конца не
заурбанизировались...
- <Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду>, -
прочитал Костенко.
- Именно... Вы замечали, как собаки и кошки кладут свои р у к и вам
на колени? - спросила женщина, ненавязчиво поправив Есенина. - Возьмите
собаку за р у к у, поговорите с ней, вы почувствуете, как живет ее
л а д о н ь; пожалуй, их руки более жизненны, более чувствительны, чем
наши...
- Когда вы ощутили в себе такую любовь к животным?
- Когда впервые столкнулась с людской несправедливостью.
- Когда это случилось?
- Когда отец ударил маму...
- Простите... Это вы о родном отце?
- Родного я не видела. Я считала, что Кротов и есть мой отец...
- А отчего он ударил маму?
- Она гладила ему пиджак, черный у него был, английский, он его за
всю жизнь только раз пять и надевал, а я котенка принесла, а оп мяукал, и
мама стала его кормить кефиром с пальца, тот сосал палец, успокоился, не
плакал, а потом запахло дымом - про утюг мама забыла... Прибежал он... Ну
и ударил... С тех пор я перестала его воспринимать - какое-то черное пятно
перед глазами.
- Но мама умерла, не пережив смерти Кротова - разве нет?
- Привычка это... Не инстинкты, как у животных, не внутренний,
врожденный разум, а именно привычка...
- После этого случая вы и уехали от них?
- Не сразу. Я ведь еще училась, да и маму было жаль...
- Они очень страдали по Коле?
- Свыклись. Сначала надеялись, что вернется, очень ждали в пятьдесят
шестом, думали, сидит, не пишет, не хочет отца подводить, знаете, как
тогда на родственников репрессированных смотрели... А он еще давал уроки
на дому, а за это сразу б погнали из школы!
- <Он> - это... Кротов?
- Да. Мне невозможно называть его <отцом>...
- Культа сына в доме не было? Борца за Родину? Погибшего солдата?
- Он не любил громких слов... Держал фото у себя над кроватью, и все.
- А сам воевал?
- Нет.
- Значит, считаете, зло, свершенное ближними, неминуемо порождает
какое-то особое чувство противостояния, обнаженную доброту, что ли?
- Ну это вам, пишущим, лучше определять, - ответила Галина Ивановна и
вдруг вскочила со стула: - Бог мой, чайник!
С кухни она весело прокричала:
- Ничего, на заварку хватит. Вам покрепче?
- Если можно.
- Можно. Мне дядя присылает из Адлера, он там на фабрике работает,
развешивает чай...
- Чей дядя? - спросил Костенко, чувствуя постоянное неудобство из-за
того, что не может говорить женщине правду. Но он понимал, что делать
этого нельзя - а вдруг Милинко... Какой там, к черту, Милинко?! При чем
здесь несчастный Григорий Милинко?! Пусть вечная память будет солдату
морской пехоты Милинко, мы ему воздадим память, вот только найдем Кротова,
мы его найдем обязательно, а сейчас надо молчать, потому как может
статься, что Николай Кротов решит навестить <сестру>, спросит про
родителей - не полная же он беспамятная скотина? Злодей подчас
сентиментальное нормальных людей. Вдруг ему папину фотографию захочется
получить, того папы, который мог маму из-за черного английского пиджака
хлобыстнуть по лицу... Тут много чего-то такого, что может пролить свет на
характер Кротова... Поэтому ненавидь себя, Костенко, но сиди, тяни резину,
играй, змействуй, однако сумей набрать столько информации, сколько можно.
Деталь решает успех книги или картины; так же и у тебя. Деталь - и
операция готова, только деталь точная, бесспорная.
...На всякий случай поинтересовался:
- Из детского дома в последние месяцы вас никто не разыскивал?
- Ну как же, разыскал воспитатель...
- Любили воспитателей?
- Очень. На всю жизнь...
- А как звали того, кто вас разыскал?
- Ой... Я даже не запомнила, он так невнятно сказал, на поезд
торопился, сказал - скоро нас всех соберет на встречу...
- Интересно своих питомцев найти, я его понимаю...
<Надо срочно дать ориентировку на Осташков, - понял Костенко, -
впрочем, видимо, поздно. Он наверняка должен был поехать к матери Милинко.
Или уже был там. Он должен там быть, он наверняка там был - когда только?
Почему сейчас? Он должен был навестить <родные> места сразу же после
войны. Нет. Тогда побоялся бы - вдруг шальная проверка документов, а там
одна старуха Милинко на весь район, однофамильцем не скажешься...>
- Вы что задумались? - спросила женщина.
- Да так, лезет в голову разное... Покажите ваш семейный альбом, а?
- А. чего ж не показать, покажу.
Костенко долго перелистывал альбом, потом удивленно спросил:
- А где ж Коля?
- Как где? Там. И в осовиахимовской парашютной школе, и на аэродроме
в Адлере...
Костенко подвинул женщине альбом, она начала медленно перелистывать
страницы.
- Поглядите, это отец наших людей, - она кивнула на спящих щенков. -
Красив, а?
- Очень.
- Только глаза желтые, это плохо; желтоглазые - дурни, очень
доверчивы, но одновременно злые. Странный симбиоз, да?
- Да, - ответил Костенко, наблюдая за ее пальцами, переворачивавшими
страницы, - очень странный.
- А это мой муж. Вы его дождетесь?
- Зависит от того, когда он возвращается...
- По-разному. Иногда за полночь, он делом живет.
- А это кто? - спросил Костенко, указав на пожилого бородатого
человека.
- Дядя Авессалом, я ж говорила, который чайник, - она засмеялась
своей шутке. - Из Адлера, брат мамы...
Женщина пролистала альбом до конца, удивилась, начала листать снова:
- Как же так, здесь были три фотографии: Коля в осоавиахиме, на
аэродроме и перед уходом в армию...
- Он там бритый был?
- Коля? Нет, с чубом, красивый парень, косая сажень в плечах, копия
отца, словно вылитый.
- Галина Ивановна, а отец... Кротов... был жадным человеком?
- А что такое жадность? - задумчиво спросила женщина и снова начала
перелистывать альбом; на лице ее было недоумение.
- По-моему, жадность не нуждается в определении...
- Еще как нуждается... Он был расчетлив: чертежник, что ж вы хотите,
а один из его дядек ловил собак, этим и кормился, сдавал на мыловарню...
Мама ненавидела дядьку, я помню, когда он однажды заговорил о нем, мама
крикнула: <Умоляю тебя, никогда не говори при мне об этом изверге!>
- Почему?
- Какие-то вещи даже у мамы спрашивать неловко. Она тогда побледнела
вся, синяки под глазами мгновенно набрякли... Нет, но где же Колины
фотографии?!
- Ваш воспитатель альбом смотрел?
- Конечно, это ж у нас в традиции - альбомы рассматривать.
Перед тем как показать Кротовой фотографию ее сводного брата,
Костенко спросил:
- Вы не договорили, Галина Ивановна... Про жадность и
расчетливость...
- Понимаете, мама очень добрая была, ангельской души женщина...
