- Да? - удивился Борцов. - Что вы говорите?!
- Вы умеете бить апперкотом.
- Это как?
- Это удар снизу, скрытый, - ответил Пальма.
- Очень не люблю бить, Ян. Не мое это дело. Да и не ваше, впрочем,
хотя отец старался вас учить обратному.
- Откуда это вам известно?
- Это нам известно от Лизл...
Пальма силился припомнить, кто такая Лизл, но не мог. Он
вопросительно посмотрел на Борцова.
- Ну, Лизл, из Кента...
- Бог мой, откуда вы знаете старуху?! Может быть, вы по
совместительству служите Шерлок Холмсом?
- Я не служу Шерлок Холмсом, - медленно ответил Борцов, - а вот
товарищ Вольф будет ждать вас на венском вокзале завтра в тринадцать
пятнадцать, и как раз ему надо передать эти деньги.
- Он серьезный человек?
- Вполне.
- А почему вы мне об этом говорите? Я читал шпионские романы, там все
происходит иначе. Если вы не боитесь, что нас услышат из-за радио, то
объясните, отчего вы так доверительно говорите мне про Вольфа?
- Я говорю с вами так откровенно по целому ряду причин.
- Каких именно?
- Во-первых, я знаю, что вы были честным парнем в Вене.
- Вольф вам рассказал про машину?
- Машина - ерунда. Благотворительность в вашем обществе - одна из
форм хобби. Просто вы ничего не публиковали ни в Риге, ни в Париже, ни в
Лондоне, как я мог заметить.
- Я много писал им.
- Тем лучше. Это хорошо, если в газетах не печатают ваши репортажи из
Вены, - значит, они объективны.
- Это все?
- Почему все? Мне о вас рассказывал руководитель вашего
дискуссионного кружка в университете.
- Вы знаете нашего старика?!
- Знаю.
- Что он вам еще про меня рассказал?
- Много. Он рассказывал, например, как вы хотели построить баррикады
на лондонских улицах во время всеобщей забастовки.
- Построю. Очень скоро построю.
- Ну и плохо.
- То есть как это плохо?
- Когда баррикады строят люди вроде вас, мы называем это левацким
авантюризмом. Если вам скучно и хочется сильных ощущений - поезжайте на
Полинезию... Танец живота, стрельба из лука, охота на тигров и другие
рассказы...
- Это несерьезный разговор.
- Если вы хотите серьезного разговора, то я просил бы вас уговориться
с Вольфом: чем вы сможете помогать нам в будущем?
- Вы предлагаете мне стать русским шпионом?
- "Русский шпион" - понятие, имевшее смысл лишь до двадцать пятого
октября семнадцатого года. Тогда была Российская империя. Сейчас есть
Советский Союз.
- Интересно, кличка у вас для меня припасена?
- Если вы решитесь помогать нашей борьбе с фашизмом - псевдоним вы
себе выберете сами.
- Неужели вы серьезно думаете, что я соглашусь быть шпионом - даже
ради любимых мною советских республик?
- Значит, вам предстоит драться с Гитлером в одиночку.
("Высказывания рейхсканцлера Гитлера, изложенные перед
главнокомандующим сухопутными войсками и военно-морскими силами во
время посещения генерала пехоты барона Гаммерштей-Эквода на его
квартире.
Цель всей политики в одном: снова завоевать политическое
могущество. На это должно быть нацелено все государственное
руководство (все органы!).
1. Внутри страны. Полное преобразование нынешних
внутриполитических условий в Германии. Не терпеть никакой
деятельности носителей мыслей, которые противоречат этой цели
(пацифизм!). Кто не изменит своих взглядов, тот должен быть смят.
Уничтожить марксизм с корнем. Воспитание молодежи и всего народа в
том смысле, что нас может спасти только борьба. И перед этой идеей
должно отступить все остальное (она воплощается в миллионах
приверженцев национал-социалистского движения, которое будет расти).
Всеми средствами сделать молодежь крепкой и закалить ее волю к
борьбе. Смертные приговоры за предательство государства и народа.
Жесточайшее авторитарное государственное руководство. Устранение
раковой опухоли - демократии.
2. Во внешнеполитическом отношении. Борьба против Версаля.
Равноправие в Женеве; но бессмысленно, если народ не настроен на
борьбу. Приобретение союзников.
3. Экономика! Крестьянин должен быть спасен! Колонизационная
политика! Повышение экспорта в будущем ничего не даст. Емкость рынков
мира ограничена, а производство повсюду избыточно. В освоении новых
земель - единственная возможность снова частично сократить армию
безработных. Но это требует времени, и радикальных изменений нельзя
ожидать, так как жизненное пространство для немецкого народа слишком
мало.
4. Строительство вермахта - важнейшая предпосылка для достижения
цели - завоевания политического могущества. Должна быть снова введена
всеобщая воинская повинность. Но предварительно государственное
руководство должно позаботиться о том, чтобы военнообязанные перед
призывом не были уже заражены пацифизмом, марксизмом, большевизмом
или по окончании службы не были отравлены этим ядом.
Как следует использовать политическое могущество, когда мы
приобретем его? Сейчас еще нельзя сказать. Возможно, отвоевание новых
рынков сбыта, возможно - и, пожалуй, это лучше - захват нового
жизненного пространства на Востоке и его беспощадная
германизация...").
Бургос, 1938, 6 августа, 9 час. 57 мин.
__________________________________________________________________________
Хаген откинулся на высокую резную спинку стула и рассмеялся.
- Великолепно, дорогой Ян, я преклоняюсь перед вашим умением
импровизировать! Вы ловко прячетесь за спины баб и за пьянки в ночных
барах. Браво, Пальма!
- Воспитанные люди у меня на родине обращаются к малознакомым людям с
обязательной приставкой "господин". Кроме того, если вы ведете допрос,
извольте ставить конкретные вопросы, герр Хаген, а не играть со мной в
кошки-мышки.
- Мой дорогой Пальма - по-моему, у вас на родине существует такая
формула учтивого обращения к знакомому, - я попросил бы вас помнить, что
здесь все решаю я: о чем, когда и каким образом мне вас спрашивать. И если
я уличу вас в неоднократной лжи, это затруднит вашу участь - как бы не
обернулось горем ваше дальнейшее жизнепребывание на этой земле! Итак, еще
раз: вы с Лерстом не видались - ни в Праге, ни на пресс-конференции
Борцова, о которой вы почему-то решили умолчать сейчас, ни позже?
Он виделся с Лерстом. Он только сейчас вспомнил, что именно Лерст
проверял его документы, когда он пересекал границу второй раз и прижимал к
себе саквояж, набитый долларами, и старался быть равнодушным и
насмешливым, но ему это не очень-то удавалось, и он ощущал, как мелко
дрожит левая нога и медленно леденеют руки.
Он только сейчас понял, отчего позже, в Лондоне и Бургосе, лицо
Лерста казалось ему мучительно знакомым.
"На границе Лерст был не в форме. Он был в штатском. Я даже могу
сказать, что на нем был серый костюм, - подумал Пальма. - А ботинки на нем
были, кажется, малиновые..."
Он возвращался в Вену через Берлин, и Лерст проверял документы на
немецкой границе. Рядом в купе сидел толстый, с одышкой, весь потный
пожилой еврей. Лерст заставил еврея подняться, вывернул его карманы, долго
разглядывал документы, а потом лениво уронил их на пол.
- Подними, - сказал он, закуривая.
Еврей опустился на колени, быстро собрал документы и хотел спрятать
их в карман.
- Верни их мне. Я еще не кончил смотреть твои документы.
Человек послушно вернул документы Лерсту, и тот снова уронил их на
пол.
- Подними.
- У меня больное сердце...
- Да? - участливо спросил Лерст. - Тогда тебе придется выйти из
поезда для медицинского переосвидетельствования.
- Нет, нет, я здоров, - залепетал еврей, - пощадите мои годы...
Позвольте мне ехать... Меня ждет внучка в Вене... Пощадите...
- Вы же не щадите германский народ, - сказал Лерст, - когда вывозите
из рейха деньги и ценности! Нет, милейший, ты задержан. Иди вперед и не
шути!
Лицо этого толстого, потного, несчастного плачущего еврея сделалось
мучнистым, и он привалился к двери. Двое эсэсовцев в форме, что стояли
рядом с Лерстом, подхватили его под руки и поволокли по коридору.
- Он контрабандист, - пояснил Лерст пассажирам, - приношу извинение
за эту невольную задержку.
Пальма так сжал ручку саквояжа, в котором лежали деньги, что пальцы
его побелели. Одно мгновение он был близок к тому, чтобы подняться и
спросить этого нациста, на каком основании он арестовал невинного. Но он
не поднялся и не задал этого вопроса. Наоборот, он заставил себя
улыбнуться, закрыть глаза и притулиться к стене, словно выбирая самое
удобное место, чтобы подремать остаток пути до Вены...
Такие очень боятся интервью, да и вообще встреч с прессой, казалось
тогда Пальма. Не может ведь он творить свое зверство и не бояться огласки!
Если бы этот наци узнал, что он, Пальма, из рижской и лондонской газет, он
наверняка вернул бы в купе этого несчастного толстого, потного еврея с
громадными иссиня-черными глазами. Так казалось тогда Пальма, и это не
представлялось ему наивностью.
- Что вы смеетесь? - спросил Хаген.
- Это я над собою смеюсь, - ответил Пальма. - Над своей наивностью.
Отличительная черта человечества - варварская, нецензурная наивность. А
тех, кто прозрел, либо распинают на кресте, либо превозносят пророком,
либо обвиняют в ереси.
- Я понял, - сказал Хаген. - Это интересная мысль, но какое отношение
она имеет к той ахинее про ваших словацких баб в горах, хотел бы я знать?!
- Прямое: только когда проводишь много времени в обществе веселых
женщин и никакие другие суетности тебя не обременяют, начинаешь серьезно
думать о главном. А вы? О чем вы сейчас думаете, бедняга? Верить или не
верить, что я в Праге не был, а прожил у лесничихи в Высоких Татрах, пока
ее муж водил немцев по горам в поисках оленя, - не так ли? И бить вы меня
не можете - нет у вас инструкций, как я понял. И вы отправили за
инструкциями вашего коллегу с мрачной физиономией. Разве не так? А я устал
и больше не хочу с вами разговаривать. Ясно?
Хаген ударил Пальма в подбородок, и тот упал со стула. По тому, как
Хаген ринулся к нему - с растерянным лицом, стукнувшись об угол стола,
Пальма понял, что этот кретин ударил его не по инструкции.
"Тайм-аут, - подумал Пальма. - Я буду последним болваном, если не
заработаю себе тайм-аут на этом его срыве".
И, застонав, он закрыл глаза...
"Ю с т а с у. Можно ли выяснить срок вылета самолета из Берлина?
Каким кодом будет поддерживаться связь с самолетом из Берлина и
Бургоса? Ждем ответа срочно. Ц е н т р".
Эту шифровку Вольф получил сразу же после того, как Штирлиц расстался
с ним. Он покачал головой: если самолет уйдет из Берлина сегодня или даже
завтра, Штирлиц будет бессилен сделать что-либо. На это нужно дня три как
минимум. А этих самых трех дней нет: Берлин, видимо, торопится вывезти
латыша. План Штирлица был заманчив, и Вольф оценил его холодное
математическое изящество. Но с самого начала он верил только в налет на
гестаповское "хозяйство" в горах. Он понимал, что это риск, большой риск,
но тем не менее он считал, что этот путь - единственный.
...Штирлиц, увидев Пальма, лежавшего на софе с разбитым ртом,
немедленно пошел к радистам и передал шифровку на Принц-Альбрехтштрассе
