выдвинуть его в первые ряды, дело, а никак не попытки "сделать карьеру".
- Послушайте, Гэс, - спросил Гортон, - вы хорошо помните Яна Пальма?
- Да, генерал. Мы вместе учились в университете.
- Что вы можете сказать об этом человеке?
- Ничего плохого, кроме того, что мы вместе учились.
Гортон улыбнулся:
- Хороший ответ. Я бы просил, если это не противоречит вашему
пониманию чести, проанализировать его пламенную дружбу с германским
посольством, с Уго Лерстом и с мистером Риббентропом.
- Надеюсь, никаких конкретных подозрений у вас нет?
- А как вам кажется?
- Мне кажется, их не должно быть. Мы, во всяком случае, верим ему.
- Я рад... Ну а если?
- Я хотел бы отвести возможные "если".
- Это похвально, - кивнул головой генерал, - мне нравится, как вы
оберегаете честь вашего друга.
- Товарища, - поправил его Петерис.
Генерал внимательно посмотрел на Петериса:
- Да, товарища. Я понимаю. Простите мою неточность. Впрочем, кто
знает, где грань между понятиями товарищества и дружбы?
- Грань очевидна, - ответил Петерис, - она зрима. Я не мог быть
другом мистера Пальма, потому что он играл в оппозицию, посещал
дискуссионный кружок, а мне это всегда претило.
- Я знаю об этом. Нет ничего дурного во внимательном изучении
марксизма. Правда, лучше это делать в индивидуальном порядке, нежели
коллективно.
- Я тоже так думаю. Я читал и Маркса, и Энгельса, и Ленина. Должен
сказать, что манера их мышления кажется мне чересчур прямолинейной, с
одной стороны, и слишком заумной - с другой.
Гортон улыбнулся:
- Вы оригинальны в своем воззрении, потому что миллионов восемьсот,
симпатизирующих марксизму и Ленину, сейчас придерживаются противоположной
точки зрения. Это учение кажется им понятным, перспективным и
подсказывающим выход вашему поколению.
- Мистер Гитлер занят этой же проблемой...
- Как вам ответить? - закурив, протянул Гортон. - Мистер Гитлер,
по-моему, значительно больший прагматик, и он совершенно не интеллектуален
в нашем понимании этого слова. Это и хорошо и плохо... Так вот, я попросил
бы вас каким-нибудь образом ознакомиться с той работой, которую Ян Пальма
проводит в журнале "Англо-германское ревю". Журнал стал, если вы заметили,
популярным, его охотно покупают. Продумайте, пожалуйста, какова - я бы
сформулировал так - подкладка дружбы Пальма с Лерстом и Риббентропом.
- Хорошо, генерал, - ответил Петерис. - Я выполню вашу просьбу, но
если результаты будут в какой-либо мере противоречить моему пониманию
товарищества, я резервирую за собой право больше к этой теме в разговоре
не возвращаться.
- Бесспорно, - согласился Гортон. - Бесспорно. Вы сделаете выводы для
себя, как человек, представляющий интересы Латвии на острове... Как долго
Пальма будет жить в Лондоне, я, естественно, не знаю, но, если он в Риге
откроет филиал своего нацистского журнала, вам следует быть осведомленным
о причинах, побудивших его к этому, не так ли?
"Умен, дьявол, - удовлетворенно отметил Петерис, - у него есть чему
поучиться - у этого "отставника". Не я ему должен помочь, а он мне
помогает - так его следует понимать... Ай да отставник..."
- Спасибо, генерал, - улыбнулся Петерис, - мне всегда очень приятно
встречаться с вами...
- Мы с вами завтракаем, - заметил Гортон, - а не встречаемся. Мясо
прожарено великолепно, торопитесь, оно остынет.
...В этой маленькой радиостудии было полутемно. Джаз-оркестр, с
которым выступала Мэри Пейдж, еще не собрался. Только контрабасист
осторожно притрагивался к витым струнам. Возле рояля сидел молодой парень
и наигрывал тихую мелодию.
Мэри сидела с Яном на высоких стульях в самом темном углу маленького
зала радиостудии.
- Ты плохо выглядишь, - сказала Мэри, - замучился в своем журнале?
- Нет.
- Или тебя замучила расовая теория мистера Гитлера?
Ян пожал плечами, ничего не ответил.
- Ты довольно лихо пропагандируешь его расовую теорию.
- А почему бы нет?
- Не боишься, что мы станем фашистами?
- Не боюсь.
- Слушай, - спросила Мэри, - зачем ты согласился на все это?
- На что?
- На должность главного редактора журнала, на почетный пост члена
правления Англо-германского общества?
- Во-первых, - ответил Ян, - ты мне сама подмаргивала, когда я
смотрел на тебя в посольстве. Помнишь? Риббентроп мне предложил работу в
журнале, а я посмотрел на тебя. А ты мне стала моргать. Я решил, что ты
велишь мне стать главным редактором.
Мэри закурила.
- Правом давать такие советы обладают жены, а я - любовница. Вообще
это неплохо звучит: Мэри Пейдж, любовница фашиста.
- Между прочим, - медленно ответил Ян, - если мы не хотим стать
фашистами, то надо хотя бы знать, что же такое фашизм.
- Ого! - засмеялась Мэри. - Значит, ты сидишь у них с секретной
миссией?
- Почему? Почему я должен сидеть с секретной миссией? Если нацизм -
это так плохо, как все говорят, я должен в этом сам убедиться. А если
нацизм в общем-то не так уж плохо - то почему бы мне не убедить тебя в
этом? Тебя и всех?
- Вены тебе было недостаточно?
- Не совсем.
- По-моему, до Вены ты был ярым антифашистом.
- У тебя неплохая память...
- Иначе я бы не запоминала ноты...
- Только из столкновения двух полярных мнений рождается истина. А
истина - это интересная книга...
- Думаешь написать об этом книгу?
- Такая книга пригодится во всех смыслах. - Ян постучал по дереву. -
Я бы очень хотел написать такую книгу. Как думаешь, получится?
- А почему нет?
- Потому что я лентяй и мне скучно писать книги. Да и с талантом
жидковато. Я завидую поэтам - они быстры на реакцию. Прозаики чрезвычайно
медлительны... Серьезные журналисты - тоже. Я репортер, и мне весело,
несмотря на то что меня сделали редактором.
В это время пришли саксофонисты и трубач. Они заиграли песенку,
веселую французскую песенку.
- Мэри, - сказал пианист. - Давай порепетируем. Через полчаса запись.
- Я готова, - ответила Мэри, - зачем репетировать?
- На всякий случай, - сказал пианист. - Давай ту, цыганскую, которую
инструментовал Дэйвид.
- Пожалуйста, предупреди меня заранее. Когда твои друзья
национал-социалисты уничтожат всех цыган, евреев и славян. Мне нужно
вовремя изменить репертуар, - сказала Мэри, приминая сигарету в
пепельнице.
- Хорошо, - ответил Ян, - я буду тебя держать в курсе нашей с
мистером Гитлером расовой политики. Тем более что я собираюсь завтра в
Берлин.
- Ты зачастил в Берлин...
- Там любопытно.
- Летишь один?
- Нет...
- А с кем?
- С чемоданом.
- Говорят, в Берлине интересная ночная жизнь и масса толстых немок,
которые обожают длинных и надменных латышей, вроде тебя.
- Я слышал об этом, - ответил Ян, - и я очень напряженно готовлюсь к
тамошней ночной жизни.
Берлин, 1936
__________________________________________________________________________
Пальма медленно шел по пустынной - в этом час - Шенезеештрассе,
размахивая клетчатым баулом. Проходя мимо литой чугунной изгороди, он
увидел нарисованный белым мелом скрипичный ключ.
Пальма достал из кармана свой мелок, зачеркнул скрипичный ключ и на
следующей металлической трубе нарисовал басовый ключ. Он прошагал еще
метров пятнадцать, завернул в маленькую вайнштубе и попросил хозяина:
- Пожалуйста, двойной "якоби".
- Да, господин, - ответил хозяин, стремительно и ловко наливая ему
коньяк, - прошу вас.
- Спасибо, - сказал Пальма. - Почему у вас так сумрачно? Хорошо бы
включить свет.
- Постоянные посетители моей вайнштубе предпочитают полумрак. Это
создает необходимый интим.
- Ну что ж, - сказал Ян, - интим так интим.
Он выпил коньяк, выкурил сигарету и вышел на улицу. Такси нигде не
было. Тогда он медленно пошел в обратном направлении, все так же
размахивая своим клетчатым баулом.
Проходя мимо металлической ограды, он увидел свой басовый ключ
зачеркнутым крест-накрест. На третьей чугунной тумбе он нарисовал
скрипичный ключ перевернутый вниз головой и выбросил мелок в большую урну.
Остановив такси, он сказал:
- Пожалуйста, отвезите меня в имперское министерство иностранных дел,
на Вильгельмштрассе...
Через три минуты после того как Пальма пригласили к Риббентропу, в
приемную вошел высокий мужчина с лицом римлянина. Референт Риббентропа
поднялся и, выбросив руку в нацистском приветствии, сказал:
- Обергруппенфюрер Гейдрих, сейчас у рейхсминистра редактор нашего
лондонского журнала латышский журналист Ян Пальма.
- Хорошо, - сказал Гейдрих, - я подожду. Беседа с Пальма, конечно же,
не менее важна для судеб рейха, чем встреча с шефом главного управления
имперской безопасности.
Гейдрих отошел к окну, залитому солнцем, и, заложив руки, прижался
лбом к стеклу.
Окна приемной выходили на зеленый дворик министерства иностранных
дел. По ровному, на английский манер подстриженному газону ходили голуби.
Гейдрих негромко, словно самому себе, сказал:
- Министерство иностранных дел обязано иллюстрировать тягу к миру
обилием прикормленных голубей.
...В кабинете рейхсминистра Ян Пальма сидел за маленьким столиком,
отхлебывал бразильский кофе из золоченой чашки и говорил негромко:
- Я благодарен вам, господин Риббентроп, за исчерпывающий ответ.
Важно стенографически точно передать ваши слова читающей британской
публике.
- Я доверяю вашему бриллиантовому перу.
- Запомнили "бриллиантовое перо"?
- Тяжкий удел министров - запоминать. В данном случае этот удел не
был для меня обузой. Мне было приятно это запомнить, дорогой Пальма.
- Господин министр, я хотел бы задать вам вопрос, который,
естественно, не будет включен в публикацию. После блистательного
выступления фюрера в Данциге куда следовало бы обратить свой взор нам,
вашим английским друзьям?
Риббентроп улыбнулся:
- Вы вторгаетесь в сферу государственных секретов рейха.
Пальма ответил - тоже с улыбкой:
- Господин Риббентроп, я снимаю свой вопрос.
Риббентроп поднялся, принес с другого столика электрический кофейник,
долил кофе себе и Яну и спросил:
- Ну хорошо, а как думаете вы, куда следует обращать свой взор
великой Германии?
- По-моему, на Варшаву.
Риббентроп отрицательно покачал головой.
- Прага?
Риббентроп снова отрицательно покачал головой, а потом прижал палец к
губам и сказал:
- Вам, как другу Германии, я хочу посоветовать: не уезжайте сейчас
отдыхать, даже если у вас запланирован отдых. А если и поедете, то советую
куда-нибудь поближе к Пиренеям.
Гейдрих посмотрел на часы:
- Я сочувствую рейхсминистру. Журналисты с их дотошностью могут
замучить насмерть.
И как раз в это время вышел Пальма. Он поклонился Гейдриху и сказал
секретарю министра:
- Я просил бы вас записать, что я остановился в "Адлоне", апартамент
номер двести семнадцать. Если я понадоблюсь господину рейхсминистру, прошу
предупредить заранее, а если этого нельзя сделать, то сообщите,
пожалуйста, портье. Я буду оставлять свой телефон или тот адрес, по
которому ненадолго уеду.
Гейдрих вошел к Риббентропу. Они молча поздоровались. Гейдрих сказал:
- Мой дорогой Риббентроп, перед тем как я начну мучить вас вопросами
координации нашей работы, мне хотелось бы спросить: известно ли вашему
