Мадрида продолжается. Вчера под Уэской, в горах, бандиты обстреляли машину
военных корреспондентов. Мигель Фернандес Паселья из "Нуэво Диарио" и
Викторио Лучиано из "Пополо дель Италиа" убиты; латышский корреспондент Ян
Пальма, сотрудничающий в британской прессе, тяжело ранен. Попирая все и
всяческие нормы международного права, красные обстреливают госпитали,
машины журналистов, мирные селения. Гнев испанского народа обрушится
карающим мечом на кремлевских марионеток, засевших в Мадриде и Барселоне".
Бургос, 1938, 6 августа, 17 час. 09 мин.
__________________________________________________________________________
Штирлиц продолжал бушевать. Он не лез с кулаками на Пальма. Он умел
бушевать иначе - отходил к окну, сцеплял пальцы за спиной и, переступая с
мысков на пятки, вколачивал фразы, словно гвозди:
- Вы сказали, Пальма, что это именно наши люди хотели вас угрохать
под Уэской. Вы утверждаете, что в вас стреляли не красные, а коричневые -
то есть мы. Почему же вы остались после ранения здесь? Почему вы не уехали
в свою родную Ригу? Или, на худой конец, в любимый вами Лондон?
- Я остался потому, что во мне до сих пор живут сомнения, Штирлиц.
Окончательные решения я принимаю, лишь когда сомнениям места не остается.
Тогда я принимаю единственное решение. Если в меня, друга Германии,
стреляют немцы, значит, что-то случилось; значит, враги пытаются нас
поссорить, мягко говоря.
- Какие враги?! - крикнул Хаген и осекся, потому что Штирлиц
повернулся и отошел от окна. - Какие враги, господин Пальма? - повторил он
тихо.
- Наши с вами, - ответил Пальма. - Наши общие враги...
Штирлиц снова включил лампу и направил яркий свет в лицо Яну.
- Хорошо... Поговорим о наших общих врагах...
Лондон, 1937, октябрь
__________________________________________________________________________
Узнав о ранении Яна, Мэри Пейдж приехала в посольство Латвии - за
десять минут до того, как клерки закончили свой рабочий день. Сначала
швейцар учтиво объяснял этой красивой женщине, что посещение посольства в
столь поздний час нецелесообразно, но потом, видя, что все разговоры
бесполезны, соединил даму с советником Петерисом, который немедленно
согласился принять ее.
- Вы уже знаете? - спросила Мэри.
- Да.
- Вы можете помочь мне получить испанскую визу сегодня же?
- Нет.
- Что говорят врачи?
- Врачи пока молчат. Это же ранение в голову...
- Вы думаете...
- Я думаю, что Ян пролил кровь не на той стороне и не за то дело.
- По-вашему, было бы лучше проливать кровь на стороне красных?
- А подыхать за фашистов?
- Сейчас я не сужу, когда, на чьей стороне и почему он пролил свою
кровь, Петерис. Я сейчас просто жалею кровь - его кровь, понимаете? Вы же
его друг...
- Мы были друзьями, Мэри. Так вернее. Как мне это ни обидно. Что вы
собираетесь делать в Испании?
- Вы задаете дикие вопросы. Я собираюсь быть с ним. Просто-напросто.
- Простите, но меня спросят в испанском консульстве - кто вы ему:
жена, сестра?
- Скажите, что сестра.
- Я чиновник министерства иностранных дел, и я не могу лгать: мне
дорог престиж родины.
- Я жизнь... знакомого? Солгите им что-нибудь... Солгите, что я еду
туда как сестра милосердия из Армии спасения...
- Я сострадаю вам, Мэри... Но врать не стану. Это не тот случай,
чтобы врать. Постарайтесь понять меня. Впрочем... Если хотите, я попробую
связать вас с одним джентльменом, он может помочь вам, только он может...
Генерал Гортон успел внимательно оглядеть Мэри, пока шел ей навстречу
по толстому белому ковру, скрадывавшему шаги: казалось, что он двигается
бесшумно, как кошка.
- Я понимаю ваше горе, - сказал он, усаживая женщину в кресло возле
камина. - В наше время ваш стоицизм был правилом, ныне, в век прагматизма,
это исключение - тем приятнее мне помочь вам... Кофе?
- Спасибо.
- Можно спросить чаю... Говорят, правда, что он портит цвет лица.
- Сейчас хорошая косметика.
- Вы сохраняете чувство юмора. Господин Петерис просил меня принять
участие в вашей судьбе...
- В судьбе моего друга.
- Мисс Пейдж, вы англичанка?
- По паспорту я латышка... Моя мать - англичанка.
- Видимо, кровь сильнее паспорта?
- Генерал, в госпитале умирает мой друг.
- Не считайте медлительностью внешние ее проявления. Я могу
договориться о вашей поездке в Бургос сегодня же. Петерис объяснил вам,
кто я?
- Нет. Он просто сказал, что вы можете помочь мне.
- Напрасно он играет в детскую конспирацию. Я из контрразведки
империи, мисс Пейдж. У меня корыстный интерес к вашему больному другу. Я
хочу, чтобы мой интерес, корыстный, и ваш, бескорыстный, совпали.
- Вы предлагаете мне шпионить?
Гортон отрицательно покачал головой:
- Нет. Я предлагаю вам охранять вашего друга. Если, конечно, он
выкарабкается из этой передряги. Говорят состояние у него тяжелое.
- Он выкарабкается.
- Вы его хорошо знаете?
- Именно поэтому я и убеждена в том, что он выкарабкается.
Гортон улыбнулся:
- Он чувствует, как вы постоянно молитесь о нем.
- Я атеистка.
- Можно молиться и не веруя. Как правило, большинство людей
обращается к богу в минуты трудностей: в дни счастья мы забываем о нем.
- Я актриса, генерал...
- Разве у актрис не бывает трудностей?
- Я говорю о другом. Я не умею охранять. Я умею петь, и то довольно
плохо...
- Охранять любимого надо от друзей - всего лишь От врагов мы вам
поможем сохранить его
- Почему латыш пользуется таким вниманием британской контрразведки,
генерал?
- Я объясню, если услышу ваше согласие помочь мне.
- Вам или той службе, которую вы представляете?
- Я не разделяю два эти понятия, мисс Пейдж. И я, и моя служба отдали
себя делу охраны империи от посягательств извне - отныне и навечно.
- Не думала, что разведчики так сентиментальны...
- Я контрразведчик, мисс Пейдж. А мы сентиментальны куда больше, чем
вам думается. Во имя империи мы должны положить на заклание друга, если он
окажется врагом; враг может сделаться братом, если он оказал помощь
Острову - при этом мы сделаны из такого же человеческого материала, как и
все остальные.
Неслышная горничная принесла две чашки чаю. Гортон подвинул Мэри
сахарницу и спросил:
- С лимоном?
Бургос, 1938, апрель
__________________________________________________________________________
"Л е р с т у. Совершенно секретно, напечатано в 2 экз. После
выхода Пальма из госпиталя "Санта крус" агентурная и оперативная
разработка серьезно затруднилась в связи с присутствием в Бургосе его
любовницы Мэри Пейдж. Все время они проводят вместе. Два раза мне
удалось выехать с ним на рыбалку, но на какие-либо откровенные
разговоры он не идет, подчеркивая свою приверженность идеологии
фюрера, сохраняя при этом определенные сомнения по поводу жестокости
нашей внутренней политики. Данные телефонных прослушиваний и
наружного наблюдения никаких результатов не дали. Можно также с
уверенностью сказать, что никаких компрометирующих контактов он не
имеет. Ни с кем. из подозрительных или неизвестных лиц не встречался.
Прошу санкционировать продолжение работы с Пальма. В случае, если вы
санкционируете продолжение работы, прошу разрешить завтра выезд
вместе с ним за город на лов форели.
Штурмбанфюрер Ш т и р л и ц".
Штирлиц, Вольф и Ян - со шрамом на лбу, бледный еще после недавнего
ранения (новый, 1938 год он встречал в госпитале) - сидели в сосновом,
напоенном запахом смолы лесу так, чтобы видеть всех, кто мог подойти к
реке, а их чтобы никто заметить не мог: лес был молодой, саженый, частый.
В сумках у Штирлица и Пальма уже лежало по несколько маленьких форелей.
Покусывая травку, Вольф говорил:
- Нужны либо технические данные нового "мессершмитта", либо, что еще
лучше, сам самолет. Это просит Москва. После того как Ян провалил
Вельтена, фашисты поняли, что пришло время испытывать свою новую технику,
а не жульничать с продажей чужого старья... А новая техника у них,
говорят, весьма серьезная.
- Надо покупать кого-то из летчиков, - сказал Пальма.
Штирлиц покачал головой:
- Мне поручено следить за летчиками. Лерст "отдал" мне весь легион
"Кондор".
- Между прочим, он резидент гестапо только по Испании или по
Португалии тоже? - спросил Вольф.
- Нет, вопрос с Португалией еще не решен. Я бы сообщил по своим
каналам. Летчика нам купить не удастся. Здесь отборный состав.
- Что ты предлагаешь? - спросил Вольф.
- Охрана аэродрома не так чтобы очень сильна... - заметил Штирлиц.
- Ты имеешь в виду наш десант?
- Да.
- Ну а колеблющихся, - Ян продолжал свое, - среди летчиков нет?
- Я таких не знаю, - ответил Штирлиц, - если обнаружится такой
колеблющийся, он будет немедленно увезен в Германию, а там его будут
лечить от колебаний в концлагере.
- А если нам попробовать создать колеблющегося? - предложил Ян.
- Это интересно, - сказал Вольф.
- Хотя очень рискованно, - добавил Штирлиц.
- Но мы же здесь занимаемся не классическим балетом, - сказал Ян.
- Кстати, о балете, - сказал Вольф, передавая Яну плоскую маленькую
коробочку, похожую на жевательную резинку. - Это новая шифровальная
таблица. На всякий случай... Если тебе придется связываться с центром
непосредственно - выйдешь своим шифром.
Ян сунул таблицу в карман.
- Нет, - улыбнулся Штирлиц, - так дело не пойдет. Сделай себе
какой-нибудь тайник, хотя при обыске это мало спасает.
- Ладно, - поморщился Ян, - как это у вас говорят, "кривая вывезет"?
Юстас, а помнишь того летчика, который болтал о "мессере" на приеме?
- Это было еще до твоего ранения?
- Конечно.
- У тебя хорошая память...
- Журналистская, - скромно ответил Ян, - а вообще чаще хвали меня - я
это люблю... Что из себя представляет этот Манцер?
- Подонок. Есть такая категория людей - "сильные подонки".
- Я сейчас попробую, - сказал Ян, - нарисовать вам его
психологический портрет. Если вы согласитесь со мной - тогда мы, можно
считать, выиграли партию...
- Рисуй, - согласился Вольф.
- Юстас говорит - "сильный подонок". Это хорошо, что он сильный
подонок. Такие разваливаются еще скорее, чем подонки обыкновенные.
Сильный, чувствуя, что он теряет - а сильному всегда есть что терять, -
пойдет на любое предательство, лишь бы сохранить те блага, которых он
добился силой.
Штирлиц лег на теплую землю, поросшую густой травой, и закинул руки
за голову.
- Продолжай, - сказал он. - Твое предложение любопытно. Только сделай
сноску на то, что я превратил Манцера в своего друга - он стал
осведомителем СД. После того приема у Кессельринга.
- Он легко пошел на это? - спросил Вольф.
- Как дитя.
- Тем более я прав, - сказал Ян. - Офицерский корпус, кодекс чести,
нелюбовь армии к СС - он имел право послать тебя в задницу. И Рихтгофен
поддержал бы его. Значит, либо он ищет приключений и ему льстит
возможность узнать то, что не дано знать другим, либо он чем-то
скомпрометирован - сильнее, чем той трепотней на приеме.
- Это все? - спросил Штирлиц, не поднимаясь с земли. - Если все,
