местные жители сообщают полиции обо всех своих квартирантах, а вот об этом
американце никто ничего не сообщал... Не в этом дело, мой дорогой Ян...
Лерст прислушался: где-то внизу натужно стонал мотор машины. Потом
мотор захлебнулся, и стало совсем тихо, только по-прежнему трещали
цикады...
- Дело в другом человеке... Я вам нарисую сейчас одну занятную
жанровую сцену, ладно? Юный латышский аристократ-англофил, увлеченный
идеями марксизма, отправляется на баррикады в Вену и не скрывает в беседах
с коллегами антипатий, которые он питает по отношению к нашему движению.
Более того, он пишет в своей газете антигерманские статьи. Потом он
замолкает на год и вдруг объявляется в Лондоне, но уже не в красной
рубашке, а в коричневой форме, похожей на нашу, эсэсовскую. Этот человек
пишет теперь прямо противоположное тому, что он писал год назад. Он,
правда, не бранит марксизм и Кремль, но он возносит идеологию фюрера и
ведет себя как истинный друг национал-социализма. Потом он приезжает сюда,
в Испанию, и помогает нам драться с коммунистами, и очень честно пишет о
силе нашей авиации, и очень дружит с нашими летчиками, и присутствует при
таком головоломном эпизоде, когда коричневый ас неожиданно сменил свой
цвет на красный...
- Что касается меня, то я обожаю маскарады.
- Это не смешно, Ян. Как бы вы на моем месте отнеслись к такому
любителю маскарадов? На моем месте - я подчеркиваю, потому что я, именно
я, дважды брал на себя ответственность и уверял руководство, что юный
латыш не может вести такую коварную двойную игру, которая проглядывает во
всех перечисленных мною эпизодах. Отвечайте, Ян, прямо: что вы об этом
думаете?
- Хорошо, что вы меня сюда вывезли, - ответил Ян, - а то я мог бы
подумать, что это допрос.
- А вы и считайте это допросом.
- Мне неприятна мысль, что из-за неумения раскрывать преступление вы
решились оскорбить мое достоинство.
- Ян, если мы сейчас не оформим сугубо серьезным образом наши - на
будущее - деловые взаимоотношения, я докажу всем, что вы русский агент.
Это для вас так же плохо в Европе, как и здесь - за Пиренеями. Я уж не
говорю о Германии. Впрочем, и в Англии и в Латвии с таким же
неудовольствием отнесутся к этому, если я подтвержу, что в довершение ко
всему вы были и нашем агентом.
- А ведь это шантаж! Я возмущен, Уго, я возмущен!
- Легче, легче! Легче, Чемберлен Иосифович.
- Зачем же оскорблять британского премьера? Я ведь не называю вас
Атиллой Адольфовичем.
- А для меня это комплимент.
- Что вы скажете, если я завтра напишу в моих газетах о ваших
недостойных предложениях? И об этом возмутительном ночном допросе - тоже?
- Стоит ли?
- Вы меня ставите в безвыходное положение...
- Вы сами себя ставите в безвыходное положение. Я предлагаю вам
достойный выход.
- Покупайте послезавтра "Пост", - сказал Ян и хотел, повернувшись,
уйти по дороге вниз, к городу, но он увидел, как Лерст полез за
пистолетом. Ян в рывке схватил его за руку. Они боролись, и Ян старался
поднять руку Лерста с зажатым в ней пистолетом вверх. Прогрохотал выстрел,
второй... третий... Лерст стал оседать на землю.
Ян обернулся. На шоссе белела фигура: это стояла Мэри. Она медленно
прятала пистолет в белую сумку, сделанную из толстой блестящей соломки...
...Через сорок минут после этого Ян и Мэри бегом поднялись в ее
номер.
- Не надо брать никаких вещей, - сказал Ян. - Сразу на аэродром.
Немедленно...
- Но паспорт хотя бы я должна взять, милый...
- У тебя хорошее самообладание...
Они поднялись на второй этаж и увидели около номера трех испанских
офицеров. Мэри остановилась. Ян шепнул:
- А вот это - конец.
- Сеньор Пальма? - лениво козырнув, спросил картинно красивый
испанский полковник.
- Да.
- Сеньор Пальма, я прошу вас следовать за нами.
- Можно переодеться?
- Я бы на вашем месте этого не делал.
- Куда мы поедем?
- В штаб генерала Франко.
- И все-таки мне бы хотелось переодеться...
- Как вам будет угодно.
Ян думал, что офицеры пойдут следом за ним в номер, но они остались
ждать в коридоре.
"Испанцы и есть испанцы, - успел еще подумать Ян, - рыцари не смеют
оскорбить даму. Убить - да, но оскорбить - ни в коем случае".
Он обнял Мэри и шепнул:
- Улетай в Лиссабон. Сейчас же. Или уезжай. На моей машине.
..."Линкольн" с тремя молчаливыми испанцами пронесся по спящему
Бургосу и остановился возле штаба Франко. Ян в сопровождении военных
прошел через целую анфиладу комнат и остановился в огромном, отделанном
белым мрамором мавританском дворике. Где-то вдали слышалась андалузская
песня.
- Я не разбираю слов, - обратился Пальма к одному из военных. - О чем
она поет?
- Я тоже плохо понимаю андалузский, - ответил офицер. - Я астуриец...
По-моему, она поет о любви. Андалузский диалект ужасен, но они всегда поют
о любви...
- Ничего подобного, - сказал второй испанец, - она поет о корриде.
- Нет, - возразил третий, - она поет колыбельную песню...
- Под такую колыбельную не очень-то уснешь, - сказал Пальма.
- Ничего, мы, испанцы, умеем засыпать и под марши, - усмехнулся
полковник.
Распахнулись двери, и из внутренних комнат вышел министр иностранных
дел Хордана в сопровождении военного министра Давила. Он приблизился к Яну
и сказал:
- За кровь, которую вы пролили на полях испанской битвы, я хочу
преподнести вам этот подарок. - И он протянул Яну золотую табакерку.
Пальма вытер глаза. От пережитого волнения они слезились.
Хордана понял это иначе. Он обнял Яна и тоже - молча и картинно -
прижал пальцы к уголкам своих красивых больших глаз.)
Бургос, 1938, 6 августа, 23 час. 05 мин.
__________________________________________________________________________
Вольф поднялся навстречу Штирлицу.
- Плохо, - сказал Штирлиц. - Все плохо. Надо давать отбой нашим
самолетам. Будем решать все здесь. Сами.
- Люди готовы. Скажи, когда выгодней по времени делать налет на вашу
контору.
- Это глупо, Вольф.
- Рискованно, сказал бы я, но не глупо.
- Помирать раньше времени - глупо.
- Это верно. Я, знаешь, познакомился в Мадриде с одним поразительным
американцем. Хемингуэй, писатель есть такой... Он мне сказал, что главная
задача писателя - долго жить, чтобы все успеть.
- Ну, вот видишь, - мягко улыбнулся Штирлиц. - Поступать будем иначе.
Какая у тебя машина?
- Та же... Грузовичок.
Штирлиц достал из кармана карту Бургоса и расстелил ее на столе.
- Смотри, вот это маршрут с нашей базы на аэродром...
- Понимаю тебя... Только почему ты думаешь, что твои эсэсовцы
остановятся на дороге?
Штирлиц снял трубку телефона, быстро набрал номер:
- Ну как дела, приятель? Что у вас хорошенького?
- Ничего хорошего, штурмбанфюрер, - ответил Хаген. - Он снова закатил
истерику.
- Вы...
- Нет, нет... Он стал орать, что у него плохо с головой. Я не знаю,
как они его повезут в самолете...
- Ничего, поблюет маленько. Видимо, им лучше знать, там, в Берлине,
если они нас не послушались.
- Просто у кого-то зудят на него руки. Мы сделали главное дело, а
пенки теперь снимут ребята на Принц-Альбрехтштрассе.
- Одна контора-то, Хаген. Одно дело делаем. Что ж нам делить? Вы с
ним кончайте беседы - заберут его у нас, и бог с ним... Я бы вообще
отправил его сейчас на аэродром, на гауптвахту - под расписку. Может, у
него и вправду что-то с головой. Пусть уж он там у них, у военных, дает
дуба. Как считаете?
- Я его сейчас же отвезу.
- Вам не надо. Зачем? Чтобы были сплетни? Получили радиограмму, и
все. Ваша миссия закончена. Поменьше заинтересованности, дружище, всегда
скрывайте свою заинтересованность: это, увы, распространяется не только на
врагов, но и на друзей. Сейчас половина первого, у меня есть приглашение в
одно хорошее место, верные люди. Приезжайте на Гран Виа через полчаса, я
обещаю вам хорошую ночь, если уж нам показали кукиш из Берлина.
- А где это?
- От Пласа дель Капуцино - направо. Я вас буду ждать возле бара
"Трокадеро". Не в баре, а у входа.
- Спасибо, штурмбанфюрер, я приеду.
- Латыша отправьте часа через два...
- Я ж тогда буду с вами...
- Отдайте письменное распоряжение: отправить к трем часам под конвоем
из трех человек и передать обер-лейтенанту "Люфтваффе" Барнеру.
- Он уже знает?
- Кто?
- Ну, тот обер с гауптвахты?
- Сошлитесь на Кессельринга, у меня же был с ним разговор.
- Может быть, это удобнее сделать вам?
- Какая разница... Вам еще придется иметь с ним дело, он будет к вам
почтительнее относиться, если вы сошлетесь на Кессельринга.
- А может быть, нам следует отвезти его на аэродром?
- Почему? Скажут, что примазываемся... В общем-то, если хотите,
валяйте, я не поеду. А вы сопроводите, чего ж, конечно, сопроводите...
Он нашел точное слово. Он не мог бы больше унизить Хагена, чем
предложив ему "сопроводить". Он интуитивно понял, что именно это слово
решит все дело. Он научился не ошибаться в своих чувствованиях.
- Я через сорок минут буду у вас, - сказал Хаген.
- Ну и ладно. Жду. Только, черт возьми, может, все же стоит вам его
сопроводить, нет?
- Зачем примазываться? Вы правы. Сейчас кончу прослушивать пленку с
записями допроса и приеду.
Он знал, что Хаген к нему приедет. Он точно строил свой разговор с
ним. Он играл, не готовясь заранее и не расписывая предварительную
партитуру вопросов и ответов. Просто, работая с Хагеном, Лерстом,
Кессельрингом, он запоминал, анализировал и выверял те черты их
характеров, которые в нужный момент могли быть использованы им, Штирлицем.
Он не ошибся: Хаген приехал в условленное время. Штирлиц до этого
выпил несколько порций джина, чтобы от него несло алкоголем.
- Вам полагается штрафной, - сказал он Хагену, протягивая ему стакан
с виски. Он сыпанул туда немного снотворного и поэтому, куражась,
проследил за тем, чтобы Хаген выпил все до дна. В баре было шумно, и две
цыганки, которых он пригласил с собой, немедленно взгромоздились на колени
к Хагену.
- За нашу нежность и дружбу, - возгласил Штирлиц еще раз. - И до
конца. И черт с ними, с теми крысами, которые сидят в тепле и тишине и
думают, что они утерли нам нос!
- Черт с ними, - согласился Хаген, - с этими вонючими крысами...
Простите, сеньориты, такую грубость, но иначе не скажешь... Как можно
сказать иначе про вонючих тыловых крыс, которые пытаются резать наши
подметки на ходу?
Штирлиц захохотал, положил локти на стол, смахнул вазу и две рюмки. К
ним бросился лакей с замеревшей улыбочкой, собрал битый хрусталь и унес
полупустую бутылку.
- Ты заметил, - сказал Штирлиц, - он унес полбутылки себе. Они все
страшные жулики, эти цыгане...
- Эй! - крикнул Хаген. - Дайте нам еще виски! Пусть они пьют остатки
после нас. Да, прелестные сеньориты?!
Они выпили еще раз, и Штирлиц попросил оркестр сыграть немецкую
солдатскую песню. Они заиграли странную песню, и Штирлиц, раскачиваясь,
поднялся и, приложив палец к губам, сказал:
- Сейчас я вернусь...
Штирлиц позвонил в гестаповский "домик" из кабины, стоявшей при входе
в гардероб.
- Хаген просил спросить, - сказал он, - когда вы думаете отправлять
латыша?
- Сейчас вывозим, - ответил ему дежурный, - на аэродроме ждут.
- Посадите в машину пару лишних людей, - сказал Штирлиц, - чем черт
