- Цыгане, друзья, цыгане!
Все бросились в парк. Четыре старые, громоздкие кибитки остановились
на асфальтовой дороге, которая пролегла сквозь туманный парк.
Цыгане вылезли из своих кибиток. Одеты они были подчеркнуто
элегантно: в смокингах, полосатых серых брюках; колдовски растрескивая
колоды новых холодных карт, шли они навстречу обитателям старинной виллы,
и кто-то из них уже пел гортанную песню, наигрывая на банджо; маленькие
девочки танцевали с медлительными повадками старух; и все это показалось
тогда Яну Пальма таким же нереальным, рисованным, далеким и зыбким, словно
рассветный парк и деревья, смотревшиеся как бы; сквозь папиросную бумагу.
Девочка лет тринадцати, разглядывая линии на ладони Ванга, который
шел вместе с Яном и Петерисом, быстро говорила:
- Ах, как много вы повидали любви и несчастья, дружбы и
предательства! Вы познали богатство и нужду, вы так много работали в
жизни...
Пальма не выдержал, захохотал в голос, упал - по-клоунски - на газон,
закричал:
- Слушайте все! Наш Ванг, тепличный сын министра, много трудился и
познал нужду!
Петерис обернулся к Пальма и сказал негромко:
- Она же работает, зачем ты?
- Прости. Ты прав. Прости. Держи, - Ян поднялся и протянул цыганке
монету, - это тебе.
- Я вам еще не гадала, - ответила девчушка. - Я говорю правду этому
господину: я же читаю правду по линиям его руки...
- Прости его, - сказал Гэс Петерис, - ты хорошо гадаешь, не сердись
на моего друга, просто он очень весел сегодня, он не хотел тебя обидеть...
Погадай Вилциню, он ждет...
И они пошли по газону: высокий Вилцинь и маленькая цыганка, которая
вела его за руку, а вернее даже не за руку, а за указательный палец, и все
время забегала вперед, чтобы заглянуть ему в глаза...
Петерис долго смотрел вслед ушедшим, а потом обернулся к Вангу:
- Куда ты?
- Меня определили в министерство иностранных дел - это наша семейная
традиция...
- А ты, Ян?
- Черт его знает. Что у тебя, Петерис?
- Я уезжаю в Индию, в консульство, - ответил Петерис.
- За рыцарскими шпорами?
- Почему бы нет?
- Сейчас не дают золотых шпор за выдающиеся заслуги. Только
позолоченные.
- Меня устроят и позолоченные.
- Помогай британцам сажать в тюрьму побольше индусов, и тебе очень
скоро выдадут шпоры, которые открывают двери нашего клуба.
- Кому-то ведь надо сажать в тюрьму. Своим рождением ты лишен этой
необходимости, Ян.
- Снова ты ему завидуешь? - спросил Ванг, задумчиво прислушиваясь к
цыганской песне.
- Слушай, Гэс, - предложил Пальма, - хочешь, я дам тебе
рекомендательные письма в Индию, а ты мне взамен пришлешь оттуда хорошо
отделенную голову бунтаря, а?
- Мне нужны рекомендательные письма, но мои успехи в боксе больше,
чем твои, Ян, и если я тебя ударю, ты упадешь...
- Не сердись. Я проверял, до какой меры ты подонок. Подонком снова
оказался я. Прости.
- Ты постоянно на всех наскакиваешь, - задумчиво сказал Петерис. - Не
могу понять, чего ты хочешь?
- Сам не могу понять, чего я хочу. Только очень хорошо знаю, чего я
не хочу.
Из дому вышел горбун, протрубил в свой серебряный горн и закричал:
- Все ко мне! Маргарет дает сеанс сексуального массажа! Все в дом,
все в дом!
Выпускники университета, перешучиваясь, неторопливо двинулись к дому,
а Пальма пошел к кибиткам цыган: они рассаживались на траве и доставали из
баулов завтрак - бутерброды с ветчиной. Старый цыган поднялся, когда к
нему подошел Пальма, и сказал:
- Вы, верно, против того, чтобы мы здесь перекусили? Но мы недолго, у
нас есть приглашение еще в один дом. Это ведь дом господина Пальма? Я не
ошибаюсь?
- Верно. Ешьте себе... Все пьяны, никому ни до кого нет дела. А
Пальма к тому же добрый парень.
- Человек, говорящий о господине Пальма "парень", может быть либо еще
более богатым, чем он, либо он должен быть его лакеем.
- Я - лакей, - хмыкнул Ян, - мы все тут его лакеи...
- Вы говорите неправду. Лакей никогда не признается в своей
профессии.
На железнодорожной станции было пусто. Где-то было включено радио.
Диктор читал последние новости: "В Вене на улицах продолжается перестрелка
между коммунистами и национал-социалистскими вооруженными отрядами. Есть
жертвы среди мирного населения".
Пальма долго стучал в окошечко кассы, но никто не отвечал ему:
кассир, видимо, спал.
На привокзальной площади остановился низкий "роллс-ройс". Из машины
вышла молодая женщина.
- Не сердись, - сказала она седому человеку, сидевшему за рулем. - Не
надо на меня сердиться.
- Я не сержусь. Просто я бы очень советовал тебе остаться.
- Зачем? Для кого?
- Для меня, Мэри...
- Это жестоко: делать что-нибудь наперекор себе - даже во имя
ближнего. Ты мне сам потом этого не простишь. Неужели тебе приятно быть с
человеком, если ты знаешь, что он остается с тобой только из жалости?
- Если этот человек ты - мне все равно, Мэри.
- Карл, мужчина временами может быть слабым - это порой нравится
женщинам, но он не имеет права быть жалким.
Мэри помахала рукой человеку, сидевшему за рулем громадной машины, и
легко взбежала по ступенькам вокзала. Машина, резко взяв с места, словно
присев на задние колеса и напружинившись, сразу же набрала скорость.
Женщина остановилась за спиной Пальма, который по-прежнему стучал
костяшкой указательного пальца в окошко кассы. Наконец окошко открылось.
- Простите, я отлучился, чтобы сварить себе кофе, - сказал кассир, -
все считают, что я сплю в эти утренние часы, а я не сплю, я только часто
отхожу за кофе.
- Лучше бы вы спали, - сказал Пальма.
- Мне тоже так кажется, - вздохнул кассир, - но мы расходимся во
мнении с начальством. Куда вам билет?
- До Вены.
- Мы продаем билеты только до наших станций, тем более что в Вену
сейчас трудно попасть из-за тамошних беспорядков... Я могу продать билет
только до Риги.
- Я знаю. Это я так шучу...
Женщина, стоявшая за спиной Пальма, усмехнулась.
Он обернулся.
- Кто-то должен смеяться над вашей шуткой, - пояснила она, - кассир,
по-моему, член общества по борьбе с юмором.
- Спасибо, вы меня очень выручили. Вы тоже до Риги?
- Наверное.
- Вы убежали от того седого рыцаря?
Женщина кивнула головой.
- Я тоже убежал, - сказал Пальма.
- Все сейчас убегают... От врагов, друзей, от самих себя, от мыслей,
глупостей, от тоски, счастья... Все хотят просто жить...
- Вам бы проповедницей в Армию спасения...
Подошел поезд. В вагоне было пусто: только Пальма и эта женщина. Они
сели возле окна. Туман, лежавший над землей еще час назад, сейчас
разошелся. Когда поезд набрал скорость, стало рябить в глазах от резкого
чередования цветов: белого и зеленого.
- Меня, между прочим, зовут Ян.
- А меня, кстати, зовут Мэри.
- Почему-то я был убежден, что у вас длинное и сложное имя.
- А у меня на самом деле длинное и сложное имя: Мэри-Глория-Патриция
ван Голен Пейдж.
- На одно больше, чем у меня, но все равно красиво... Я бы с радостью
увидел вас сегодня вечером.
- Я бы тоже с радостью увидела вас сегодня вечером, если бы у меня не
было записи на радио, а вы не уезжали в Вену.
- Да, про Вену я как-то забыл.
- А я никогда не забываю про свои концерты, и мне поэтому трудно
жить. Зачем вы едете в Вену?
- Мне нравится, когда стреляют.
- Хотите попрактиковаться в стрельбе?
- Позвольте, кстати, представиться: Ян Пальма, политический
обозреватель нашего могучего правительственного официоза. Вот моя
карточка, позвоните, если я оттуда вернусь, а?
Бургос, 1938, 6 августа, 8 час. 10 мин.
__________________________________________________________________________
Хаген неслышно вошел в комнату. Он вообще умел ходить неслышно и
пружинисто, несмотря на свои девяносто килограммов. Пальма почувствовал в
комнате второго человека лишь потому, что тонкий, жаркий и колючий луч
солнца исчез с его века и в этом глазу наступила звенящая, зеленая темнота
- так бывает после хорошего удара на ринге.
"У кого это был рассказ "Солнечный удар"? - подумал он. - Кажется, у
кого-то из русских".
Он открыл глаза и увидел склоненное над собой лицо Хагена.
- Ну как? - спросил тот. - Легче?
- Несколько...
- Доктора мы, к сожалению, пригласить не можем... Пока что...
- Это как "пока что"? - спросил Пальма. - Вы пригласите доктора,
когда надо будет зарегистрировать мою смерть?
- Ну, эту формальность соблюдают только в тюрьме, после приговора
суда. Мы просто делаем контрольный выстрел за левое ухо.
- Почему именно за левое?
- Не знаю... Между прочим, я сам интересовался: отчего именно за
левое? Экий вы цепкий, господин Пальма. Пойдемте, я покажу наше хозяйство.
Подняться можете?
- Наверное.
- Ну, вот и прекрасно. Давайте руку...
Они вышли на маленькую галерею, окружавшую дом.
- Забор не обнесен колючей проволокой, но через эту мелкую
металлическую сетку пропущен ток. У нас свой генератор. Убить не убьет, но
шок будет сильный. Включаем днем, когда у нас только двое дежурных на
территории. Ночью мы спускаем собак, и у нас дежурят четыре человека.
- Это вы к тому, чтобы я не думал о побеге?
- Мой долг хозяина - показать вам дом, где вы теперь живете.
- Но если мне этот дом не понравится, я же не смогу отсюда выйти...
- Приятно работать с латышами, - сказал Хаген. - Реакция на юмор у
вас боксерская.
- И со многими латышами вы уже успели поработать?
- Вы спрашиваете не просто как журналист, но скорей как цепкий
разведчик.
- Разве вы не знаете, что я - шеф латышской разведки?
Хаген рассмеялся:
- Я знаком с шефом латышской разведки, милый Пальма, да и не
латышская разведка нас в настоящее время интересует.
- Какая же?
- Этот вопрос вам задаст Гейдрих в Берлине. Лично. Я здесь только
провожу предварительный опрос. Так сказать, прелюд в стиле фа-мажор.
Пальма поморщился:
- Никогда не говорите "в стиле фа-мажор". Вас станут чураться, как
верхогляда. Где, кстати, ваш мрачный коллега?
- Он будет работать с вами вечером. Когда я устану.
- Я что-то не очень понимаю: вы меня похитили?
- Похитили.
- И не отпустите?
- Ни в коем случае.
- Но ведь будет скандал, в котором вы не заинтересованы.
- Никакого скандала не будет. Машина-то ваша разбилась... Вот мы вас
и похоронили - обезображенного.
- Я забыл ваше имя... Ха... Харен?
- Называйте просто "мой дорогой друг"...
- Хорошо, мой дорогой друг... Разбилась машина британской подданной
Мэри-Глорин-Патриции ван Годен Пейдж. Моя машина в полной сохранности. А
Мэри Пейдж ждет меня в условленном городе, и, если я там не появлюсь, она
будет волноваться вместе с моими друзьями. - Пальма лениво поглядел на
сильное лицо Хагена и осторожно притронулся пальцами к марлевой наклейке
на лбу. - Так у нас условлено с друзьями...
"Может быть, я зря выложил ему это? - подумал он. - Или нет? Он
растерялся. Значит, не зря. Посмотрим, как он будет вертеться дальше. Если
я выиграл время, значит, я выиграл себя. А он растерялся. Это точно... А
придумал я про Мэри хорошо. Обидно, что мы с ней об этом не сговорились на
самом деле".
...За полчаса перед этим Штирлиц сказал Хагену:
- Приятель, возьмите его в оборот. Пусть он все расскажет про
университет, и начните его мотать про Вену. Я в жару не могу работать. Я
