реальность: и дом, и сад, и тишина, и большой кабинет...
<А ведь придется продать этот дом, - подумал Люс. Он подумал об этом
спокойно, и его, признаться, удивило это спокойствие. - Нет иного выхода.
Дети? Верно. Но что будет лучше для них: если отец окажется честным
человеком при маленькой квартире в новом доме без подземного гаража и
таинственного чердака, где можно упоительно играть в <разбойников>, или же
если их отец окажется обывателем, для которого ясеневые полы в этом
коттедже дороже истины? Мы торопимся дать детям все то, чего не имели
сами, но при этом потихоньку теряем самих себя. И приходится ради иллюзии
устойчивого благополучия откладывать главный фильм на <потом>, рассчитывая
поначалу заложить крепкий фундамент материальной обеспеченности на тот
случай, если <главный фильм> окажется ненужным этому времени. Подлость
какая, а? Какому времени, где и когда <главный фильм>, а точнее говоря,
<главная мысль> была нужна? Лишь жертвенность может сделать эту <главную
мысль> нужной времени и обществу. А если алтарь пуст и жертва не принесена
- <главное дело> отомстит... Оно вырвется из рук, его забудешь после
пьяной бессонной ночи, его упустишь в суматохе ненужных маленьких дел... И
предашь себя - по мелочам, исподволь, незаметно... Сдаешь позиции ото дня
ко дню, а позиции в творчестве - это не стратегическая высота на войне,
которая переходит из рук в руки и которую можно снова взять с боем...
Правда тоже имеет свои навыки, и растерять их легко, а вновь наработать
невозможно, как невозможно вернуть молодость... И это я все сказал себе, -
вздохнул Люс, закуривая <ЛМ>, - лишь для того, чтобы принести <жертву> -
продать этот дом, дать детям нормальную квартиру, в которых живут
пятьдесят миллионов немцев, а самому взамен остаться художником, а не
превратиться в поденщика от творчества... Дерьмо ты, Люс, самое
обыкновенное дерьмо. Можно ведь сейчас позвонить Бергу и не устраивать
этот духовный стриптиз, а попросту сказать, что я передумал, что в драку
не полезу - расхотелось... Да и силенок не хватает...>
Он спустился вниз, на кухню, заглянул в холодильник, открыл жестяную
банку пива, сделал несколько глотков.
<А честно ли, - продолжал думать Люс, - связывать мои проблемы с
детьми? Может быть, я исподволь готовлю себя к отступлению, оправдываясь
перед собой существованием моих ребят? Это здорово нечестно, Люс. Они
есть, и слава богу, что они есть! Нет ли во мне желания спрятаться за
детей, чтобы сохранить благополучие и спокойствие для себя? А, Люс? Как я
тебя?! Ничего?>
Он быстро поднялся наверх, взял со стола телефон и, расхаживая по
кабинету, набрал номер.
- Алло, это Люс, добрый вечер. Что, господин Паоло Фосс уже вернулся?
Соедините меня с ним. Спасибо. Алло, добрый вечер, идиот. Ты мне нужен.
Срочно. Не можешь? Когда? - Люс посмотрел на часы. - А транзит? Ты
убежден? Хорошо, я вылечу. Встречай меня. Когда я буду в Ганновере? Через
час? Ладно. Не смейся, кретин! Ну что ты смеешься?!
Через два с половиной часа Люс был в Ганновере.
- Видишь ли, миленький, - говорил Паоло, когда они ехали с аэродрома,
- ты меня ставишь в диковатое положение. Ты ошалел, сказал бы я. Ты
знаешь, мое дело - реклама изделий из пластмассы. Я не могу быть таким
анонимным продюсером. Если мои партнеры узнают, что я вложил дело в твой
фильм, меня ждет крах. Уничтожат, даже косточек не оставят. Я могу
одолжить тебе денег. Тысяч пятнадцать. Пожалуйста. Но двести тридцать
тысяч! Ты странный человек, ты порой поражаешь меня. Надо же всегда точно
знать, с какой просьбой можно обратиться к другу, а с какой нельзя. Добрый
ты и хороший человек, но иногда ведешь себя словно дешевая кокетка:
<Милый, купи мне серебристую норку>. Не говоря уже о том, что вся эта твоя
затея кажется мне самоубийством.
- Почему?
- Ты что, сам не понимаешь, на кого замахиваешься? Если все обстоит
так, как думает Берг, ты понимаешь, кто окажется твоим врагом?
Люс задумчиво спросил:
- Ты пластинки по-прежнему рекламируешь?
- Конечно.
- Помнишь, мы раньше проигрывали на патефоне большую пластинку с
одной песней? Помнишь? А теперь на одной маленькой пластинке записывают
пять песен. Все убыстрилось, Паоло, все сейчас убыстрилось. Зло
убыстрилось, но и добро тоже должно стать быстрым, иначе снова начнется
ночь, и уже не твоего отца, а наших детей сделают рабами в новых
концлагерях.
- Тебя всегда заносило на длинные фразы с восклицательными знаками и
многоточиями, Люс. Не надо. - Паоло припарковал машину возле маленького
ресторанчика. - Пойдем съедим по айсбайну. Ты желтый, и под глазами
синяки.
- Пойдем.
- Так вот, милый, раньше надо было думать. Обо всем надо думать
заранее. Откуда ты знаешь, о чем я думаю, отказываясь войти в твое дело?
Ты же знаешь, как я <люблю> нацистов - и новых и старых, однако я с ними
работаю, и по субботам они собираются у меня за городом... Каждому свое,
Люс. Я тоже думаю о будущем, но у меня - свои возможности, а у тебя -
свои. Каждый человек живет своей задумкой, Люс. И я не имею права сейчас
рисковать с тобой, потому что твой проигрыш будет означать гибель моей
задумки... Извини меня за монолог, просто я рассвирепел, когда ты напомнил
про отца...
- Что ты с ними сможешь сделать, с этими дорнброками, Паоло? Ты сам
теперь стал крошечным дорнброком...
- Есть стратегия и тактика, Люс.
Люс поднял глаза на Паоло. Он долго смотрел на него, а потом
улыбнулся.
- Знаешь, - сказал он, - я теперь никогда не буду называть тебя
идиотом. Я тебя очень люблю, дурака моего...
- Зато я тебя ненавижу... Жри айсбайн, тут делают самый лучший
айсбайн, видишь, на косточке, и жир белый.
- Ладно. Жру. Только скажи мне, что делать. Кто мне может помочь?
- Я заказал тебе билет на Париж. В двенадцать в отеле <Георг Пятый>
тебя будет ждать Аллан Асон.
- Но он же работает на американцев и англичан. Он никогда не ставил
на немцев... Его епархия - Франция, Штаты, Лондон...
- Он мои друг.
- С ним можно говорить в открытую?
- Как тебе сказать... нет, нет, я ему верю... Просто, когда ты
говоришь в открытую, ты ставишь собеседника в трудное положение. Аллан
живет в сфере бизнеса, у него свои сложности... Словом, Годара и Лелюша он
выручал...
В Париже, в отеле <Георг Пятый> - от Триумфальной арки вниз по
Елисейским полям, третья улица направо, поворот возле ресторана <Максим>,
- было полно американцев. Они подчеркнуто старались казаться европейцами.
<Идиоты, - думал Люс, - вместо культуры они перенимают здешнюю
буржуазность - жилет в тон к галстуку. Такие славные парни, а поди ж
ты...>
Аллан Асон опоздал, потому что никак не мог припарковать <ситроен>.
Он сделал два круга, а потом бросил машину портье:
- Мишель, я ничего не могу поделать...
- Не тревожьтесь, мсье Асон... Я поставлю машину.
- Спасибо. Заприте заднюю дверь, у меня там сверток...
- Да, мсье Асон...
Аллан Асон извинился перед Люсом за опоздание и добавил:
- Впрочем, вы кандальник, вам теперь положено ждать хозяина - отныне
и навсегда. Или станьте, как Делон, продюсером. Он сделался невыносимым
сейчас - такой гонор... А картины делают про треугольник, сплошной
восемнадцатый век... Виски? Луи, виски, воды и орешков. Поужинаем в
ресторане <Каспийская икра>. Вам сейчас нужна калорийная пища.
Луи принес бутылку. Люс усмехнулся: на бутылке висела большая медная
бляха: <Господин А. Асон>.
Аллан заметил его улыбку.
- Ну и что, - сказал он, - не хихикайте. Это удобно. И я не виноват в
том, что они вешают на грудь бутылки тяжелую медь - в конце концов, это
бар Георга пятого, а он из аристократов. Пейте и не иронизируйте, немец.
Даже талантливые немцы вроде вас все равно филистеры.
- Даже такие талантливые французы, как вы, - ответил Люс, - падки на
аристократизм Георга Пятого.
- Каждый умный ищет своего сюзерена... Сколько надо денег?
- Сначала четверть миллиона.
- Долларов?
- Марок.
- Тема картины?
- Наша банда. Финансисты, наци...
- Имена будут вымышленные?
- Нет. Подлинные. Иначе нет смысла все это начинать.
- Одно имя. Хотя бы одно... Слушайте, не поедайте меня глазами,
все-таки я офицер Почетного легиона и доносить па вас не стану...
- Дорнброк...
- Дорнброк, - задумчиво произнес Аллан. - Дорнброк... Не выйдет, Люс.
Объясняю: мой американский компаньон связан с Дорнброком. У них дела в
Латинской Америке и в Африке. Я нарушу условия договора с компаньоном,
если ударю Дорнброка. Дорнброк сильнее нас в миллион раз. Это - без
преувеличения. У меня болтается в делах миллионов десять, наличностью -
полтора. А у Дорнброка в наличности не менее миллиарда. Измените имя,
место действия, и я вступлю в ваше дело. Я люблю ваше творчество.
- Если я изменю имя, нет смысла заваривать кашу.
- Понимаю. Но вы должны понять и меня, Люс. Дело есть дело.
- Я понимаю. Как вы мне можете помочь иначе?
- Всегда называйте кошку кошкой, Люс, Вам нужны деньги в долг под это
предприятие? Если бы не Дорнброк, я бы дал вам денег. Но... Но! - он
поднял палец. - Все знают, что вы человек безденежный. Откуда вы получили
деньги на эту картину? Кто вас финансировал? И это обнаружится. Это не так
трудно обнаружить. Дорнброк не простит мне этого. Я открываю вам карты,
Люс. Не сердитесь на меня.
- Вы с ума сошли, Аллан... За что же мне сердиться на вас? Будьте
счастливы, славный вы человек.
- Пошли ужинать. Девку хотите? В <Брумеле> великолепные девки. Есть
немки.
- Я не могу. Спасибо.
- Ослабли после тюрьмы?
- Наоборот. Отдохнул. Просто... Ладно. Ура! Пьем! Спасибо, Аллан.
- Слушайте, я предлагаю компромисс. Пишите мне письмо. Официальное.
Пришлите сценарий. О кошке и мышке. Девочке и бабушке. О космосе или
подземелье. Я финансирую вас. Только возьмите на себя ложь. Потом я
возбужу против вас дело и откажусь прокатывать ваш фильм во Франции.
Прокатают другие, я договорюсь с Фернаном из Бельгии, он хорошо
прокатывает немцев во Франции.
- Я думал об этом, - ответил Люс и снова выпил. - Нельзя. Мне нельзя
подставляться. Понимаете? Потом будут восторгаться тем, как я обманул
продюсера и какая баба лизала мне пятку... И вспомнят, что я начал фильм
правды с маленькой лжи! - Он расстегнул мягкий воротничок, спустил галстук
и потер заросшие щеки. - Это угробит все дело. Мне надо, чтобы люди
смотрели чистый фильм. Понимаете? - Люс хрустнул пальцами и сделал еще
один глоток. - Тут все очень сложно, Аллан. Надо идти в это дело с чистыми
руками... Обязательно с чистыми руками...
- Мне очень хочется помочь вам, Люс.
- Я вижу. Спасибо. Я привез вам подарок, Аллан. Пусть принесут еще
орешков - очень вкусно. Я думал, что я буду всегда это хранить как
талисман. - Люс достал из кармана старую алюминиевую ложку. - Я украл ее в
тюрьме. Держите. Хлебайте ею ваше дерьмо, бедный, славный Аллан.
- Спасибо. Я повешу эту тюремную ложку над моим рабочим бюро. Пошли.
В ресторане нам уже заморозили водку в куске льда и поджарили черный хлеб.
А с икрой ничего не делали, чтобы сохранить калории, которые так
необходимы для вашего творчества и моего жульничества...
2
Самолет в Западный Берлин уходил утром. Люс побродил по Латинскому
кварталу, зашел в подвальчик <Бомбардиры>, где студенты горланили песни и
