ориентируется на другие силы...
- Допустим... Но почему вы пришли с этим именно ко мне?
- Потому, что любой другой начал бы думать перед тем, как
согласиться, а вам я времени на размышление не оставляю.
- Я был солдатом, прокурор, и я умел смотреть в глаза пулям, потому
что я не был членом НСДАП и я не был в СС, хотя - в этом вы были правы - я
давал приказы взрывать мосты, и дороги, и города при отступлении; этим я
спасал Германии жизнь ее солдат. Поэтому я всегда имею право на
размышление - даете вы мне на это время или нет, не суть важно. Я был
солдатом, это верно, солдатом в чине майора, но я не был палачом,
прокурор, и не шантажируйте меня.
- У меня мало времени на дискуссии о том, где лежит грань между
понятиями <выполнение приказа> и <преступление>. Сейчас вы охраняете наши
военные интересы, и я хочу, чтобы вы выполнили свой долг.
Шорнбах взял листок бумаги и, чуть откинув голову, - очки он оставил
в спальне - дважды прочитал второе письмо Берга.
- А где показания о переговорах Дорнброка с Пекином?
- Вы должны очень не любить меня, и я понимаю эту, говоря мягко,
нелюбовь. Но у вас пет оснований подозревать меня в непорядочности. Если я
говорю вам, что эти показания у меня будут, значит, я говорю правду. И
если я говорю, что это - показания, то, значит, это - показания, и если я
говорю вам, что этот свидетель заслуживает доверия, верьте мне, я имею все
основания говорить так. Эти показания станут уликами после того, как вы
поможете мне...
- Но если вы пришли ко мне, то, значит, кроме этих общих
теоретических выкладок, - Шорнбах положил руку на письмо Берга, -
бесспорно интересных, должны быть хоть какие-то гарантии для того, чтобы я
вступил в дело. А гарантии - это имена...
Берг пожевал губами и ответил:
- Я не могу пойти на это. Я не вправе распоряжаться чужой жизнью. Я
вправе распоряжаться своей жизнью, и поэтому я принес вам показания фрау
Шорнбах, которые я выкрал из дела... За это я могу быть предан суду... И я
отдаю это вам... Вот, пожалуйста.
Берг положил листки из дела на стол. Шорнбах даже не стал их
просматривать. Он лишь презрительно усмехнулся и закурил.
- Это о ее связи с Люсом? Я знаю об этом. И мой руководитель тоже...
Так что не делайте противозаконных действий, прокурор Берг, не надо.
Возьмите эти бумаги и приобщите их к делу. И считайте, что я вам отомстил
хоть в малости. Если я и совершал нечто противозаконное, то лишь в
интересах дела, которому я служил... Хотите закурить?
- Я не курю... - Берг медленно поднялся. Плечи его были опущены, руки
безжизненно обвисли... - Я ошибся в вас, Шорнбах, и я даже рад этой
ошибке... Такое порой встречается в следственной практике прокуратуры, но,
увы, не часто...
- Вы думаете, я раскаялся в том, что служил прошлому? Ошибаетесь.
Просто нами правил маньяк и несостоявшийся талант. А это очень страшно,
когда страной правит несостоявшийся талант... Лозунг <Германия превыше
всего> он замарал кровью. А Германия должна быть превыше всего для каждого
немца, только подтверждать это надо не концлагерями, а нормально
отправляемой юриспруденцией... Если все, что вы пишете, правда, отчего вы
не соберете пресс-конференцию? Отчего не вызовете к себе на допросы всех
тех, кого вы подозреваете в измене и преступлении?
- Потому что бессмысленно вызывать в демократический суд фашистов. Я
напомню вам Геббельса: <Они впускают нас в свой парламент, но мы не
скрываем своих конечных целей - разгон этого парламента буржуазных
демократов и еврейских банкиров. У нас свои цели!> Я очень хорошо помню
эту фразу, Шорнбах... Они убьют, откупятся, убегут, отравят,
скомпрометируют... А если они победят и на этот раз, они снова прикажут
вам взрывать, но теперь уже не мосты, а страны; и если мир все же
останется твердью, населенной людьми, вам уже не отделаться семью
годами... Вас разорвут на кусочки, Шорнбах. Право слово, лучше вам быть
генералом в дни устойчивого мира, чем фельдмаршалом в часы войны...
Шорнбах закурил новую сигарету и сказал:
- Пожалуйста, присядьте, прокурор Берг. Как и всякий военный, я
тугодум, поэтому мне надо помозговать, прежде чем я дам вам ответ: войду я
сегодня к моему руководителю с поддержкой вашего предложения или,
наоборот, верну его вам сейчас же...
Шорнбах рассуждал неторопливо, тяжело, и эта тяжесть мысли мешала
ему, и он сознавал, как это ему мешает, но он понимал, что переделать себя
не сможет, и поэтому приучал себя никогда не торопиться в раздумьях.
<Если Дорнброк действительно ведет свою самостоятельную атомную игру,
то это рискованная игра большого замысла. Мы считали это невозможным. Мы
помним статьи об этом, мы считали эти статьи инспирированными. Мы сделали
иную ставку: мы верим, что придет время, когда Пентагон сам попросит нас
взять атомное оружие. Ломать союз с Америкой для нас сейчас равнозначно
самоубийству: в случае конфликта русские танки через два часа войдут в
Бонн. Дорнброк связан с НДП - тут Берг прав, а НДП - это экстремизм, а
всякий экстремизм чреват неожиданностью. В общем-то, Берг не пришел бы ко
мне с пустыми руками. Он боится идти в полицию, там много наци. Мы -
армия, мы были растоптаны в Нюрнберге, но в конце концов история простит
германскую армию... А Дорнброк, если он действительно ведет свою
автономную партию и мы его схватим на этом, пойдет на те условия, которые
продиктуем ему мы>.
- Я попробую поддержать ваше предложение, - сказал наконец Шорнбах.
Берг так и не сел. Он по-прежнему стоял, бессильно опустив худые
длинные руки.
- Благодарю. Но ваша поддержка будет иметь смысл лишь в том случае,
если вы сегодня же включитесь в дело.
- Окончательное решение принадлежит шефу. Если все будет хорошо, я
позвоню вам. И скажу, что все в порядке. Это значит, что вы станете
получать информацию: копии со второго экземпляра, - уточнил Шорнбах. - И
пожалуйста, подготовьте более развернутую мотивировку вашего обращения
именно в МАД. Формально вы были обязаны обратиться в БНД или ФСА, не так
ли?
Шорнбах поднялся, зажег спичку, подпалил листки с показаниями своей
жены, так и не прочитав их, и бросил в камин.
- Вот так, - сказал он, - и считайте, что мы квиты взаимными
унижениями...
К своему руководителю Шорнбах не поехал: он лгал Бергу, когда
говорил, что только решение шефа определит его позицию в этом деле.
Сразу после того как Берг ушел, генерал, тщательно побрившись и
смазав волосы <гамбургской водой>, отправился к личному представителю
председателя наблюдательного совета концерна <Хехст>.
Представляя в армии интересы концерна, Шорнбах понимал, что решение
конечно же предстоит принять не его руководителю, а тем силам, которые
определяют экономическое могущество государства. Он, впрочем, допускал
мысль, что, возможно, Дорнброк уже вошел в контакт с <Хехстом> и тогда
придется отрабатывать назад и начинать игру против Берга; но такой допуск
был незначительным - Шорнбах знал о противоречиях между Дорнброком и
<Хехстом>. Он понимал также, что после разговора в <Хехсте> - хочет он
того или нет - придется идти на контакт с американцами, которые тесно
координируют свою работу с бундесвером. Во всех случаях он отдавал себе
отчет в том, что игра, предложенная Бергом, - это серьезная игра, как бы
неожиданно она ни развивалась.
Запросив Бонн по телетайпу кодированным текстом, представитель
<Хехста> получил быстрый ответ: <Попросите Шорнбаха проконсультировать
этот вопрос с его старыми друзьями. Наш ответ вы получите через час>.
Встретившись на конспиративной квартире с представителем ЦРУ, Шорнбах
изложил суть дела, не показав ему при этом меморандум Берга.
Американец спросил:
- Вы думаете, что фракции, ХДС так уж ничего не известно об игре
Дорнброка с банкирами Гонконга? Тем более вы утверждаете, что он
расторговывает не только ваши чертежи, идеи, ракеты, топливо, но и наш
общий уран?
- Дорнброк - сильный человек... Штраус периодически ездит к нему за
консультацией...
- Но и мы не очень слабые люди, мистер Шорнбах, и могу вам сказать
мое личное мнение: мне такая игра сейчас не нравится.
- Вы опасаетесь, что сможет...
- Я ничего не опасаюсь, - снова перебил его американец, - мне нечего
опасаться... Вы наш старый друг, вы должны понимать, что когда наступит
время начать игру угодными нам режимами в Азии, то делать это придется
нам, а не Дорнброку. Впрочем, я дам вам ответ завтра, часам к семи.
Хорошо?
Об этом разговоре Шорнбах сразу же проинформировал личного
представителя правления <Хехста>. Тот немедленно связался с Бонном.
- Если уж и предстоит начинать игру с Азией, то не Дорнброку и тем
более не Уолл-стриту, а нам, - сказал председатель наблюдательного совета
концерна. - Видите, коллеги, - обернулся он к помощникам, - как хорошо
иметь верных людей в армии, поддерживающих деловые контакты с
американцами. Посмотрим, что ответит Вашингтон; я думаю, они в обычной
своей бюрократической манере запоздают с ответом или - что более вероятно
- решат сами перехватить инициативу. Поэтому я думаю, нам следует
попросить Шорнбаха немедленно принять предложение Берга. Я считал бы
целесообразным, не откладывая, послать кого-то в Пекин и проинформировать
их министерство внешней торговли об опытах, которые мы ведем в
лабораториях по химической и бактериологической борьбе... - он чуть
поиграл бровью, - с паразитами в сельском хозяйстве.
ДОРНБРОКИ - ОТЕЦ, СЫН И ДЕЛО
_____________________________________________________________________
1
Когда Дорнброк впервые после освобождения из тюрьмы прилетел в
Нью-Йорк, на аэродроме его встречал Дигон. Их окружила громадная толпа
репортеров.
- Мистер Дигон, чем вызван визит Дорнброка в Штаты? - спросил парень
из радиокорпорации Си-би-эс.
Дигон знал, что его люди из отдела прессы подготовили этот первый
вопрос; были, правда, и другие вопросы, но он ответил на этот, нужный ему:
- Жизнь учит нас умению чувствовать смену исторических периодов.
Нельзя строить современный мир на дрожжах мести и злобы. Нас объединяет с
Германией общее и главное - вера в свободу человека, в его неотъемлемое
право на демократию, предпринимательство, на гарантированное чувство
собственного достоинства. Годы - как учитель; нас объединяет будущее, и
оно сильнее трагического прошлого.
Дорнброк стоял на солнцепеке, чуть надвинув на лоб кепи, и думал:
<Поразителен прагматизм этих американцев. Они живут лишь собой и все самые
высокие идеи мира подчиняют интересам дела. Наш дух, мятежный,
сумасбродный, надменный, - как бы его ни определяли - всегда выдвигал на
первое место идею и ей подчинял все дела, ибо дела личностны, а идея
общезначима. Говори, милый, о том, что нас сближает, говори. Все равно
придет время - я стану топтать тебя в камере; только ты будешь визжать и
молить о пощаде... Теперь ты влез в мое дело и наивно думаешь, что
контролируешь меня и я без тебя шагу не ступлю... Нет! Теперь ты без меня
не сделаешь шага, а пока говори - ты красиво говоришь, без бумаги, как
истинный оратор...>
- Мистер Дорнброк, какие вопросы вы намерены обсуждать с мистером
Дигоном?
- У нас много вопросов, которые следует обсудить, - ответил Дорнброк
и сразу же двинулся на толпу репортеров, а трое людей из его охраны
