скамью подсудимых вместе с моим подзащитным... Я промолчал. А председатель
нашего бюро, он сейчас депутат парламента в Шлезвиг-Гольштейне, сказал
мне: <Я не слышу вас, Берг. Вы не ответили на мой вопрос>. Я сказал ему,
что я верю в закон. <А чьими законами вы руководствуетесь? Законами фюрера
и нации, которую ведет к победе партия национал-социалистов? Или вы
руководствуетесь какими-то иными законами?> И я ответил: <Нет, конечно, я
руководствуюсь законами нашего государства>. - <В нашем государстве были
веймарские законы. И кайзеровские! И буржуазно-еврейские! Так какими же
законами вы руководствуетесь?> И я ответил: <Нашими. Именно это и
предписывает мне стать на защиту невиновного>. - <Ну что же... У нас никто
не может запретить человеку поступать по законам совести. Я высказал вам
свое мнение, Берг>. И я выступил в суде, а прокурор и судья, посадив моего
невиновного подзащитного, написали письмо в мое бюро... Там в зале сидел
какой-то журналист... То ли русский, то ли французский, но из красных. И
было общее собрание защитников, Люс, обратите на это внимание. Общее... И
все эти защитники, в глубине души честные люди, проголосовали за то, чтобы
лишить меня права работать в адвокатуре. Нет, меня не арестовали, что вы!
Меня просто перевели на работу в архив. Архив городка Бад-Нойштадт...
Большая деревня... А там снова устроили собрание и жители потребовали,
чтобы меня убрали от них, потому что я защищал красного... Словом, я
написал письмо в мое бюро, в котором я признал свою вину. Я написал, что
не до конца понимал величие нашего правосудия, которое, в отличие от всех
других, никогда не покарает невинного, ибо главный защитник немецкой нации
- наш фюрер... Когда к нам пришли русские и американцы, и началась
денацификация, и стали поначалу сажать в тюрьму наци, я отказался
принимать участие в расследованиях. <Я сам был пассивным наблюдателем
нацизма, значит, я был пособником. Найдите кого-нибудь другого>. А
американский капитан, из журналистов, сказал мне тогда хорошую фразу:
<Нацизм - это шайка. А шайка живет по законам шайки: они уничтожают всех
инакодействующих. Не приди мы, они бы передушили и инакодумающих. Назовите
мне хотя бы одного человека из ваших, что отвечал бы самым высоким
требованиям. Назовите мне имена борцов... Отдайте долг ушедшим и
незащищенным, Берг, - сказал он мне тогда, - обвините живущих убийц>. Я
вам рассказал типичное о фашизме, самое в нем страшное. Это было
повсеместно: в науке, театре, в литературе... А Аушвиц и Дахау?.. Ну что
же... Это хотя бы логично: уничтожали врагов, тех, кто был сильнее меня и
честнее. Потом мы с вами поговорим о новом нацизме... Он очень интересен,
он хочет - вы это верно отметили - быть в белых рубашках и сока даже без
портретов фюрера. Но он хочет того же, чего хочет нацизм прежний: он хочет
единомыслия нации, он мечтает о конформизме. Идет борьба, Люс, подспудная,
беспощадная, кровавая... Когда Шпрингер погубит своего конкурента в
<Шпигеле>, а какое-нибудь правительство в связи с <чрезвычайным
положением> запретит все радикальные газеты и мы останемся один на один с
официозом Шпрингера, - вот тогда вам будет поздно показывать зубы, Люс.
Тогда вы будете обречены на гибель. А теперь перейдем к делу... Вы знаете,
почему я вас арестовал?
- Факты были против меня?
- Э... какая глупость! Факты у меня есть и сейчас, даже против
президента банка Абса, а он негласно формирует кабинет государства...
Какая чушь!.. Я мог взять с вас залог и отпустить на все четыре стороны.
Просто, пока вы ездили к вашей сучке, - он оскалился, и лицо его стало
неузнаваемым, жестким и сухим, - простите, но иначе я о
предателях-женщинах не говорю, за вами следили мои люди, но не потому, что
я вам не верил, а для того, чтобы установить, кто еще за вами следит. И
следят ли вообще. Если бы не следили, я бы еще долго думал, кто вы такой,
Люс... Я боюсь тех, кто шарахается - и в политике и в искусстве... Это же
все рядом - искусство и политика. Вы - взаимообогащающие сосуды: правители
смотрят ваши фильмы, чтобы понять современного человека, ибо времени для
непосредственного знакомства с пародом у них нет, а вы, в свою очередь,
придумываете себе их, правителей, и подсказываете этим, какими им следует
быть... Словом, за вами следили люди из окружения Дорнброка. Конкретно -
сотрудники бюро Айсмана. К нему тянутся нити... Вы представляли какую-то
опасность для концерна. А с теми, кто представляет опасность, они
разделываются, и их можно понять: у них огромное дело, им нельзя
ошибаться. Ну а мне вы были нужны живым. Поэтому я вас и спрятал у себя на
то время, пока я нащупывал их секс-точки.
- Что? - не понял Люс.
Берг вдруг развеселился:
- Ну, это такие болевые места у контрагента... У кого щиколотка и
пятка, у кого поддых, у кого лоб. Словом, вы мне были не нужны в качестве
трупа, потому что я видел в комбинации много дыр, - это был как ловленый
мизер в преферансе. И я многого добился, спрятав вас в тюрьме. Они
вынуждены были снять с вас обстрел и вместо вас подставили какого-то
мифического помощника. А мне удалось узнать, что Кочев, этот красный,
сидел с Гансом в кабаке и тот дал ему ваш телефон и просил позвонить с
зональной границы - видимо, он понимал, что и за ним самим следили...
Почему же за ним стали следить, за сыном Дорнброка? Я покажу вам
материалы, которые я получил из Гонконга, я все вам покажу, вот эта гора
папок - для вас. А вы лишь мне сказали и никому больше не говорили и не
скажете о том, что Ганс предлагал вам делать фильм о наци и о бомбе для
председателя... Для какого председателя? И о какой бомбе шла речь? Вы
понимаете, Люс, что вы оказались вроде меня при нацизме? Вы понимаете, что
Кочев ни в какой не в ЮАР? Это чушь! Ему незачем бежать в ЮАР. Сколько их,
таких, как он, живет у нас во Франкфурте самым спокойным образом! И здесь,
в филиале <свободы>, Кочева нет, Люс, и Дорнброк не покончил с собой, а
был убит... Отравлен... Почему?
<Он хочет, чтобы я вошел в это дело, - понял Люс. - Он подтаскивает
меня к тому, чтобы я предложил ему свои услуги. А что я могу сделать?
Хотя, в общем-то, я могу кое-что сделать, но это обречет меня на нищету и
голод, я понимаю, куда клонит старик. Интересно, он скажет об этом впрямую
или будет толкать меня к решению, как поводырь слепца?>
- Почему вы не выступите с этим в прессе? - спросил Люс.
- С чем?
- С тем, о чем вы только что рассказали.
- Факты? Где тело Кочева? Кто его убил? Кому это было выгодно? Кто
отравил Ганса Дорнброка? Только самые близкие люди, это понятно, но кто
именно? Не мог же отец санкционировать это! Если я пойду к старшему
Дорнброку, какие я ему выложу доказательства?
<А все-таки тюрьма калечит человека быстрее, чем можно было
предположить, - подумал Люс, - Я дорого бы дал, чтобы найти в себе силы
сказать старику <до свидания> и уйти домой. Почему я должен доделывать его
дела? А я буду потеть, казнить себя, понимать, что берусь не за свое дело,
но все равно не смогу подняться и уйти отсюда. А может быть, слава богу,
что это так? Может быть, я перестану быть самим собой, если найду в себе
силы уйти, сказав ему <до свидания>? У меня не хватит сил, чтобы уйти, но
хватит ли у меня сил, чтобы потом держаться - после того, как я стану
рядом с ним? Он старик, ему нечего терять...>
- А если это сделаю я?
- Что именно?
- Заявление для печати...
- Ерунда. Не рвите пушнину и не качайтесь на люстре... Вас сомнут.
Художник должен молчать до тех пор, пока он не сделает свое дело. Важен
его фильм. Книга. Холст. Разговор можно забыть, болтуна -
скомпрометировать или убить, а фильм убить нельзя. Словом, беретесь за эту
тему? Ваш фильм об этом? Или - ну их всех к черту!
<Все верно, - подумал Люс. - Он назвал то, о чем я догадывался с
первой минуты. Молодец. Он очень верно думает. Он прав: умереть спокойно,
в теплом клозете - заманчивая перспектива, но тогда, наверное, надо уйти
на телевидение и делать воскресные программы для <семьи и дома>. Тогда
надо поставить на себе точку. Если уйти сейчас, тогда, значит, надо
сказать себе правду: <Ты устал, Люс, ты сломан, и не твое это дело идти в
драку с наци, не твое...>
- Берусь, - сказал Люс. - Считаем, что я берусь за такой фильм.
- Имейте в виду: это смертельная игра. И в этой игре я могу вам
оказать лишь одну помощь - сдохнуть за компанию, если перед этим не сыграю
в ящик от язвы... Все время болит, сволочь этакая...
- Я сделаю это дело, Берг... Только мне надо сначала влезть в этот
материал, я ничего не могу, если у меня под рукой не будет материалов...
Берг посмотрел на него, сбросив по своей обычной манере очки на
кончик носа.
- Ладно, - он открыл стол. - Вот вам фотокамера. Снимайте все. Пленка
сверхчувствительная. Проявите сами и сами напечатаете. И положите в банк.
В филиал швейцарского. А еще лучше - на время первой стадии работы
исчезните. А потом положите в банк. И все. Это единственно надежная
гарантия. Но еще раз: вы понимаете, что я втравливаю вас в смертельную
игру?
- Вы втравливаете меня в хорошую и нужную игру. Если по ходу дела мне
потребуется комментатор в кадре, вы согласитесь сняться?
- С моей-то желтой рожей?
- Вы похожи на Спенсера Тресси...
- Если подгримируете - сыграю, черт возьми. Кого угодно сыграю...
- Кого угодно не надо. Надо, чтобы вы сыграли Берга... Неплохая роль,
скажу я вам, господин прокурор, право слово, это будет, пожалуй, самая
интересная роль из всех, какие мне удавалось сделать.
- Теперь вот что... - протянул Берг, - поезжайте в библиотеку и
заберите газеты с моего абонемента - я предупрежу, чтобы вам их отдали...
Я смотрел газеты Пекина, Сингапура, Гонконга, Тайбэя и Осаки...
Люс недоуменно посмотрел на Берга.
- Вы же сами мне говорили о том, что Ганс летал на Восток и вернулся
оттуда другим... Дорнброк есть Дорнброк, хоть и сын... О нем должны были
писать тамошние газеты. Словом, кое-что я нашел. Посмотрите и вы... Я дам
вам адрес моего приятеля, он постоянно живет на Востоке, доктор Ваггер...
Он поможет вам... Начинайте оттуда, Люс... Причем вам еще не поздно
отказаться. Это я говорю вам в последний раз, и не потому, что сомневаюсь
в вас... Просто мне очень жаль, когда убивают хороших людей, да к тому же
еще и талантливых.
<ДОБРОЕ ИСКУССТВО КИНО...>
_____________________________________________________________________
1
Из библиотеки после работы с материалами, которые были отложены для
прокурора Берга, не заезжая домой, Люс отправился к своему продюсеру. <Я
скажу Шварцману часть правды, - думал Люс, подкачивая бензин в карбюратор
<мерседеса>. - Но этой части будет достаточно, чтобы он дал мне денег на
поездку. Шварцман - парень с головой, и нюх у него отменный. Он поймет то,
что следует понять...>
Шварцман встретил Люса радостно, с открытой улыбкой и какой-то
странной горделивостью за своего режиссера, ставшего в эти дни столь
известным в боннской республике.
- Вы не представляете себе, Люс, как я рад за вас. Да разве один я?
Фройляйн Габи, пожалуйста, соорудите кофе. Вы не хотите выпить, Люс?
- С удовольствием.
- Коньяк, пожалуйста, фройляйн Габи. Тогда, может, чего-нибудь
перекусить? Старый осел, я не удосужился спросить вас об этом сразу...
- Почему <старый осел>? Вы думаете, что в тюрьмах по-прежнему
голодают? Вполне сносная еда... Спасибо... Вы милый человек, Шварцман...
