концепция была точно такой же: объединенная Европа договаривается с
Германией и наносит удар по Советам...
Черчилль удивленно покачал головой:
- Вы меня с кем-то путаете, Джон, я никогда не считал возможным блок
с Гитлером.
Даллес посмотрел на Черчилля с изумлением; тот, однако, говорил
совершенно серьезно, и даже какая-то тень недоуменной обиды появилась в
его красивых, выразительных глазах, которые казались сонными только тем,
кто не умел ч у в с т в о в а т ь людей такого гигантского масштаба,
каким был сэр Уинни, потомок великого Мальборо...
...Бэн прилетел в Мадрид через два дня; пять часов спал в особняке,
отведенном ему диктатором; приняв ледяной душ, пришел в себя; за огромным
обеденным столом они сидели вдвоем с Франко, хотя уместиться здесь могло
по крайней мере человек пятьдесят.
- Не очень болтало в полете? - поинтересовался Франко, чуть кивнув
лакеям: три человека стояли за его спиной, трое - за спиной Бэна; статика
огромного зала сменилась движением; лакеи принесли Бэну угощения, - как
обычно, весьма скромные, марискос', хамон'', жареные осьминоги.
_______________
' Рыбный коктейль (исп.).
'' Сухая ветчина (исп.).
- Болтало, - ответил Бэн, сразу же принявшись за еду: в полете всегда
помногу пил, с похмельем начинался совершенно патологический голод, мог
съесть быка; особенно любил о т м о к а т ь, нахлебавшись горячего
черепахового супа с гренками; хмель выходил с потом, наступала
расслабленная успокоенность, глоток виски купировал слабость, - самое
время для делового разговора.
Однако на этот раз он сразу же попросил Франко о беседе с глазу на
глаз: "Потом попирую, генералиссимус, - сначала дело, оно крайне важно,
после этого, вероятно, вы захотите прервать трапезу на несколько минут,
чтобы дать соответствующие указания подчиненным, время не терпит, а я во
время паузы нажму на бульон, простите мою плебейскую страсть".
Франко ответил без улыбки:
- Мне легко говорить с вами, полковник, именно потому, что я тоже
рожден в простой семье и всего достиг сам.
Он чуть приподнял мизинец; этого неуловимого жеста было достаточно,
чтобы лакеи немедленно удалились; за спиной каудильо остался лишь
двухметровый Диас, шеф личной охраны; Бэн вопросительно посмотрел на
генералиссимуса. "Он глух и нем, - заметил диктатор, - я не вправе
отослать его, возможны трения с кабинетом, по решению правительства я не
имею права встречаться с кем бы то ни было вне присутствия Диаса".
- Ну что ж, - кивнул Бэн, - не будем ссориться с правительством...
Так вот, я привез вам срочное сообщение от тех, кого вы называете своими
врагами... Это сообщение, тем не менее, сформулировано в Лондоне и
Вашингтоне людьми, которые желают Испании добра... Словом, вам советуют
ответить на выступления русского посла Громыко в Совете Безопасности
немедленной и мощной демонстрацией народа в поддержку вашего режима...
- Моего режима? - удивленно переспросил Франко. - Режимы личной
власти свойственны тоталитарным государствам, тогда как Испания -
демократическая страна, где каждому гражданину гарантирована свобода слова
и вероисповедания. Да, мы были вынуждены временно запретить забастовки, но
это форма борьбы против коммунизма... Да, мы временно ограничили
деятельность газет оппозиции - опять-таки по этой же причине. Москва
использует злейших врагов Испании, масонов, в борьбе против нашего
народа... Однако наша профсоюзная пресса, в первую очередь "Арриба",
критикует предпринимателей и нерадивых чиновников администрации со всей
резкостью, которая необходима в борьбе с коррумпированным злом...
Кому он врет, подумал Бэн, себе или мне? А может, он верит в то, что
говорит? Десять лет все приближенные талдычат ему эти слова, почему бы и
не разрешить себе уверовать в них? Один миллион испанцев он расстрелял,
два миллиона пропустил через концлагеря, десять процентов населения
задавлено страхом, конечно, они готовы его славить, лишь бы не очутиться в
Карабанчели'. Смешно: как, оказывается, просто создать иллюзию народной
любви - побольше пострелять и надежно посадить за решетку, остальные
станут овечками. Найти бы таких людей, как Франко, в Латинской Америке!
Так ведь нет, индейская кровь, индейцы лишены страха, первородный грех
свободолюбия...
_______________
' Тюрьма в Мадриде.
- Генералиссимус, ваши друзья ждут немедленных массовых манифестаций
народа против вмешательства Совета Безопасности во внутренние дела
Испании...
- Я не боюсь интервенции, - ответил Франко. - Да вы на нее и не
решитесь, конгресс будет дискутировать, потом сенат, пройдет год, в это
время Сталин войдет в Париж и вы пришлете сюда свои танки, потому что
ф а ш и с т с к а я Испания окажется последним бастионом демократии на
европейском континенте...
- Речь идет не об интервенции, - ответил Бэн. - Мы думаем включить
Испанию в число государств, наравне с Турцией, Грецией, Италией, которым
будет оказана самая широкая экономическая помощь... Я обязан поделиться с
вами конфиденциальной информацией: генерал Маршалл готовит план, который
вдохнет жизнь во все страны Западной Европы. Расцвет Запада будет
противопоставлен карточной системе Востока...
Через три дня с раннего утра сотни тысяч мадриленьяс начали стекаться
на Плаца де Ориенте; даже площадь была выбрана алькальдом Мадрида Моррено
Торесом не без умысла: народ поддерживает своего генералиссимуса на
в о с т о ч н о й площади, Испания, таким образом, заявляет себя бастионом
Запада; здесь генералиссимус и обратился к нации:
- Ни одна сила в мире не имеет права вмешиваться во внутренние дела
страны! Это вызов великим принципам демократии и свободы, которым всегда
следовала, следует и будет следовать Испания! Мы никому не позволим
разрушить наше единство и наше общество всеобщего благоденствия! Никто и
никогда не сможет забрать у нас ту свободу, которую мы завоевали в
смертельной схватке с мировым коммунизмом!
Восторженный рев толпы, крики "Франко, Франко, Франко!" продолжались
несколько минут; через час все радиостанции мира передали сообщение об
этом фантастическом митинге в поддержку каудильо: полмиллиона человек
продемонстрировали свою верность "диктатору свободы и национального
возрождения".
Через три дня Франко выступил в Сарагосе; на митинг было
р е к о м е н д о в а н о прийти шестистам тысячам человек; впрочем,
подавляющее большинство пришло добровольно - даже те, которые всего десять
лет назад носили на груди портреты Дурути и Ларго Кабальеро; ах, память,
память!..
- Мы должны сказать прямо и без обиняков, что живем в мире, который
находится на грани новой войны, - провозгласил Франко. - Вопрос лишь в
том, чтобы точно просчитать наиболее выгодный момент для того, чтобы ее
объявить!
Через несколько дней сенатор О'Конски внес предложение об оказании
экономической помощи Франко и развитии с Испанией торговых и культурных
отношений; по всем европейским столицам прокатились мощные демонстрации
протеста: "Два миллиарда долларов на развитие фашизма - позор Белому
дому!"
Франко принял группу экспертов из Парижа; посмеиваясь, спросил:
- Когда ваше правительство снимет санкции против моей страны? Когда
вы откроете границы? Или коммунистический подпевала де Голль получил
приказ из Кремля продолжать слепую антииспанскую политику? Долго ли он ее
сможет проводить? Мы же отныне союзники Соединенных Штатов, хотят того в
Париже или нет...
...Когда Бэн улетал в Нью-Йорк, его провожал адмирал Кареро Бланко,
самый доверенный друг генералиссимуса, не скрывавший и поныне своих
симпатий к Гитлеру: "Это был великий стратег, великий антикоммунист,
великий антимасон... Если бы не его чрезмерная строгость против евреев, он
бы поставил разболтанные европейские демократии на колени". Бэн
поинтересовался: "А Россию?" Кареро Бланко убежденно ответил: "Он был
слишком мягок со славянами. Там была необходима еще более устрашающая
жестокость. Пройдет пара лет, и вы убедитесь в правоте моих слов... И еще:
евреи играли большую роль в противостоянии фюреру, они занимали большие
посты в Кремле... Если бы Гитлер гарантировал им свободу, Россия бы
распалась, как карточный домик, русские не умеют управлять сами собой, им
нужны иностранные инструкторы, неполноценная нация". Бэн посмеялся: "А как
же объяснить феномен Толстого, Чайковского, Гоголя, Прокофьева,
Менделеева?" Кареро Бланко не был готов к ответу, эти имена ему были плохо
известны, однако он усмехнулся: "Поскребите этих людей и увидите, что
русской крови в них практически не было". Бэн рассердился: "А в Эль Греко
была испанская кровь, адмирал?!"
...Уже возле трапа самолета (Бэн летал на новеньком "Локхиде") Кареро
Бланко сказал:
- Полковник, ваши люди почему-то оберегают некоего русского агента в
Аргентине - очень высокого уровня и достаточно компетентного... Нам не
известны ваши планы, вы нас в них не посвящаете, но вполне серьезные люди,
конструирующие внешнеполитические аспекты государственной безопасности, -
а ей грозит большевизм, и ничто другое, - считают, что далее рисковать
нельзя... Этот человек должен быть нейтрализован...
- Кого вы имеете в виду? - удивился Бэн.
- Некоего Макса Брунна, полковник. Он служил в мадридском филиале
ИТТ, а теперь находится где-то в Аргентине...
- В первый раз слышу это имя, адмирал, - ответил Бэн. - Спасибо за
информацию, я переговорю с моими друзьями...
КРИСТИНА (Осло, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________
Вернувшись в дом родителей, где пахло сыростью и торфяными брикетами,
первые два дня Кристина пролежала на широкой кровати; она подвинула ее к
окну, чтобы был виден фьорд; цветом вода напоминала бритву, прокаленную в
пламени, - серо-бурая, с тугим, нутряным малиновым высветом; было странно
видеть, как по этому металлу скользили лодки; доверчивость их хрупкой
белизны казалась противоестественной.
...В магазинах продукты продавали еще по карточкам, хотя помощь из
Америки шла ежедневно; хозяйка соседней лавки фру Йенсен, узнав Кристину,
посоветовала ей обратиться в магистрат; на рынке она смогла купить
несколько ломтиков деревенского сыра, булочку и эрзац-кофе; этого ей
хватило; она сидела, подложив под острые лопатки две большие подушки, пила
коричневую бурду и размышляла о том, что ей предстоит сделать в
понедельник.
"Слава богу, что я купила в аэропорту сигареты, - вспомнила она, -
здесь это стоит безумных денег". Глоток кофе без сахара, ломтик сыра и
затяжка любимыми сигаретами Пола - солдатскими "Лаки страйк" - рождали
иллюзию безвременья; несколько раз Криста ловила себя на мысли, что
вот-вот крикнет: "Па!" Это было ужасно; иллюзии разбиваются, как зеркало,
- вдрызг, а это к смерти, с приметами и картами нельзя спорить.
В воскресенье Криста достала стопку бумаги из нижнего ящика шкафа,
оточила карандаш, нашла папку, в которой отец хранил чертежи, и снова
устроилась возле окна, составляя график дел на завтрашний день; отец
приучил ее писать рядом с каждым намечаемым делом - точное, по минутам, -
время: "Это очень дисциплинирует, сочетание слов и цифр символизирует
порядок, вечером будет легче подвести итог сделанному".
Своим летящим, быстрым почерком она записала:
9.00 - магистратура, карточки, работа, пособие.
