Ригельт сокрушенно вздохнул:
- Салфетка нужна, оно шипучее, обрызгает...
- Платок не подойдет?
- И это вы предлагаете адъютанту Скорцени?! Он бы меня публично
унизил за такое предложение. Вы не представляете себе, как он утончен,
когда речь идет о застолье... Впрочем, не только о нем одном...
Послушайте, Браун, попросите у стюарда салфетку, два высоких фужера и,
если есть, соленый миндаль...
- Соленый миндаль не обещаю.
- А вот и не убежден, что вы правы. На таких самолетах вполне могут
быть деликатесы, они же не зря делают посадку в Лиссабоне, загружают
любопытную пищу, что вы хотите - жители океанского побережья...
- Хорошо, попрошу. Что еще нужно к этому зелью?
- Жареные сардины, но это, как я понимаю, невозможно.
Штирлиц поднялся, пошел в г о л о в у самолета; там, за загородкой,
сделанной из тонкой фанеры, облицованной пленками с картинками испанских
городов, сидели два стюарда; здесь же был небольшой рефрижератор для
бутылок и полки, в которых хранились бутерброды, взятые на борт во время
часовой стоянки в Лиссабоне.
- Мой сосед отчего-то убежден, - сказал Штирлиц, - что у вас есть
соленый миндаль...
- Вот уж чего нет, того нет, - ответил стюард, что подходил к
Штирлицу, - очень сожалею, сеньор.
- Значит, и сардинок нет?
- Сардинки есть! Мы получили ящик сардинок, могу предложить вам
банку.
- Это в масле?
- Да, конечно! А какие же еще?
- Мой сосед сказал, что в Лиссабоне подают жареные...
- Ах, это к "виньу верди"? - поинтересовался второй стюард. - Нет,
таких у нас, конечно, нет, это только в Португалии, они действительно
делают по здешнему рецепту, на углях, объедение, что за рыбка!
- Но высокие бокалы у вас есть?
- Это - да, - кивнул стюард. - Говорят, скоро станут делать первые
классы в аэропланах такого типа, тогда наверняка будем возить и соленый
миндаль. Я начну торговать вашим интересом, сеньор, мне за это наверняка
уплатят премию, у нас платят премии за рациональные идеи.
- Валяйте, - согласился Штирлиц, - торгуйте рациональной идеей, но
только мне сдается, что "идея" и "рационализм" не очень-то сочетаются,
хотя по смыслу весьма близки.
Когда Штирлиц вышел из-за перегородки, Ригельта на месте не было, а в
хвосте самолета тревожно горела красная лампочка. "Зачем человек, вошедший
в туалет, должен пугать пассажиров? - усмехнулся Штирлиц, -
просто-напросто объявляется ко всеобщему сведению: "Внимание, человек в
сортире!" Тоже, кстати, вполне "рациональная идея", можно продать этому
парню: пусть уберут красную лампочку; все резкое, будь то движение, цвет
или рев мотора, отпугивает пассажира, в следующий раз поплывет на
пароходе".
Штирлиц сел в кресло и понял, отчего Ригельт так стремительно убежал
в туалет: кресла были забрызганы вином. "Еще хорошо, что впереди никто не
сидел, а будь там дама с перманентом, - почему-то представил себе Штирлиц,
- а ее в Рио ждет любимый, а она выйдет к нему со склеенными волосами! А
почему я решил, что вино сладкое, - подумал он. - Потому что оно шипучее,
если Ригельт так все обрызгал; ох уж мне эти "утонченные" адъютанты! А где
бутылка? Не понес же он ее с собой в туалет?"
Бутылку - вина в ней осталось всего ничего, на донышке, - Ригельт
сунул в карман, сделанный на чехле кресла. Вино пахло сыростью и молодым
виноградом. И правда - океанский запах.
- Что значит желание угодить собрату, - сказал Ригельт, вернувшись на
свое место. Вид его был весьма комичен: брюки были залиты вином и левый
лацкан пиджака тоже был мокрым. - Но и вы хороши... Я думал, вы мигом
обернетесь, снял проволочки, держал пробку, как мог, но ведь Португалия -
страна пробки, они ее не жалеют, она стреляет у них как петарда...
Пробуйте вино, мне можете не оставлять, ради вас старался...
...Штирлиц никак не мог проснуться, хотя понимал уже, что он летит в
самолете, что рядом с ним сидит Ригельт, а за плечо его трясет стюард -
наверняка что-то случилось.
Он спружинился, широко открыл глаза и сразу зажмурился: ослепительное
солнце пронизывало салон, пыль в его лучах казалась фрагментом декорации
какого-то балета; действительно, маленькие пылинки плавно, словно под
музыку, перемещались в воздухе. "Они меня усыпляют, - подумал Штирлиц, -
будто какие щелкунчики; единственный балет, который мне удалось посмотреть
с папой, там было какое-то действие, когда все засы..."
- Сеньор, - стюард снова потряс его за плечо, - вам надо заполнить
пограничную анкету, мы подлетаем к Рио-де-Жанейро...
Штирлиц заставил себя подняться с кресла. Ригельта рядом не было,
спал возле запасного выхода: "лишен страха", чудо что за адъютант у
Скорцени, с таким не пропадешь!
- Давайте вашу анкету, - сказал Штирлиц и потер лицо пальцами. -
Сейчас мы ее одолеем, голубушку.
- Вы знаете португальский?
- Нет. А зачем мне это?
- Вопросы напечатаны на португальском, сеньор, я переведу...
- Так ведь он похож на испанский... Разберусь, - улыбнулся Штирлиц.
Он полез в карман, за паспортом... В левом кармане паспорта не было, хотя
он был убежден, что положил его с билетом именно туда; не оказалось
паспорта и в правом кармане.
""Виньу верди" - понял он сразу же, - Ригельт специально открыл
бутылку без меня, ай да Ригельт, ну, молодец, ай да адъютант Скорцени, как
же он меня работнул, а?! И ведь в туалет его не потащишь! Ну, а что
произойдет, если я все же затащу его в туалет? Да нет, у меня на это не
хватит сил, он здоров, как бык. Да и наверняка он сжег мой паспорт в
туалете, когда усыпил меня. Он не случайно в этом самолете, теперь это
ясно. Я не мог себе представить игру, но игра идет. Участвует в ней
Роумэн? Нет. А кто иной мог так быстро связаться с Лиссабоном? Ну, вопрос
быстроты и надежности связи - это компромисс с самим собой, с моей верой в
Роумэна. Если операция планировалась, то он вполне мог организовать весь
этот спектакль с его похищенной девушкой заранее, за две или три недели до
того, как я п о д д а л с я ему... Хорошо, а если все же нет? Зачем ты
играешь с собой? - спросил себя Штирлиц. - Я играю с собой потому, -
ответил он себе, - что рухнула моя надежда: без паспорта никто меня не
выпустит с аэродрома в Рио. И в Буэнос-Айресе меня не выпустят, если
только я не обращусь к Ригельту за помощью. Все ясно, как божий день: я
должен обратиться к нему, в этом смысл их комбинации. Их? Чьей же? Стоп, -
сказал он себе, - я не зря пытался отвести Роумэна от этой комбинации. Я
имел к этому какие-то основания. Какие же? Не знаю. Но я чувствую, что я
не просто так отводил его, не из-за того, что он мне стал симпатичен. Нет.
Нет, - повторил он, - не только поэтому. Видимо, я споткнулся на другом.
Ну, а на чем? Видимо, на том, - ответил он себе, - что Ригельт ответил: "Я
работаю в ИТТ"... Он очень не хотел мне этого говорить, но я знаю, как
заставлять их говорить правду, я их всех и г р а ю в себе, поэтому у меня
получается с ними. Он не должен был говорить мне этого, но он не был готов
к моему прямому вопросу и поэтому ответил правду, ибо боялся, что
маленькой ложью, к которой он не успел приладиться, сорвет то дело, ради
которого его отправили в этот самолет. Я нужен ИТТ. То есть Кемпу. А за
Кемпом стоят немцы. Но кто меня убедит в том, что за теми немцами, которым
я нужен, не стоит служба Роумэна?"
Обернувшись, Штирлиц поманил к себе Ригельта. Тот показал ему глазами
на анкету: мол, сейчас закончу и подойду, и спокойно углубился в
заполнение полицейского бланка. "Весь мир уже учтен, причем не раз и не
два, но все равно продолжают учитывать, хотя, с другой стороны, пойди не
учти его - вот бы я через два часа и оказался на советской территории:
собственность ли, аренда, не важно уже; можно лечь хоть на столе и спать
несколько дней кряду; спать, ничего другого я сейчас не хочу, спать
с п о к о й н о. Могу же я позволить себе такую мечту, не правда ли?"
Ригельт засмеялся:
- Да будет вам, право! А в портфеле смотрели? Я всегда сую билет в
портфель, чтобы не рвать карманы: ведь у каждой двери вынь и покажи, можно
разориться на подкладочном материале... А потом паникую...
- У меня нет портфеля, дружище.
- Ах, так... Ну-ка, еще раз тотальную проверку!
Штирлиц послушно обыскал себя; ничего, конечно же, не было.
"А если я сейчас попрошу у стюарда завтрак, - подумал Штирлиц, -
разверну маленькие вилки, а ножик суну ему в сонную артерию? Меня не
интересует, как он будет вопить, а он будет вопить; он сделается
отвратительным в своем страхе смерти, отвратительным - то есть явственным,
зримым. Ну, и что тебе это даст? - спросил себя Штирлиц. - Ты в западне,
поэтому думать надо абсолютно спокойно, всякая паника лишь усугубит дело.
Что тебе это даст, кроме сладости отмщения человеку, в котором ты вновь
увидел концентрированный ужас нацизма? Чего же тогда ты не пырнул Мюллера?
Он фигура куда более серьезная. Ты ведь не сделал этого, потому что
надеялся на выигрыш. Нет, - возразил он себе, - я просто выполнял приказ:
"приказано выжить". А если я суну вилку в шею Ригельта - без содрогания и
жалости. - меня передадут полиции в Рио-де-Жанейро, где я сделаю
заявление, отчего я убил этого наци, и раскрутка дела приведет в ИТТ, к
Кемпу, к их цепи, а у них крепкая цепь, если этот бес успел получить
приказание п о д с к о ч и т ь ко мне в Лиссабоне и лишить документов. Ну
и что? Какое дело Бразилии до их ц е п и? У них своих забот хватает. Да,
но я потребую вызвать в тюрьму нашего консула, назову свое русское имя,
объясню, отчего все случилось. Ну и как же ты это объяснишь? - спросил
себя Штирлиц. - Почти год как здесь произошел государственный переворот,
на смену президенту Жетулио Варгасу пришли военные, разгромили левых и
начали травить коммунистов как "агентов Кремля". Народ, правда, смог
остановить это, даже в сенат прошел коммунист на выборах, но ведь травля
всего того, что связано с левыми, продолжается! И вот заявляешься ты, весь
в крови этого борова, и говоришь: "Я - русский, я зарезал нацистского
кабана, верните меня домой". Фи, Штирлиц, ты запаниковал, это недостойно,
спокойствие и еще раз спокойствие"
- Послушайте, Викель, - сказал Штирлиц, - а ведь у меня надежда
только на вас... В силу понятных вам причин я не могу заявить о потере
паспорта, это провал...
- Куда вы летите?
- В Асунсьон.
- Это через Игуасу, - сразу же сказал Ригельт. - Вам здесь надо
делать пересадку, лететь на маленьком самолете в джунгли, а из Игуасу -
это, правда, Аргентина: тоже требуют визу - вы бы легко добрались до
Асунсьона... Здесь у меня нет контактов, Штир... Браун... В Игуасу вы
пропустите самолет - уснете в сортире, напьетесь, придумаем что-нибудь, да
и я попробую кое-что предпринять... Где ваш билет?
- Вот он.
- Ну-ка, дайте... Значит, вы летите до Асунсьона, - он ткнул пальцем
в талон. - Багажа у вас нет, пересадка с одного самолета на другой - всего
лишь. Паспорт, думаю, не нужен - во всяком случае, до Игуасу...
- А вы-то куда летите?
- Я летел в Буэнос-Айрес, но теперь, видимо, придется сделать крюк,
чтобы попробовать уладить ваше дело.
"Пусти слезу, - сказал себе Штирлиц, - они ж все берут п о в е р х у,
он будет убежден, что я тронут до глубины души его братством, это вселит в
него убежденность, что я не заподозрил его, это поднимет его в собственных
глазах - "Каков я профессионал!" Видимо, с ним надо вести себя именно так,
сесть в бразильскую кутузку без документов неразумно".
