Рихард Шульце-Коссенс, бывшая руководительница германского Красного Креста
фрау Луиза фон Эртцен, оберштурмбанфюрер СС Дитрих Цимссен...
- Это какой Шульце-Коссенс? Офицер разведки, прикомандированный к
штаб-квартире фюрера в "Вольфшанце"?
- Именно.
- Он был последним адъютантом Гитлера?
- Совершенно верно.
- А Цимссен?
- Офицер разведки лейб-штандарта СС "Адольф Гитлер".
- Хм... С этим я еще не говорил...
Скорцени снова вздохнул:
- Ах, бедный, добрый, наивный Хеттль... Никогда еще предательство не
приводило к добру, а уж оговор - тем более.
- Перестаньте, Скорцени, - отрезал полковник и достал из портфеля
пачку документов. - Тут есть ваши подписи... Как фюрера "Паука". Можете
ознакомиться. Спасибо, господин Хеттль... Как вас устроили?
- Прекрасно.
- Завтра вам придется побыть в Висбадене, а в пятницу мы перекинем
вас в Зальцбург. До свиданья и еще раз спасибо.
Проводив взглядом Хеттля, полковник поднялся, походил по кабинету,
забросив короткие руки за крепкую спину, остановился перед столом, написал
что-то на листке бумаги, показал написанное Скорцени: "Я предложу вам
сотрудничество еще раз, но вы достойно откажетесь от моего предложения",
сложил бумагу, тщательно уравнял ее ногтем и спрятал в нагрудный карман.
- Ну вот, Скорцени... Карты на столе, от вас зависит решение... Либо
мы передадим вас русским - они с вами чикаться не станут, либо вы
согласитесь на сотрудничество с нашей службой.
"А что если после моего зафиксированного звукозаписью отказа, -
подумал Скорцени, - они и в самом деле выдадут меня русским? Что если он
играет мной, этот седоголовый? Такое вполне можно допустить, янки берут не
силой, а коварством. Хорошо, а если я скажу ему, что мне надо подумать?
Каждое мое слово записывается, Хеттль раскололся, я в ловушке... Но ведь
просьба отложить разговор может трактоваться будущими историками как
косвенное согласие на вербовку... Вправе ли я упасть лицом в грязь, я,
Отто Скорцени, освободитель Муссолини, любимец фюрера, герой рейха? А
дергаться в петле я вправе? Время, всегда надо думать о времени, выигрыш
времени равнозначен выигрышу сражения - аксиома. В воздухе носится то, о
чем говорил фюрер: союзники передерутся, Трумэн никогда не уживется со
Сталиным. Кто тогда будет нужен Трумэну, чтобы спасти Европу от
большевизма? Мы, солдаты рейха, мы - больше эта задача никому не по зубам.
Поверить этому седому? В конечном счете я могу согласиться на
сотрудничество, если действительно пойму, что меня выдают русским, но я
скажу об этом братьям по СС, и они задним числом санкционируют этот
поступок, ибо и в логове янки я стану работать на нас, на будущее немцев".
Поняв, что он нашел оправдание себе, ощутив какое-то расслабленное
успокоение и одновременно брезгливость к себе, Скорцени ответил:
- Я никогда ни с кем не пойду ни на какое сотрудничество.
- Хм... Что ж, пеняйте на себя... Но ответили вы как солдат. Едем.
- Куда? - спросил Скорцени, ощутив, как внутри у него все захолодело;
голос, однако, его не выдал - был по-прежнему спокоен.
- Я приглашаю вас на ужин. Пусть ваш последний ужин в жизни пройдет
лицом к лицу с вашим врагом.
Он привез Скорцени на вокзал, забитый американскими солдатами -
шумно, весело, угарно; тут уж, конечно, никакой записи быть не может (ее
действительно не было); в офицерском буфете было, однако, пусто; полковник
заказал по стэйку', пива и московской водки, пояснив, что русские союзники
в Берлине отдали большую партию чуть не за полцены, не знают бизнеса -
именно сейчас, на гребне б р а т с т в а, надо было б продавать
втридорога.
_______________
' С т э й к (англ.) - кусок жареного мяса.
После первой рюмки полковник жадно набросился на мясо, но его манера
не была Скорцени отвратительна, потому что он видел в этом характер
человека: кто быстро и сильно ест, тот умеет принимать решения, а это дано
далеко не многим.
- Знаете, я довольно давно изучаю прессу и радиопрограммы Геббельса,
- расправившись со стэйком, продолжил полковник, отхлебнув сухого,
беспенного, какого-то вялого американского пива. - И чем дольше я изучал
Геббельса, тем яснее мне становилось, что он таил в себе постоянное,
глубоко затаенное зерно ужаса перед фюрером... Видимо, поэтому он так
безудержно лгал, извращал факты, переворачивал явления с ног на голову,
чтобы доказать любой - самый вздорный - постулат Гитлера... Я поднял его
досье... Вы знаете историю доктора Геббельса?
- Меня интересовало будущее, полковник... Когда воюешь, постоянно
думаешь о будущем, то есть о жизни... В историю обрушиваются только после
побед...
- И поражений. Причем я затрудняюсь сказать, после чего нации охотнее
всего растворяются в истории, может быть, даже после поражений... Так вот
Геббельс. В принципе Гитлер как фюрер государства должен был судить его за
каждодневную дезинформацию, ибо хромой уверял народ в неминуемой победе
даже тогда, когда кончился Сталинград. И народ верил ему - врать он умел
талантливо, он по призванию не пропагандист, а драматический актер, он
верил своей лжи, он бы Отелло мог сыграть, право... Я посещал его
публичные выступления, знаю, что говорю... Я видел напор, атаку, взлет, но
каждый раз во время его речей - а я садился в ложу прессы, близко от него,
- я порой замечал в его пронзительно-черных, круглых глазах ужас. Да, да,
ужас... Он вспыхивал и моментально исчезал... Но он вспыхивал, Скорцени...
Просмотрев в Нюрнберге досье, которое мы на него собрали, я порадовался
своей наблюдательности... Нет, я не хвастаюсь, это в общем-то не в
характере американца, мы прагматики, а хвастовство слишком женственно, это
угодно порабощенным народам, лишенным права на свободу поступка... Вам
известно, что наиболее талантливым оратором, громившим Гитлера в середине
двадцатых годов, был именно Геббельс?
- Этого не может быть, - отрезал Скорцени, сделав маленький глоток
пива. - Не противополагайте его пропаганде - свою, это недостойно
победителей.
- Изложение фактов - пропаганда?
- Вы пока еще не назвали ни одного факта.
- Назову... Имя Штрассера вам, конечно, знакомо?
- Вы имеете в виду изменника или эмигранта?
- Изменником вы называете истинного создателя вашей
национал-социалистской рабочей партии Грегора Штрассера?
- Истинным создателем партии был, есть и останется фюрер.
- А вот это как раз пропаганда. Я дам вам архивы, почитаете...
Архивы, Скорцени, страшнее динамита... Именно поэтому - и я понял, что вы
догадались об этом, - мы приехали сюда, на вокзал, из-под записи, чтобы
ничего не попало в архив: я дорожу вами, потому что вы уже Скорцени... А
когда Гитлер начинал, он был Шикльгрубером, вот в чем беда... И состоял на
к о н т а к т е у капитана Эрнста Рэма - в качестве оплачиваемого
осведомителя... Не надо, не дышите шумно ноздрями, я же сказал - вы
познакомитесь с архивами... Я нарочито огрубляю проблему, называя фюрера
осведомителем политического отдела седьмого, баварского то бишь, округа
рейхсвера. Скорее Шикльгрубер был неким агентом влияния, он работал в
маленьких партиях, о с в е щ а я их Рэму, который руководил всеми его
действиями... Вы не слыхали об этом, конечно?
- Я слыхал... Это ваша пропаганда...
- Если прочитаете документы - измените свою точку зрения или
останетесь на своей позиции?
- Если документы истинны, если я смогу убедиться - с помощью
экспертиз, - что это не ваша фальшивка, я соглашусь с правдой, но во имя
будущих поколений немцев я никогда - публично - не отступлюсь от того,
чему служил.
- То есть, вы п о к р о е т е проходимца только потому, что вы ему
служили?
- Не я. Нация. Нельзя делать из немцев стадо баранов, даже если фюрер
и был, как вы утверждаете, на с в я з и у изменника Рэма.
- Факты измены Рэма вам известны? Или предательства Штрассера? Не
надо, Скорцени, не прячьтесь от себя... Я продолжу про Геббельса, иначе мы
с вами заберемся в дебри, а я вывез вас с санкции охраны на два часа -
фактор времени, ничего не попишешь. Так вот, после ареста Гитлера, когда
он сидел в ландсбергском "санатории" - так называли тюрьму, где он отбывал
год после мюнхенского путча двадцать третьего года, - братья Штрассеры
обосновались в Руре и начали битву за рабочий класс, партия-то была
"рабочая" как-никак... И, между прочим, преуспели на севере Германии. Но
более всего им там мешал блестящий оратор, представлявший интересы "Дойче
фолькспартай" - доктор Йозеф Геббельс. Он поносил нацистов и Гитлера с
такой яростью, он произносил такие страстные речи против вашей идеи, что
Штрассер пошел ва-банк: узнав, что Геббельс нищенствует, живет на подаяния
друзей, он предложил ему пост главного редактора газеты
национал-социалистов с окладом двести марок. И Геббельс принял это
предложение. Более того, он стал личным секретарем Грегора Штрассера. Об
этом вам известно?
- Я не верил.
- Но слыхали об этом?
- Да.
- И о том, что Гиммлер был личным секретарем "эмигранта" Отто
Штрассера, тоже слыхали?
- Я знаю, что Гиммлер руководил ликвидацией изменника Грегора
Штрассера и санкционировал охоту за эмигрантом Отто. Про другое - не знаю.
- Не знаете, - задумчиво повторил полковник. - Еще водки?
- Нет, благодарю.
- Пива?
- Если можно, кофе.
- Конечно, можно, отчего же нельзя...
Полковник попросил принести кофе, достал алюминиевую трубочку, в
которой был упакован кубинский "упман", раскурил толстую сигару и
вздохнул:
- По профессии я адвокат, Скорцени. Моя проблематика в юриспруденции
любопытна: защита наших нефтяных интересов в Латинской Америке. Я провожу
с вами эту беседу потому, что меня интересует ваша концепция
национализма... Что это за феномен? Однозначен ли он? В Латинской Америке
вот-вот произойдет взрыв национальных чувствований, а мы к этому, увы, не
готовы. Вот я и решил проработать эту проблему с вами - австриец, отдавший
свою жизнь немцам.
- Я не знаю, что такое "австриец", - сразу же ответил Скорцени, -
такой нации не существует. Есть диалект немецкого языка, австрийский, а
точнее говоря - венский. С этим смешно спорить, а нации не существует, это
чепуха.
- Хм... Ладно, бог с вами, - усмехнулся полковник. - Давайте я,
наконец, закончу с Геббельсом... Вам известно, что именно он предложил
исключить из партии Гитлера? В двадцать пятом году? И его поддержали
помимо братьев Штрассеров гауляйтеры Эрик Кох, Лозе, Кауфман?
- Дайте архивы, - повторил Скорцени. - Я не могу верить вам на слово,
это опрокидывает мою жизненную позицию...
- Дам... Но я это все к тому, что Геббельс - при том, что умел
великолепно говорить речи, - все же был дерьмовым пропагандистом и большим
трусом. Как и Геринг, Гиммлер, Лей, да и вся эта камарилья. Каждый из них
понимал, что животный антисемитизм Гитлера, как и его постоянные угрозы
капиталу, раздуваемые, кстати, Геббельсом, не позволят Западу серьезно
разговаривать с ним. Если бы Геббельс не был з а м а р а н грехами
молодости по отношению к Гитлеру, у него бы хватило смелости
скорректировать политическую линию фюрера, и единый фронт против
большевизма был бы выстроен в тридцатых годах... Он, фюрер, держал подле
себя з а м а р а н н ы х, Скорцени, он их тасовал, как замусоленные
карты... Так вот, единый фронт - если всерьез думать о будущем - придется
налаживать вам... Вам и вашим единомышленникам - не тупым партийным
