постели...
- Да?
- Ты понимаешь, отчего я именно так ответила?
- Нет.
- Потому что палачам никогда нельзя показывать, кого ты любишь. Они
обязательно этим воспользуются, будут ж а т ь именно на это, выкручивать
руки, сулить, доказывать, унижать... Я знаю, я испытала это на себе,
потому что просила за па...
- Я знаю.
- Я понимаю, что знаешь. Но ты дослушай меня все-таки. Я не скрывала
своей любви к нему. Более того, я объясняла им, за что я люблю... любила
папочку... Я пыталась рассказать им, какой он умный, честный, красивый,
как он добр к людям... Понимаешь? Я рассказала им такое, что они смогли
использовать в тюрьме - против папы. Они пугали его, что я тоже
арестована... Иначе откуда бы они узнали такое о нем?
- Ты рассказывала об этом Гаузнеру?
- Ему тоже. Ты ведь теперь, наверное, знаешь имена всех, кому я
рассказывала про папу...
- Да.
- Ох, как хорошо, что ты так ответил, милый...
- А как бы я мог ответить иначе?
- Ты мог солгать.
Он покачал головой:
- Ложь укорачивает жизнь.
- Когда как.
- Ты имеешь в виду "ложь во спасение"?
- И это тоже.
- Может быть. Только я всегда стараюсь говорить правду.
- Даже когда говоришь со своими агентами?
- Да, - он усмехнулся. - Им-то как раз довольно трудно врать, они
здесь очень высокие люди, могут меня перепроверить... А что касается
Гаузнера... Ты слышала три хлопка?
- Какие?
- Когда ты стояла на балконе?
- Да. Я подумала, что вы обмываете сделку... Гаузнер очень любит
обмывать договор... Обязательно открывает бутылку шампанского...
- Больше не откроет.
- Откроет.
- Нет, - Роумэн покачал головой, - больше не откроет. Это было не
шампанское, человечек. Это были выстрелы из пистолета с бесшумной
насадкой, из которого Гаузнера пристрелили... Так что живи спокойно.
- Хорошая новость... Жаль, что этого не сделала я... Но ведь
репетировал со мной другой человек.
- Пеле?
- Нет.
- Кемп?
- Нет, другой. Я не встречала его раньше.
- По фото узнаешь?
- Конечно... Но ты дослушай меня. Ладно?
- Конечно, - ответил он, чувствуя, как сердце снова заколотилось,
словно заячий хвост, и колышаще зашумело в висках.
- Так вот, он репетировал со мною нашу встречу... Каждый мой жест и
слово... Торговал он при этом твоей жизнью... Он не поверил, что ты просто
хороший партнер в постели... Они мне рассказали, что тебя пытали и ты
перестал быть мужчиной... Я ответила, что мне как женщине лучше знать,
мужчина ты или нет... Но это все пустое, милый... Я подписала
обязательство работать против тебя.
- Я предполагал это.
- А почему не спросил?
- Потому что я знал, что ты непременно расскажешь мне об этом.
- Я сама не знала, расскажу ли я тебе. Вот. Ну и рассказала.
- Спасибо, человечек. Мне стало сейчас так легко и счастливо на душе,
так спокойно на сердце...
- И от этого оно у тебя так молотит? И поэтому ты стал белым, да?
- Сейчас это пройдет... Минут через пять... Я побелел, когда понял,
что ты хочешь мне сказать то, о чем очень трудно говорить, прямо-таки
невозможно... Но и мне придется сделать это в Вашингтоне... Я тоже
подписал обязательство работать на них. Когда понял, что они действительно
убьют тебя... У них ведь не было иного выхода...
- Значит, я не должна была тебе ничего говорить.
- Почему?
- Потому что ты будешь обязан сказать в Вашингтоне и про меня. И
тогда я перестану быть твоей... женой... Если, конечно, ты продолжаешь еще
хотеть этого... Я стану перевербованным агентом... Ты ведь не вправе,
сказав им про себя, утаить обо мне?
...В девять утра Роумэн отправил в Вашингтон шифротелеграмму Макайру
с просьбой разрешить ему текущий отпуск в Штатах, чтобы жениться на
родине. "Если люди Гаузнера действительно читают наш код, то пусть прочтут
и это сообщение. Они не могут не проявить себя, если так. Очень хорошо.
Рядом с Кристой сидит мой помощник Джонсон, надежен, как булыжник. А я
теперь готов к встрече. Они проявят себя в течение ближайших двух дней".
Однако ответ от Макайра пришел через пять часов: "Поздравляю от всего
сердца, можете считать себя в отпуске с сегодняшнего дня, сердечно ваш".
Дома Джонсон сообщил, что звонков не было, вообще ничего
подозрительного; команда, наблюдавшая за улицей, тоже не обратила внимания
ни на одну машину или пешехода; все как всегда, только один раз проехал
полковник Эронимо, но ведь он наш друг.
- Он наш друг, - повторил в задумчивости Роумэн. - Мне к нему звонить
не с руки, сборы и все такое прочее, - он замолчал, включил радиоприемник,
нашел музыку и продолжил: - Возьмите какую-нибудь ерунду - продлить визу
больной американской старухе или что-нибудь в этом роде - и поезжайте на
Пуэрто-дель-Соль... Сделав, что нужно, загляните к Эронимо, поманите его
пальцем в коридор и там спросите: "Кто отправил вас вчера... нет, теперь
уже позавчера из города?" Объясните, что ответ должен быть честным... Нет,
так нельзя говорить испанцу - пусть даже и полицейскому, взовьется от
обиды, потеряем... Скажите, что ответ должен быть исчерпывающим, потому
что это позволит Роумэну, только это и ничто другое, продолжать
поддерживать с ним дружеские отношения - со всеми вытекающими отсюда
последствиями. О результате разговора скажете мне в аэропорту, перед нашим
вылетом. И если он ответит исчерпывающе, проведете работу по тому человеку
или, возможно, людям, которые отправили его из Мадрида, когда я вернулся
из Мюнхена. О кэй?
- О ка, - ответил Джонсон, техасец, он экономил время даже на
гласных, сокращая привычный "ол коррект", то есть "о кэй", до типично
техасского, стремительно-глотающего "о ка"; "пусть что угодно говорит,
только бы сделал то, что я ему поручил"; на аэродроме Джонсон сказал, что
приказ поступил от бессменного министра правительства Бласа Переса
Гонсалеса; "вот куда тянется цепь Верена; ай да молодцы, лихо работают!"
МЮЛЛЕР (Аргентина, март сорок шестого)
__________________________________________________________________________
Он оглядел собравшихся, улыбнулся им своей неожиданной, доброй
улыбкой, чуть шмыгнул носом и сказал:
- Ну, вот мы, наконец, и собрались все вместе, дорогие мои друзья. И
я счастлив этому, неизбывно счастлив, - только старый баварский крестьянин
так радуется первым весенним ручейкам в горах, предвестникам плодородия и
праздника будущего урожая. Поэтому я открываю наше совещание, испытывая
уверенность в том, что пройдет оно конструктивно и по-деловому. Я дам
общий обзор положения в мире, каким он видится мне, моим друзьям и нашим
старшим товарищам, и остановлюсь на некоторых аспектах ситуации в
Аргентине. А потом свои соображения выскажете вы. Есть возражения?
Возражений нет. Прекрасно. Итак, по первому параграфу. Думаю, всем ясно,
что мир вступил в эру глобального противостояния Кремля и Белого дома. С
той поры, как Британская империя - благодаря лейбористам - станет
Содружеством наций, Лондон как объект мировой политики будет играть
подчиненную роль, европейская эпоха истории человечества на какое-то время
прекратила существование, и теперь на арену всемирной схватки выходят
новые силы - Китай в первую очередь, затем Латинская Америка, страны
Ближнего и Среднего Востока, то есть нефть как кровь войны.
Сталинский ставленник Мао Цзэдун является, конечно же, личностью
вполне устремленной, хотя и не лишенной какой-то парадоксальности. Победа
над Японией, крах Квантуна - все это разрушило миф о величии острова, на
смену этому мифу пришел призыв к борьбе за окончательное освобождение от
"своих угнетателей". Несмотря на помощь, которую Белый дом оказывает
генералиссимусу Чан Кайши, я не думаю, что он удержится, ибо у него нет
национальной концепции, он хочет сохранить статус-кво, а это на данном
этапе невозможно.
В какой мере Москве выгодна победа Мао Цзэдуна? С точки зрения
пропагандистской - выгодна по всем позициям. С точки зрения экономической
- не думаю, поскольку Кремлю придется помогать, - Мюллер смешливо дернул
носом, - товарищам по классу, иначе они поступить не смогут, но это будет
означать удар по русским, это затормозит все их восстановительные работы,
а им надо восстановить территорию большую, чем Германия и Франция, вместе
взятые.
Какой вывод? Об этом - в конце, суммируя общий итог.
Латинская Америка - мы это видим, как никто другой, потому что
смотрим глазами новых людей, кроме, конечно, тех, - Мюллер улыбнулся
Людвигу Фрейде, сидевшему возле камина, - кто прожил здесь большую часть
жизни, - являет собой кипящий котел с крепко закупоренной крышкой. Однако,
как ее ни закручивай, результат будет один - пар найдет выход; впрочем,
пар можно выпустить, но можно и довести ситуацию до взрыва. Вопрос, на
который мы должны дать ответ, очевиден: что выгодно нам, нашему братству?
Взрыв? Или выпускание пара?
Во-первых, престиж, завоеванный русскими во время минувшего сражения,
не мог не отразиться на здешних коммунистах. Хотели мы того или нет, хотя,
- Мюллер усмехнулся, - мы этого, конечно, не хотели, русские подтвердили
правоту своей идеи делом. Все левые силы здесь потребовали прав, и власть
не могла им их не дать; мы - далеко, британцы, традиционно сильные в
здешних банках и на железных дорогах, были, как и янки, связаны по рукам и
ногам союзом с Кремлем: не могли же они помогать врагу?!
Во-вторых, попытки Перона и боливийцев обуздать левых были преподаны
американской прессой как путчи, организованные нашей секретной службой.
Увы, должен вас огорчить: хотя наше влияние на лидеров путчей было весьма
значимым, они не коллаборировали с нами в той степени, в какой нам бы
хотелось. Таким образом, вместо поддержки Перона и подобных ему Вашингтон
оттолкнул их ногой. Трумэн сейчас пытается наладить добрые отношения;
поглядим; думаю, без нашей помощи ему не обойтись.
В-третьих, если левые не будут обузданы на континенте раз и навсегда,
ситуацию трудно предсказать, а мы с вами лишимся плацдарма, столь
необходимого для процесса нашего восстановления.
Эрго: на нынешнем этапе наши интересы и понятный страх янки перед
возможной потерей своих позиций в Латинской Америке практически смыкаются.
Эта ситуация не есть некий парадокс истории, это реализация того, что
предсказывал фюрер, особенно в последние месяцы битвы.
Теперь по поводу положения в Греции и на Ближнем Востоке.
Гражданская война в Афинах делает невозможным диалог между Москвой и
Западом. И это прекрасно. Южнее Греции тоже пахнет порохом. Крах
британского колониализма, явившийся прямым следствием их победы, - а вот
это как раз парадоксальная ситуация, не правда ли: реальное поражение
вместо мифической победы?! - породил новое качество не только арабского
народа, еврейского населения Палестины, но и Африки в целом. Там грядут
события, трудно предсказуемые, однако ясно одно: Англии и Соединенным
Штатам рискованно открыто поддерживать евреев в их сражении за создание
своего государства. Единственной силой, которая честно заявляет о
возможности создания такого рода общности, является Кремль. Сталина можно
понять: в отличие от Лондона, у него есть своя нефть в Баку. Англичане
поддерживают и арабов, и евреев, стремясь при этом сохранять видимый
нейтралитет. Не позволим. Белый дом пока еще не занял определенной
позиции. Подождем. Ну, а мы - благодаря искусству нашего товарища Йозефа
