"...Но дело в том, что он работает в органах. И не просто в органах, а
- в Органах. Только поэтому мы вынуждены принимать..."
"Броневицкого внутрь", - смачно завершил Ибрагим.
"Ясно, - кивнул Густав, оживляясь. - Значит, его можно использовать? Но
как?"
"Мы его подымем на высокую гору, - сказал Ибрагим, грозя свалиться со
стула. - Так?"
"Так", - простодушно моргнул Густав, поправляя очки.
"И бросим его в горизонтальном направлении со скоростью 7,9 км/сек".
Густав улыбнулся.
"Это что, из анекдота какого-нибудь?" - полюбопытствовал он.
"Нет, это просто Ибрагим читал на днях какую-то физическую книгу, -
объяснил Машка, с сожалением глядя на Ибрагима. - Он вычитал, что если с
высокой горы кинуть какое-нибудь тело в горизонтальном направлении со
скоростью 7,9 км/сек, то оно не упадет, а будет вращаться вокруг Земли. А
еще ему понравилось то, что, оказывается, два тучных человека притягивают
друг друга на расстоянии 1 м с силой 1/20 мГ".
"Старую книгу читал, - заметил Густав. - В современных сила
обозначается в ньютонах".
"Ох, пролетим мы, чует мое сердце, - стонал меж тем Шина, - ох,
настругают нас на ремешки, на тонкие полосочки, ох, настругают..."
"Не надо, - буркнул Машка, - не надо нам стругацких".
Густав засмеялся.
"Ну, точно дети маленькие, - с удовольствием произнес он. - Все бы им в
слова играть. Тут такое дело непонятное, а они..."
"А что тут непонятного? - удивился Шина. - Может, тебе, Машка, тут
что-то непонятно?"
"Мне-то понятно", - серьезно ответил Машка.
"А что тебе понятно?" - казалось, еще больше удивился Шина.
"А то понятно, что дело наше ясное, то есть дохлое до полной гибели
всерьез. Ты ведь сам, Густав, точно заметил, что мы открылись. Раньше нас
никто не знал, и мы в своем дружеском кругу могли строить какие угодно
планы. Но когда дело дошло до тела, или, вернее, тело добралось до дела, то
тело превратилось в мишень. Это уже не любительская лига на уровне кухонной
оппозиции. Потому что, ты подумай сам всерьез, ну какое из тебя, к черту,
прикрытие? Тоже мне прикрытие... Не прикрытие, а сплошное декольте".
"Ну... - смутился Густав. - Я думаю, в случае чего мои родственники...
папа... И вообще, я не могу понять, разве нам грозит что-то страшное? Не
убьют же нас?"
"Нас расстреляют, - вздохнул Машка. - Прямой наводкой из
противотанкового орудия. Или из огнетушителя, что еще хуже".
"Из броневицкого, - подсказал Ибрагим, - жидким дерьмом".
Густав поморщился.
"Ну, опять началось", - с неудовольствием произнес он.
"А что, достали мы тебя?"
"Меня вообще невозможно достать".
"Ты понимаешь, Густав, - Шина ехидно заглянул ему в глаза, - чтобы
достать, нужно приподняться..."
Густав снова залился краской, развел руками и беспомощно оглянулся на
Ибрагима.
Ибрагим встал и, пошатываясь, вышел на балкон.
В передней загремел звонок. Маршеобразным перезвоном наполнилась
квартира - такую наглость могла себе позволить только Фанни, - но, впрочем,
старый механизм тут же смутился собственною прытью, закашлялся и расчихался,
расстроенным диезом зуммер завсхлипывал...
"Диезом зуммер, - бормотал Шина, отпирая входную дверь. - Вольтова
дуга. Дорога в дхарму. Му. Я не Коровкин. Я - товарищ Маша, емкость тела 100
литров, грузоподъемность 320 кг (4 человека) - как у лифта... мера
социальной защиты - расстрел из броневицкого..."
Машка сложил из пальцев физический карандаш и, показавши его Шине,
продолжал гудеть.
"Ты понимаешь, Густав, - гудел Машка, - я всегда говорил, что для того,
чтоб заниматься политикой, нужно быть или слоном, или утиральником. Иначе
говоря, деловым человеком. Вот так. Но нет у нас для этого данных, ну просто
никаких, понимаешь, ну полный финиш... Да нет, куда там, не понять тебе...
Вас там воспитывают, понимаешь, с самого детства именно для дела. В первую
очередь - дело, а потом уже все остальное. А у нас наоборот, понимаешь, -
сначала все остальное, ну, а потом уже..."
"Да все понятно, понял я тебя!" - слабо кричал Густав, красный, как
паспорт, порываясь вскинуться навстречу девушке из Машкиных объятий. Трещала
свеча. Матовая, смутных очертаний Густавская тень обреталась на стене
матерым человечищем, а голова его ползла по потолку, напоминая африканский
континент.
Вошла Фанни.
"Ну, что вы меня встречаете, как мента, - засмеялась Фанни, -
молчанием?"
"Здравствуйте! Здравствуйте!" - вздыхал Густав, всей фигурою своей
выражая радость и напрягая все свои малые визуальные силы и оптические
снасти.
Фанни показала язык Машкиной спине и отправилась на кухню. Вслед за ней
плотоядным котярой достигался Шина.
Густав еще раз вздохнул и откинулся на кресло. Мавр съежился за
Густавскую спину.
Тем временем забытый, очевидно, всеми Ибрагим в одиночестве пропадал на
балконе. Курил он, что ли, или нет, и чем он занимался там - никому, вроде,
до этого и дела не было.
Покамест же все терли что-то свое.
"Навага фри, форшмак, тур де анш, суфле, суплес..." - это Шина, путая
названия блюд с приемами из французской борьбы, угощал на кухне Фанни пивом
с воблой и лещом.
"Would you drink with me?" - говорил Машка, обнаруживая знание
иностранного языка.
"Значит, если брат Броневицкий, значит он тоже - Броневицкий?" -
вежливо удивлялся Густав.
"Sure, - мычал Машка, - в большой степени броневицкий".
"Чуяло мое сердце, - стонал Шина, - чуяло мое вещее, что Фаничка
придет..."
"А я сегодня стишок сочинила!" - пищала Фанни.
"...А то проснулся я утром, а в комнате грязь, слякоть... Стоит
посередине ящик Машки с китайской надписью "яблоки"..."
"Would you like огненная вода?"
"...А что там внутри? Посмотрел я, а там - рукописи, мышиные фекалии и
гербарий из погибших тараканов..."
"Нет, ты послушай, Шин!.."
"...На полу - кастрюли грязные с тучами москитов... Да еще ночью меня
разбудил телефон, я говорю "але", а там - неопознанный дышащий объект... Но
чуяло мое сердце, что Фаничка придет, и я убрался: выкинул кастрюли с тучами
москитов, спрятал ящик Машкин, как мешающий простору души... Ну, что ты там
сочинила, девочка?"
Машка кошка, Машка мышка,
На макушке Машки крышка.
Машка, кушай больше кашки,
Станешь пышкой и какашкой!
- давясь смехом, продекламировала Фанни.
"Когда в Поднебесной известно всем, что прекрасное - прекрасно, - также
стихами гудел Машка, - тогда появляется в Поднебесье и безобразное. Когда
всем известно: добро есть добро - то возникает зло. Так порождают небытие
друг друга с бытием. Длинное - краткое, трудное - легкое, низшее - высшее
напрегонки, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, позднее - раннее следуют
парами друг за другим. И совершенномудрый в делах чтит недеяние, учит без
слов, создает и меняет без обладания. Он приводит в движение сны, не
гордится концом своим. Снится вам бабочка иль человек - вот вам вопрос, а
вот ответ: длинное - краткое, трудное - легкое..." и т.д.
И тому подобные мозговые достачи. За всеми этими разговорами, из
которых, в общем-то, и состоит вся человеческая жизнь - из всех этих
невнятных междометий, удач-неудач, а то бывает ведь и так, что и вставные
челюсти по всем этажам летают, а то, глядишь, и помогают кому-нибудь выйти
из всех дверей, в которые он хочет войти... Словом, долго тут еще какие-то
базары шли, шел по телевизору "Человек из окон", шел отряд по знамени,
шерсть на рукаве - короче, мы договорились до того, что в середине всех этих
речей Шина, совершивши тишину, внезапно заявился в комнату и с опрокинутым
лицом вдруг сообщил друзьям облом.
"Атас, - сказал он почему-то шепотом. - Атас, ребята! Фанни говорит, за
нами следят..."
Ну, все, так, посомневались.
"Ни фига, - обиделась Фанни. - Стоит на улице какой-то хмырь в рубахе с
петухами и на окна ваши очки наводит. И у подъезда курит в пиджаке - тоже
хмырь какой-то трафаретный. И лицо казенное".
"И на щечке родинка, - проворчал Машка. - И в глазах любовь".
"Ни фига, - рассудительно заметила Фанни. - Он стоит - как солдат у
мавзолея, взглядом водит. И под мышкой грудь намечается".
"Так что же, по коням?" - очень спокойным голосом предложил Шина.
"Нет... То есть, да... Нет, дай сообразить..." - Машка раздраженно
вскочил.
У Густава очки на лоб полезли. Он тоже поднялся, аккуратно одернул
костюм и выругался крайне иностранным голосом.
Один лишь Новиков почему-то совсем не испугался. Новиков ехидно
наблюдал за происходящим.
"Значит, так... - Машка взъерошил волосы. - Я думаю, лучше..."
"А где же Ибрагим?" - внезапно шепотом, как давеча Шина, вопросил он.
Шина дико оглянулся и, почему-то захромав, иноходью застремился на
балкон.
А Ибрагим тем временем спал. Ибрагим спал, и Ибрагиму снился Машка.
Машка свалился с памятника Чугунного Вождя и ушиб себе морду. Ибрагим
посмотрел на Машку и не смог удержаться от смеха. Вместо Машки на него
глядел бессмысленный полусостав - торс энд фэйс, где вместо фэйса был
какой-то корнеплод. Полусостав задвигал челюстями и, обращаясь в смутный
результат, сообщил:
"Смотри, Ибрагим, смотри - Первое мая!"
Ибрагим посмотрел на улицу и увидел Первое мая. Солнце было красное.
Небо синее. Трава зеленая. И народ шел по улице чистый, умытый, желтый от
солнца. Где-то неподалеку клубились звуки оркестра, на стенах домов
волновались пунцовые флаги и в душном вечернем воздухе радостно летали белые
помойные голуби.
"Смотрите! - сказал Ибрагим и от смеха чуть не свалился с балкона. -
Смотрите - Броня!"
По улице, по проезжей части, ехала платформа, влекомая грузовиком.
Однако, даже этот могучий в обычном измерении рабочий автокар выглядел почти
что насекомым на фоне статуи, возвышавшейся на платформе.
"Гекатомба", - сказал Ибрагим.
Вероятно, это была приблизительная трудовая мать, судя по
конусообразным жестяным доспехам на уровне груди и суровому мужскому лицу,
отливавшему свинцовым загаром. На одной руке у нее сидел угрюмый
железобетонный бэбик, этакое бронедитя, другая же полукругом, изображавшим,
по всей видимости, застывший порыв, тянулась ввысь, как будто обнимая небо
крепкою рукою.
"Смотрите - Броня", - удивленно прошептал Ибрагим.
За платформой и вправду шагал - взгляд с тухлецой, ухмылка с долей
уксуса - Броневицкий. А шагал Броневицкий какой-то грустный, и на спине его
был виден грязный отпечаток кирзовой ноги.
"Эй, Броня! - крикнул Ибрагим. - Зашел бы на чаек, а?"
И добавил еще что-то такое, что-то типа: с старым другом Броневицким
чаем питем вместем будем. На что Броневицкий в ответ неожиданно грустно
сказал, что с таким другом, как ты, чаем питем только собакам, так что
Ибрагим даже растерялся. А Броневицкий - он еще затем что-то добавил,
вытянув руку в сторону железного горизонта - что именно, Ибрагим не
расслышал, но, повернувшись, он увидал картину невероятную.
На горизонте, всхрапывая и приседая на задние лапы, пятился и исчезал
уже в ржавеющих лучах закатного солнца осанистый, великолепный красавец
тираннозавр. А наступали на него, пригнувшись, как солдаты под обстрелом,
цепи каких-то фантастических кентов. Даже отсюда можно было разобрать, что
были они без всяких отличительных примет, а просто спереди и сзади была
сплошная спина.
Мгновение - и и тех, и других, словно их не бывало, поглотила
бесконечная ночь.
"М-да-а..." - упавшим голосом протянул Машка.
