КАВАЛЕРА"...
ЛЮБА. Что касается просьбы отметиться в вашем альбоме - разумеется, я
согласна. Более того, я сейчас хотела бы рассказать вам свою "историю лова",
сразу замечу, весьма и весьма странную...
ДРЫНЧ. Ну, что ж, я думаю, возражений не будет?
ЩУПКО. Резкий переход, переменный случай...
ЛАДА. С удовольствием послушаю, Лапочка, твой рассказ.
ЛЮБА. О любви и нелюбови, гримасах фортуны и о грубом произволе судьбы
расскажу вам я. Правда, названья нема. Ты уж сам что-нибудь сообрази, ладно,
Дрынч? У тебя должно получиться.
ЩУПКО. Как юный натуралист, могу предложить замеча-тельное название:
"Трупик рака". Или: "В сторону свина".
ЛЮБА. Ну, мне такие шутки не в подъем. Один мой однокурсник написал
реферат: "Любовь как жанр искусства" - вот такая вот тема, представьте себе,
хотя наш профессор говорил, будто какой-то яйценосец уже трахнул его,
опередил, ну, да ладно. Основная идея концептуального труда такова: подобно
тому, как в природе не существует физиономии, которая кому-либо не казалась
бы привлекательной, так же любое творение рук человеческих является
Искусством. Ведь что есть критерий Искусства? Вы скажете: эстетика. А разве
возможна любовь без эстетики? Разве Отелло, факующий свою бедную девочку
Дездемону, не кажется ей самым цимесом совершенства?
ЩУПКО. Черт!
ДРЫНЧ. Только студенты умеют так веселиться.
ЛЮБА. Вообще, мне всегда казалось, что быть красивой женщиной - все
равно, что быть шпионом на вражеской территории.
ЛАДА. Вот подходящее название для твоего рассказа, Лапочка.
ЩУПКО. Все время нужно быть начеку, да? Носить личину, угадывать
помыслы, скрываться от преследования...
ЛЮБА. И в конце концов не оказаться разоблаченной со скандальными
последствиями. Но самое же обидное: при таком раскладе приходится быть
настолько разборчивой в связях, что в итоге рискуешь довериться чужому и не
узнать своего. И так оно, как правило, и случается.
Сейчас я расскажу вам одну историю - пожалуй, самую странную любовную
историю, которая со мной когда-либо приключилась. Эпиграф: "Примите к
сведенью, Желток, шпион для зонтика находка" - я услышала эту фразу от
одного долбанутого китаиста.
ДРЫНЧ (поднимая стопку). Итак?
ЩУПКО. Часть первая: "Епикуев сломал куй". Будем пухленькими!
...
ЛЮБА. Давным-давно, не скажу сколько лет назад, одна девочка по имени
сами знаете как, в одно не помню какое утро вдруг получила по почте конверт.
От неизвестного поклонника. Представьте себе: биксушку с круглыми, как
восьмерка, глазами, начитанную во всяких, там, анри де ренье, в каких-нибудь
фицджеральдах, держащую в руках - и что бы вы думали?
ЛАДА. Неужели бриллиантовую диадему?
ЩУПКО. Нет, это была засохшая незабудка. Или медное кольцо в нос?
ДРЫНЧ. Любовная записка с просьбой положить ответ под мусорный бак?
ЩУПКО. Порнографическая открытка?
КОЛЯ. Деньги.
Пауза. Грустное лицо Коли. В бледном свете тело его напоминает о
расплавленном оловянном солдатике, восковую фигуру напоминает оно из музея
мадам как-ее-там и - быть может, немножко, чуть-чуть, - гряду Гималаев с
высоты самолетного взгляда.
ЩУПКО. Может, ошибка?
ЛАДА. У каждой ошибки, как говорил Серго Орджоникидзе, есть фамилия,
имя и отчество.
ДРЫНЧ. Стоп! По-моему, я уже слышал эту историю. Этот загадочный
апологет Парфена Рогожина и господина Желткова написал ей целый рыцарский
роман, "Айвенго", короче, где-то так, да? Уезжай, писал он. Я надыбал для
тебя большие бабки, чтобы ты добилась того, не знаю чего. Я не могу открыть
перед тобой свою железную маску, потому что заколдован злою женой... В
общем, понос, судороги и смерть.
ЩУПКО. При чем тут "Айвенго"?
ДРЫНЧ. Ну, не знаю... Какие еще есть рыцарские романы?
ЛАДА. "Смерть Роланда".
ЩУПКО. Так это был ты, Дрынч? В младенческом возрасте?
ДРЫНЧ. Лада мне рассказывала эту оперу.
ЩУПКО. М-да-а... Меня бы кто-нибудь так полюбил... Тут уж сам Бог велел
выпить.
ДРЫНЧ. Банкуй.
ЩУПКО. Да, похмеляться - это ремесло... Что это было?
ЛАДА. Мышка шуршит.
ЩУПКО (поднимает стопку). Часть вторая: "Шумела мышь". Бум толстыми!
ДРЫНЧ. Бум пухленькими!
...
ЛЮБА. Сюжет части второй - хождения. Два кавалера, нагрузившись
какими-то личными драмами, шатаются по кабакам, везде их поджидают засады в
виде знакомых, наливающих пиво из собственного сердца или наоборот. Попутно
гримаса фортуны подсунула нашим героям и героэссу - весьма компанейскую,
впрочем, подругу... назовем ее так: Мила.
ДРЫНЧ. М-м?..
ЛЮБА. Да, да, она узнала, наконец-то, совершенно слу-чайно, от подруги,
имя этого Великого Гетсби. Она вернулась, чтобы увидеться с ним, она ничего
не добилась в жизни, но красота была по-прежнему при ней, при этой девочке с
лицом, как у Гоголевской барышни - помнится, тот хвалил одну свою персонэссу
за гладкий, словно яичко, фэйс. Ресницы ее были такой длины, что из них
можно было бы свить веревку для повешения какой-нибудь Синди Кроуфорд, губы
как лепестки розы, а язык подвешен не хуже, чем твой абордаж.
ЩУПКО. Ах, милая Мила, кому ты не мила?
ЛЮБА. Вот именно. Служить дано ей яблоком разборок. "Лучший друг -
мертвый друг", - меланхолично обмолвливается на тему своей драмы кавалер по
имени... ну, скажем...
ДРЫНЧ. Пилл.
ЛЮБА. "Ах, любовь, что ты сделала, подлая!" - сокрушается всю дорогу
второй... допустим, его зовут...
ЩУПКО. Билл.
ДРЫНЧ. У него еще был тогда любимый рефрен на все случаи жизни: "Эх,
зачем да зачем я родился только в этой проклятой стране!"
ЩУПКО. А ты мне сказал: "Да, представляешь, сидел бы ты сейчас
где-нибудь негром преклонных годов..."
ЛЮБА. Пилл подкладывает под приятеля мину, поведав, что когда речь
заходит про женщин Билла, то нельзя говорить "поматросил и бросил", а
следует говорить: "поматросила и бросила!" Словом, каждый подкрадывается к
подруге в меру своей испорченности. В итоге, грубый Билл совершает
брутальное предложение...
Пауза.
ЛАДА. Так что ж он тогда сказал?
ЛЮБА. Ну, в общем, не важно.
ЩУПКО. Я тогда сказал что-то типа: "Я хочу нанять твою физическую
субстанцию. Как на это смотрит твоя бессмертная душа?"
ЛЮБА. Для снятия напряжения Пилл...
ДРЫНЧ. Который поделикатнее.
ЛЮБА. Да, совершенно верно. Итак, деликатный Пилл рассказывает историю,
описанную якобы у Дарвина...
ЛАДА. Будто он Дарвина даже читал, мудрый такой.
ЛЮБА. ...Случай с миссионером, который, приехав в каннибальское племя,
встретил там человека, съевшего собственную жену. Ну, миссионер тот начал
этому типу вкручивать, насколько плохо он поступил. Однако, чувак совершенно
с ним не согласился, вообще не воспринимал его убеждения, а на все его
доводы отвечал одной-единственной фразой: "Уверяю вас, она была очень
вкусная!"
ЛАДА. Да, весьма неприятную историю вы им поведали, сударь!
ЛЮБА. Билл заявил, что из всех знакомых женщин он охотнее всего съел бы
Милу. "Опрятный такой", - сказал ему Пилл и пригласил подругу на танец.
ЛАДА. На вальса тур ангажировал, то бишь.
ДРЫНЧ. Налито, господа!
ЩУПКО. Салют! Кстати, почему "господа"? Неужели Дрынч вообразил себя
барином, не имея на то этнических оснований?
ДРЫНЧ. За жида ответишь. Салют!
...
ЛЮБА. В общем, танцуют они, значит, Ободзинский поет - свой старый хит
"Эти глаза напротив", а что, мне нравится, я вообще сентиментальна, как
Штирлиц. Пилл признается, что у него дома только проигрыватель, да и тот с
пластинок стружку снимает...
ЛАДА. Почву готовит, понятное дело.
ЛЮБА. И далее идет у них такой светский базар, на тему: гармония, там,
красота, Достоевский, осмысленность бытия, Бог... Договорились они до того,
что счастье - единственное определение гармонии, которое можно признать
бесспорным, и отсутствие красоты - причина несчастий нашего друга Билла в
любви...
ЩУПКО. Спасибо.
ЛЮБА. И опять же: Тарковский, ля-ля, последние фильмы, красота не
спасет мир, а поскольку счастье есть состояние непостоянное, то и гармония -
суть дискретна. В итоге, Пилл подложил "аттической соли", выведя из всей
этой мути, что и Бог - существо дискретное...
ДРЫНЧ. И тут она говорит: "А ты случайно не знаешь такого вот Колю?"
Неделю, мол, здеся кантуюсь, а его, мол, все нету и нету. Надо же, говорю,
неделя прошла. Целая аж неделя, ознаменованная многими важными событиями в
политической жизни страны, не имеющими, впрочем, касательства к нашей
индепендентной беседе, за исключеньем того, что у славного мирмидонянина и
могучего пиромана Коли случился запой.
ЛЮБА. Тут кончается Ободзинский...
ДРЫНЧ. И начинается Игорь Полиграфович. "Тебе нравится Сукачев?" Я
говорю: "Мне Робертино Лоретти нравится"...
ЛЮБА. Тут кончается Робертино Лоретти и начинается...
ЩУПКО. Резкий переход, переменный случай...
ДРЫНЧ. Подарили, в конце концов, мы себе вариант лома - кодлу
тусовщиков из привокзальной ресторации, в галстучках, пиджачках, с
аффектированными манерами и надменными лицами микроцефалов, во главе с
основным Корваксом - помните мультик про Маззи?
ЩУПКО. Во, во, один к одному.
ДРЫНЧ. То сигарет им надо, то бабу им... У меня очко на минус, но
делать нечего...
ЛАДА. Естесс-но.
ДРЫНЧ. Я говорю: "Я по-русски плохо понимаю".
ЩУПКО. А я говорю: "Не курю, говорю, нога болит. Ногу могу показать".
Все под шофе, вестимо, а может, и с косячка "мурафы", но с о-очень неслабого
косячка...
ЛЮБА. Барышня Мила, однако, как бывалая барышня, не теряется и
пацифирует Корвакса на иной диалог.
"Запад, тлетворное влияние!" - говорит Корвакс, мужчина славных, хотя и
отчасти отставных достоинств, в бурке, в лысине, с физиономией каменной
консистенции, источающий стойкое амбре не то водки, не то дихлофоса,
производя поступательное движение указательным пальцем правой руки в адрес
барышни Любы груди...
ЛАДА. То есть, Милы, конечно.
ЛЮБА. Конечно.
А у Милы - значок на буферах, значит: "Love Love Love" там написано.
"В наше время, - говорит Корвакс, - Запада не было".
Игривый смех кавалера устаревшего образца.
"Хорошее было время, - соглашается Мила. - Все дороги вели на север. Ты
на карту когда-нибудь-то смотрел?"
"А что?" - зачаточный стрем в ночной температуре кавказских очей.
"А то. Два полюса там нарисовано. Так? И на обоих - снег. А где это
видано, чтобы на юге был снег? Ясное дело, и там, и там - север. Верно? Врут
географы".
"Врут! Врут!" - хохочет Корвакс.
Полный восторг. Мир, дружба. Сложное по логической конструкции
пожеланье здоровья и метеорологических благ. Вслед за чем Корвакс, видимо,
исчерпав свои фени, обул лысину кожаной богатырской шапочкой, плавненько
поворотился и, неожиданно оказавшись столь же узок в профиль, сколь и широк
в плечах, сублимировался в винных парах...
ДРЫНЧ. То ли микроцефалы оказались и микробойцами, то ли время
поджимало им очко, торопились, быть может, они в бордо - сыграть в серсо,
или что... Дальше - хуже. Не успел я утереть сперму со лба, как пошел
обратный завод, новой достачей увенчался поход...
ЩУПКО. А все эта Мила - все Коля да Коля... Где, мол, Коля, подайте ей
Колю... Я говорю ей: "Зачем тебе Коля? Вот он я, говорю, перед тобой -
настоящий половозрелый мужчина, ловец с живцом, так зачем тебе Коля?"
ЛЮБА. А она все: ах, Коля то, ах, Коля се...
ДРЫНЧ. И я тоже по те же дрова: "Слушай, сказал я ей, как же так, если
