прошлое будьте готовы!"
"Уже готовы!" - проорала компания, кидая в потолок пустые бутылки, и от
грохота перевернулся и вспотел глобус на шкафу, крякнули оконные стекла и
содрогнулся спящий в коридоре Ибрагим...
Что может сниться человеку, в улетном утомлении склонившему главу свою
в постель? Когда мирская суета покинула сознание героя, расплылся в
сладостной улыбке фэйс его, глазята позакрылися, а рот-то приоткрылся, и
опрокинулась душа его, и вздрогнула нога его, и правая рука его легла...
нет, не на девичье седло, а просто на подушку, прохладную, как облако, и
безмятежную, как скифский курган или маньчжурская сопка...
Ибрагиму снился трактор. Трактор ревел, как марал во время течки, и рыл
рогами землю. Под подоконником, под козырьком кепки, обитал в засаде Машка,
заросший с головы до пят какой-то дикой партизанской бородой и с карабином
"Лось" в руках.
"К-х! - кряхтел Машка, въевшись глазом в оптический прицел. - К-х!"
Пули расшибались об гусеницы и, взвыв, словно от боли и досады,
отлетали в заоблачный край.
Трактор, мужественно содрогаясь, надвигался на них.
Ибрагим взял в зубы кинжал и пополз навстречу.
Внезапно он увидел, как на морде трактора, прямо посередине, возникла
аккуратная дырочка, обтянутая морщинками и формою своей напоминавшая очко.
Этот выстрел Машки оказался самым удачным - он вывел из строя коробку
передач, разбил приборный щиток, открыл правую дверь и зажег левую фару.
Трактор притих, попятился и, затравленно кося единственным глазом,
принялся подпускать всякие хитрые фени - мол, тяжелое детство, отец загублен
в годы коллективизации, референтная среда не та была... Но в то же время
исходило от него, как запах, тревожное предощущение некоего коварного
кидалова... И точно - и минуты не прошло, как прогремел неподалеку победный
рев загрубелых, мощных глоток, и в зону обстрела, клацая шестернями, домнами
и трубами, заполняя собою космическое пространство, ворвался марш-аллюром
злой дух завода "Красный пролетарий", на заборах которого грозно белели
надписи: "Марадона - мясо" и "Спартак - чемпион"... В воздухе затрепетал
органный шелест, слева направо нагружен, справа налево порожняком заревел
фузз... На заводской крыше, обрамленный апокалипсическим заревом
мартеновского пламени, играл оркестр имени ВРУЧЕНИЯ ПЕРЕХОДЯЩЕГО ЗНАМЕНИ...
"...И пошлет ангелов своих строго и громогласно, и соберут избранных
его от четырех ветров, от края небес до края их..." - пронеслось в голове
Ибрагима...
"Ааааа!" - страшно закричал он и пал ниц...
За окном стояла ночь.
Ибрагим утер пот с ушибленного лба и поднялся с полу.
Ибрагим залез под одеяло, высморкался и закурил.
В полумраке едва определялись контуры пространства. Кубы. Кариатиды.
Гекатомбы. В комнате, как всегда, жил дух Ибрагима - кислый какой-то,
холостой дух.
Что еще? Мухи на окне заходились в экстазе. Комарик тоненько звенел,
точно струну натягивал, дрочил длинную-предлинную. Звезды-точечки мигали,
вспыхивали, словно где-то там, на облаках невидимых, сидела отчаянная куча
мужиков и тоже папироски смолила.
Ибрагим думал.
И почему бывает так, думал Ибрагим, шевеля ногами, что острее всех ты
вспоминаешь ту любовь, которая как раз и не сбылась?.. Наверное, оттого, что
чувство, получившее, так сказать, сатисфакцию, - оно в какой-то мере, в
чем-то все-таки разочаровывает. И думаешь ты: "А-а!.." И думаешь: " А может
статься, может быть, вот то-то чувство, та любовь - та, прежняя, - быть
может, та-то и была бы той-то! Той, единственной и настоящей, о которой так
много мечтал..." Хотя и знаешь, знаешь в глубине-то ведь души, что нетушки,
фиг вам, и там бы обломилось, в чем-то, в самом неожиданном ракурсе, но
вставили бы тебе свечку... Наверное, я просто неудачник. Несчастный. А что
такое счастье? Вот Машка. Машка говорит: "Очень легко сделать человека
счастливым. Надо просто отнять у него самое дорогое, а потом вернуть"...
Интересно, а что можно отнять у самого Машки? Разве что аппарат отрезать...
Он сам все время говорит: "Елда - вещь нужная в хозяйстве"... А у Малины?..
Может, Таня дороже всего... А у меня?..
Папироска погасла сама по себе, точно уснула. Ибрагим снял со стены
гитару и стал тихонечко перебирать зыбкие гитарные струны.
За окном, вроде, еще темней стало. Уж и звезд не видать. Весь мир
погрузился в сон... Впрочем... В соседней комнате бубнил телевизор. "В
брачный период самцы хорошеют, - шершаво вещал Сенкевич, или как там его, -
они украшаются бакенбардами, пышной гривой и огромным носом"... Тут же
доносился голос Машки.
"А сон мне приснился страшный, - рассказывал Машка. - Ты знаешь, Фанни,
еще с глубокого детства мне снились всякие интересные такие сексуальные
сны... И вот в тот раз мне тоже приснился трах. Ну, подробностей пикантных я
уже не помню, не в этом дело, а вот с кем-то я трахался... не помню, с кем,
ну, да не важно... Да. И вдруг - представь - во всей квартире гаснет свет...
В общем-то, нормально погас - в смысле, вовремя... но чувство, знаешь,
тревожное такое чувство... только в снах бывает такое чувство - словно война
идет, или лесной пожар где-то неподалеку... Душно так, и давит, давит что-то
- не тишина даже, а просто отсутствие даже тишины, что ли, не знаю, как
объяснить... точно пространство сомкнулось на тебе, ты - а-а... - открываешь
рот - а-а... - и как рыба впотьмах... Иду к окну - знаешь, как идешь во сне
- и не чувствуешь, словно вроде как бы и идешь, и не идешь, просто - окно на
тебя... И темнота за окном, во всем мире погас свет... И понимаешь, это -
конец. КОНЕЦ. Конец всего... Вот я тебе скажу, однажды тоже подобное
ощущение у меня во сне было: я висел на стене, подо мной была бездна, а в
дверь кто-то стучал... Ты прочувствуй, прочувствуй это состояние... Так и
здесь - я гляжу в окно и понимаю: это - КОНЕЦ!.. И звезды - звезды! -
лопаются - страшно так! - с таким звуком, будто кто-то колотит в стену из
соседней комнаты... Я возвращаюсь к кровати. Странное такое состояние -
отупение какое-то, ну, как во сне бывает... Я подхожу к кровати и вижу, что
на кровати лежит моя мать... Я - ничего, я даже не удивился, точно знал, что
так и будет, тронул - и уже знал, что дальше... Я трогаю ее за плечо, и она
так ме-е-дленно-медленно поворачивается на кровати, бледная и мертвая, и
словно в лунном свете... Поворачивается, поворачивается, и это уже не она, а
мертвецы, безликие мертвецы - поворачиваются, поворачиваются,
поворачиваются, поворачиваются... И тихо так, знаешь, звучит откуда-то
музыка:
Michelle ma belle
These are words that go together well,
My Michelle...
И с тех пор, когда я читаю или слушаю гениев, - я всегда почему-то
вспоминаю лица мертвецов. Синие, вытянутые лица. Скорбные лица. Без всякого
понта, выстебона... Просто человек оказался один на один с вечностью... Ты
уже спишь?.. Ау, Фанни... Фанни... Спишь?.. Ауу... Хе-хе..."
Хорошо Машке, подумал Ибрагим, вздыхая, хорошо с герлой...
Последовала пауза, а затем в комнате начали происходить интересные
вещи. Доносились оттуда: лязг и скрежет, рычание пружин, охи-ахи, стук
копыт, всхрапывания и застенчивые взвизги, словно там пытались заняться
гомосексуализмом два Железных Дровосека.
Машка, думал Ибрагим, затаив дыхание, Машка герлу ломает...
"Отдайся, - хрипел Машка, - отдайся... хе-хе... ништяк..."
Пружины уже не рычали, а пели и трубили, подобно серебряным фанфарам.
Партию баса повел внезапно заработавший на кухне холодильник под
аккомпанемент неутомимого глиссандо сотен комаров и мух, и прочих летучих
насекомых... Ибрагим не выдержал и, путаясь в дверях и кальсонах, выскочил
на улицу.
Светало. Солнце накалило горизонт. Гусиной кожею покрылася река...
Да, я все как-то забываю описать место действия, где собрались мои
девочки и люди. Ну, место, место - что значит "место"? Подобно тому, как
мотив американского гимна напоминает мне мелодию песни "Хаз-Булат удалой",
так и место сие вызывает во мне какие-то странные ассоциации. И видится мне,
грешным делом, все какая-то ерунда. Рисунок видится - называется он
"Pressure", а изображены на нем с неумелой старательностью какие-то
автоматы, пистолеты, ятаганы, падающие офицеры, протыкающие друг друга
пунктирами выстрелов... Евангельское "блаженни кротции"... Газетный
заголовок "Ширинка - символ детской беззаботности"... Торт, усатый и во
френче, на который вдруг насела толпа халявщиков... А небеса над местом этим
- цвета мышиной шинели, а голоса у ангелов моих - этакое бурление в утробе
со вчерашнего похмелья, и в телевизоре - сплошная амамба... Но хочется
шампанского, братцы, а пахнет воздух чтой-то только потом, да разгоряченными
бедрами герлов, а поскольку танец, как известно, всего лишь вертикальное
выражение горизонтальной страсти, то по бокам вода играет, в середке огонь
толкает я куплю тебе ягненка сладок жир разлит в мошонке и почали дружно
жить... А вот у Машки, например, была знакомая мочалка, от которой пахло
полиэтиленовым пакетом. Но она этого не понимала, не понимала этого она,
потому что была она просто дулочка с дылочкой. А мне уже пора спать. Пора
отправляться в сортир с газетой "Советский спорт" etc. И так ведь ясно, что
герои мои сидят на даче. Дача. Че Гевара. Боа констриктор. Дача взятки.
Чача. Князь Багратион. Но это еще ничего. Гораздо хуже, что я никогда там не
был. Но, вообще-то, и это не суть важно. В общем-то, невелика разница: дача
или чача. Все равно у нас их нет. Все равно мы пришлые и ушлые, и ветерок
под шляпою свистит. Да и что это за манера - все описывать? Надоело.
ТАИНСТВА БРАКА
"Вопрос, - простонал Шина. - Что останется в стакане, если выпить
стакан виски?"
"Ну?" - мрачно отозвался Машка.
"Ответ, - прокуковал Шина, мигая с хитрецой и препротивно шевеля
носом-бараболей. - Останется емкость для заполнения этого стакана другим
стаканом".
"Это мафия, - тихо сказал Густав. - С ними невозможно иметь дело.
Не-воз-мож-но. Они не понимают слов. И наша главная ошибка заключается в
том, что мы открылись. Это как в футболе - фол в штрафной площадке. И теперь
последует пенальти".
"А если в стакане будет не виски, а Броневицкий?" - заикнулся Ибрагим,
сохраняя равновесие.
Шина хихикнул. Машка выругался. Густав не понял. Он смотрел на Ибрагима
с надеждой и опять же краснея аж до корней своих белых шведских волос -
вообще он наливался соком буквально поминутно.
Ибрагим разлил виски - презент шведского фрэнда, - отхлебнул из своего
стакана, не спеша достал сигарету, размял ее и прикурил от свечки (ну да,
сидели при свечах они - не потому, что за окном темно или электричества
здесь нет, а так, скорей для понту, что ли...). Короче, Ибрагим отсосал и
прикурил, и все, как по команде, повторили его движения: гулко глотнул
Машка, рассеянный Густав флегматично влил в себя остатки Машкиного вайна, ну
и лукавый толстый Шина почесал свой триумфальный бакенбард, оседлал носом
свой бокал, и ноздри его реяли... Один лишь Новиков, кент Шины, прочим не
знакомый, даже не прикоснулся к стакану, а только глядел во все глаза.
"Дело в том, - пояснил Машка Густаву, - что мы пригласили Броневицкого.
Это брат Шины".
"Хороший парень, - вставил Шина. - Правда, не пьет, но не так, чтобы
очень".
"Конечно, человек он... м-м... ну, в общем, такой..."
"Дерьмо", - подсказал Ибрагим.
"В силу своей природы", - вздохнул Шина.
