равномерно друг относительно друга, в одной и той же фиксированной точке
инерциальной системы отсчета, в момент времени t... уф-ф... все ж умудрились
каким-то образом разминуться на пару десятилетий. Кто кого обогнал - на
вопрос данный, представляющий интерес скорее спортивный, чем сугубо научный,
ответим так: сие - лирика, и сие - полбеды. Из коего обстоятельства,
впрочем, человек практический смог бы извлечь конкретную финансовую выгоду:
например, пиво покупать в том времени, а бутылки сдавать в нынешнем..."
Попутно сообщается интимная деталь: "Под старость увлекся Петра
творенье - анекдоты стал собирать. И даже сам один сочинил, в стиле Хармса:
"Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел к нему в гости. Пушкин открыл
дверь и закричал: "Смотрите, Арина Родионовна пришла!""
(В сущности, тем и мил нам, мне и моим друзьям, этот альбом - тем, что
в нем столько знакомых).
Игра в мизер. А вот какую задачку загадал один шибко умный студент -
специально для любителей преферанса. Итак, поймай мизера!
1 рука игрок 3 рука
пики ТВ 10987 КД
трефы ТКДВ 987 10
бубны ( Т7 8 В109 (снос КД)
червы ( Т7 98 КДВ10
x x x
Короток зимний день! Трещат поленья в печке.
Мы со смеху катаемся, листая наш альбом.
Сияет благосклонно полная луна.
Страницы ветхие испачканы вином.
Огонь свечи трепещет дымно, тонко...
И пляшут наши тени на стене
Так весело, что кошка утомилась,
Свернувшись, спит в собачьей миске.
Как ночью зимнею напоминают звезды
На летнем поле стайку светлячков!
Допив вино, мы мочимся с крыльца,
И голуби слетаются на шорох,
Как будто хлеба накрошили им.
Закрыв альбом, ложимся спать под утро.
Сквозь сон мне чудится весенняя капель -
Так каплет со стола пролитое вино...
x x x
Утром ранним шла барышня Люба по гулкому, пустующему бульвару.
Легкая изморозь, павшая ночью, дымилась над мостовой, голые деревья
казались призрачными, а дома вырастали из тумана, как из руин.
На бойких, подкованных ножках, в коротком, черной кожи, блестящем
платье шла Люба, шла, шла, вышла на перекресток, бросила взгляд на светофор,
плывший по воздуху, подобно сигнальному огню невидимого крейсера...
Потопталась, прислушиваясь...
Из далекой, просторной, как степь, тишины подымался едва лишь
твердеющий автомобильный звук.
Решившись, перебежала дорогу и тотчас, с запоздалым испугом,
почувствовала, как пронеслось у нее за спиною массивное стальное дыханье,
пахнуло газолиновым чадом, а спереди подхватили ее в тесный дружеский круг
чьи-то находчивые объятия.
"Оп!" - крякнул Коля, ибо это был именно он.
Но двинула дама плечами, и пали оковы.
"Люба!" - изумленно вскричал Коля.
"Коля!" - только и вымолвила она.
Я ВАС ЛОВИЛ ТАК ИСКРЕННО, ТАК НЕЖНО
В один прекрасный, как говорится, хотя и осенний день кавалер Коля
сидел на подоконнике у знакомого Дрынча, покуривал "Беломор", потягивал пиво
из горлышка, любовался живописным морским видом (который, вследствие
авторской лени, читателю предлагается представить самостоятельно), а тут же
сидели, пили сам Дрынч Сморчевский и крепкий мужик Щупко.
За окном, меж тем, стоял полдень, под окном плескалося море и, в общем,
была жара. Да, да, в разгар осени вдруг - жара. Вдруг - пляж, хотя бы и
полупустой. Редкие любители солнечных ванн на лежаках. Солнечный круг, небо
вокруг... Экая буколическая картинка, не правда ли? Сезон любви в краю
клинических реалий, где справа комы, а слева - наоборот, а может быть, слева
гомы, а справа - наоборот, и ничего в волнах не видно, все перепуталось и
сладко повторять: "Кого стрелять?"
Простите, а кто такой Коля?
Ну, как бы вам объяснить... Коля есть Коля, святая душа, ангел, падший
не согреша... Когда мы с ним познакомились, он сообщил мне, что "Коля"
произошел от фамилии Коль, а Коль... "От кого же произошел Коль?" - спросил
я. "От барона Унгерна", - отвечал Коля. Внешность у него и впрямь
белогвардейского офицера, но любимой песней его оказалась (угадайте)
"Гренада". "Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам
отдать..." - пел Коля, капая слезы в стакан, и засыпал, сидя на табурете,
мощно вздымалась грудь, усталая рука исполина спускалась на пол, и по ней,
подобно испанскому всаднику, медленно шел таракан...
Простите, а кто такие его друзья?
Сказать по правде, не очень-то походили они один на другого, в чем и
нету, конечно, большой беды, пусть цветут тысячи цветов на поле культурной
революции, как говорил Мао Цзэ-дун... Но вот взять, например, Дрынча,
который не пьет разливного пива (не путать с Разливом нашего общего
дедушки), и - мужика Щупко, который, напротив того, и пьет, и ест за троих,
а хотя бы и гадость, в большом хозяйстве все пригодится, - абсолютно ведь
разные люди, верно? Или вот, скажем, сам Коля - Коля хотя и поголосистее, и
погитаристее остальных, но всегда почему-то в последнее время молчит и
молчит, вот и теперь молчал.
"Что же ты все молчишь, Коля?" - спросил Дрынч.
Ничего не ответил Коля, только вздохнул тяжко.
"А вон идут по берегу две приятные женщины", - поведал Федор Щупко.
"Откуда такие барышни? - ахнул Дрынч, посмотрев в окно. - А вот даже
знакомое что-то ползет... А, то моя жена".
Супруга Сморчевского, Лада (глазищи стрекозящие, кукольное личико...
этакая мультипликационная девочка), хотя и сотрудничала в христианском
обществе трезвости, но была человек свой, и культуртрегерская деятельность
ее дома ограничивалась лишь тем, что в преддверии каждой пьянки она
спрашивала мужа, долго ли он собирается пить, на что Дрынч отвечал
неизменным: "До самой смерти, Марковна! До самой смерти!"
Вот и ныне, едва лишь учуяв пивной дух, она наморщила нос и протянула:
"Бедные мои, бедные... И долго вы пить собираетесь?"
"До самой смерти!" - закричал Дрынч и отправился в маркет, а Лада
представила народу свою подругу детства, приезжую в отпуск, Любу Лапину
("Лапочку" - как называла ее Ладушка), хрупкую шатенку с очень нежным лицом
и светлыми, прозрачными глазами.
"У вас прекрасный цвет лица, - заметил Щупко, задерживая ее руку в
своей ладони. - Здесь вы его испортите".
"Ну, не хранить же мне его в холодильнике", - весело отвечала Люба, и
Федор Щупко расхохотался - Лапочка тоже была явно свой человек.
И вот уже на столе хорошела бутылка "Пшеничной", подоспела горячая
закусь. И вот уже налито, и не по одному разу. Щупко, как обычно в
присутствии дам, раздухарился и стал занимать собою все больше и больше
пространства, и вообще производил в единицу времени невероятное количество
физиологических отправлений, хотя базарил на сей раз он мало, а был склонен,
скорее, к нонвербальным контактам, да и мыслил, похоже, одними лишь
междометиями. Говорили: о джазе Чекасина и певце Филе Минтоне, итальянском
футболе и американском кино, о ценах на мясо, на водку, о том, каков может
быть процент спирта в духах "L'Ambre", стоявших у зеркала... Врубили
проигрыватель, потрюндели за Майка, включили ТВ - по всем каналам подряд
канали: хороший диктор Кириллов, хороший политик Мэргэрэт Татчер, плохой
человек Горбачев, президент Пальцин, какая-то то ли реклама с кусками
женских ног, то ли жопа, то ли рожа певца Серова...
ГИБЕЛЬ РОМАНТИКА
"Гибель романтика", - объявил Дрынч, кончив читать. - Группа новых
романтиков "Херрцен с перцем"".
"А в чем новизна вашего романтизма? - полюбопытствовала Люба. - Почему
вы - новые?"
"Наверное, потому, что не старые", - объяснил Дрынч.
"А почему именно романтизм?"
"Потому, что мы романтики, как и все люди на свете. Да, да, все люди на
свете - романтики, а если кто думает, что он реалист, то он глубоко
заблуждается, потому что никаких реалистов на свете не бывает, а бывают
только плохие романтики. А романтики должны писать романтизм".
"Правильно, - сказала Лада, - птицы должны летать, танки должны
стрелять..."
"А Щупко - щупать?" - спросила Люба.
Все засмеялись, Щупко - особенно умильно, убирая все же непрошенную
свою ладонь с Любиного плеча.
"А вообще, - добавил Сморчевский, - все наши стихи мы посвящаем нашему
другу Коле, звезде рок-н-ролла, романтику революции и утопической коммуны".
"Простите, а кто такой Коля?" - спросила Люба.
Все опять засмеялись.
"Господи, да я же знакомила вас, - сказала Лада. - Что же ты все
молчишь, Коля?"
"Ну, ежели так, - промолвил Щупко, берясь за гитару, - тогда я спою вам
песню, то есть, позвольте мне в честь прекрасной дамы попугать вас песней на
малознакомом мне древнеперсидском языке".
И завел, запричитал заунывный мотив весьма громким, хотя и довольно
противным голосом.
"Удивляюсь, - говорил с улыбкою Дрынч, - как я умудрился сохранить
какие-то остатки интеллекта, общаясь с этим типом?"
"А может, он стал таким после знакомства с тобой?" - предположила Лада.
После чего Дрынч опять пошел в магазин, а Федор поведал, что у него
болит простреленная нога, а значит, завтра быть непогоде.
"Что же ты все молчишь, Коля?" - снова спросила Лада.
"А я, братцы, влюбился", - грустно ответил Коля.
Все с сожалением посмотрели на него.
"Да, - еще более грустным голосом подтвердил Коля. - Я люблю тебя,
Люба".
"Ай да Коля, вот так Коля!" - сказала после паузы Лада.
Щупко выл, рыдал под гитару и строил рыла.
Тогда Коля встал, выпил рюмочку водки на посошок, да и пошел домой. А
дальше в этот вечер все было хорошо, но не интересно, за исключеньем того,
что вернувшийся Дрынч Сморчевский прочел гостям свой новый рассказ.
Вот она передо мной, эта вещица.
ИДЕНТИФИКАЦИЯ МУЖЧИНЫ
"Утро романтика начинается вечером", - сообщает в начале рассказа наш
парадоксов друг, то бишь Дрынч.
В темной комнате спит человек, играющий носом "хупиш". Мы не видим его,
как вообще ничего не видим, как вообще ничего не ведаем, до того здесь
темно. В невидимом радио "томится симфонический оркестр". Где-то на
неведомой улице трещит мотоциклетный мотор. Да только что внизу, под окном,
"с чистыми музыкальными паузами рассыпались об асфальт мягкие дребезги
выброшенных откуда-то трех по очереди бутылок..."
Проходит немного колов времени. В муках умирает симфонический оркестр,
слышится отдаленный грохот - не то аплодисменты, не то камнепад, не то
бульдозер вошел в филармонию... - вслед за которым катятся сосредоточенные
удары Кремлевских курантов.
Появляется второе действующее лицо, включает свет: "...Под потолком
засверкал каскад сполохов, в дверях засквозили контуры Билла, зыбким лунным
светом облилась комната..." Ну, разумеется, это опять же они, наши "славные
мирмидоняне" (как называют они себя сами), почти близнецы: Билл и Пилл,
постоянные персонажи Сморчевского.
Волшебное пробуждение: Пилл открывает глаза и обнаруживает, что "правая
рука его сжимает полную кружку пива с шапкой обильной белоснежной пены, меж
тем как левая рука в сепаратном порядке объединилась с очищенным рыбьим
хвостом. Глаза кавалера увлажнились. Кавалер [...] засунулся в кружку и
уничтожил ее. В сей же миг перед ним оказалась новая кружка пива. Щеки
кавалера покрылись румянцем. Он плюхнулся в кружку, как в озеро, и в два
приема погрузился на дно. Рот кавалера растянулся в блаженной улыбке.
Немедленно он был вооружен и третьей кружкой. Славный мирмидонянин
форсировал ее как Сиваш, по лоб в пене и отдыхая на каждом шагу. Наконец, он
