Но игра эта с глупым концом:
Шар окажется тухлым яйцом!)
Затем спел одну свою песенку Сережка Басс. Его терпеливо послушали,
похлопали, но когда он собрался было спеть что-то еще, из публики раздался
требовательный голос:
"Лану!"
Оглушительный свист завис над залом. Люди топали ногами и скандировали:
"ЛАНУ! ЛАНУ! ЛАНУ!"
Лана вышла, поигрывая бедрами и раздавая ослепительный смайл. По толпе
пронесся стон. На ней не было ничего, кроме черных, блестящих цирковых
трусов и лифа. Лана снова вооружилась плетью, как бы готовясь к укрощению
диких зверей. Миха сбацал вступление, и Лана пошла по сцене "ленивой
королевой", напевая с загадочной улыбкой.
"Ну-с, каково твое мнение?" -- спросил Мамай у Rock Salad'а.
"А чего тут говорить? Все и так сидят -- "м-м", "м-м"", -- скорчил
гримасу Rock Salad.
А Лана, притопывая ножками, пела невинным голоском свой "Тысячу первый
ништяк" -- про съемных девочек, которых "на халяву не снять их никак. Ах, не
страдайте, не обещайте тысячу первый прекрасный ништяк..."
С публикой творилось что-то невообразимое, в то время как появился
голый по пояс огнедышащий Хачик, перекрашенный в негра, и увел Лану за
кулисы, а Сережка с Михой пытались перекричать возбужденный гогот... Как
вдруг...
В зале возник огонь. Без всякой связи, совершенно внезапно стены и
потолок разом пошли рыжими пятнами. Все это было настолько неожиданно... Все
просто успели заметить это, когда, в принципе, было уже поздно гадать,
откуда что взялось. Единодушие, с которым толпа кинулась на взятие дверей,
можно было бы, наверное, сравнить разве что с картиной художника Кузнецова
"Штурм Зимнего Дворца".
Дворец молодежи горел. Жар стоял стеной, и, натыкаясь на него, все
пятилось, дымилось, утирало пот с мигом загоревших, будто на пляже, лиц, и
дышало невнятным говором смущенных голосов.
"Так что же, -- спрашивал Труба, преданно заглядывая в глаза Лане, --
кто ж тогда из таких вот героев гитары крякнул? Я слышал, вроде, Блэкмор
боты подсушил?"
Они сидели в его машине -- Лана, Труба, Хачик.
"Слушай, -- внезапно обратилась Лана к Трубе, -- как тебя зовут-то на
самом деле? А то все Труба, да Труба..."
Труба -- пригнув голову, с шутливой угрюмостью:
"Я злой и страшный серый триппер".
К машине подбежал Мамай.
"Лана! Лана! Как же это? Что же это такое?" -- взволнованно восклицал
он.
"Ну, как бы тебе сказать... -- равнодушно откликнулась Лана, наблюдая
за пожаром. -- Через полчаса все кончится. Дворец не пострадает. -- Она
помолчала и объяснила со вздохом: -- А потом выяснится, что все люди,
присутствовавшие на данном мероприятии, находились под крутейшим
воздействием LSD... Просто я сделала то, что хотелось толпе... Жаль,
конечно, что результат оказался таким".
Мамай глядел на нее недоверчиво и как-то по-детски даже обиженно. Хачик
скрутил стекло, высунулся, посмотрел зачем-то на колесо и засунулся обратно.
"Поехали с нами", -- дружелюбно предложила Лана.
Поколебавшись, Мамай все-таки сел. Труба рванул с места в карьер, и
машина с выключенными фарами полетела в темноту, как в небо.
Из записной книжки Мамая
В озере, голубом, точно выкроено оно из неба, билась крохотная букашка.
Ей бы замереть -- и минула бы ее смерть в зубах у рыбы. Но она была живой и
не могла не двигаться, и умерла оттого, что была живой.
ДРУГОЙ, ФАНТАСТИЧЕСКИЙ, СОН МАМАЯ О ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ КВАДРАТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Когда Мамай открыл глаза, у его кровати шевелился чей-то тощий зад в
затертой, расползшейся вязаной юбке -- девица какая-то подтирала пол мокрой
тряпкой. Словно почувствовав, что он проснулся, девица оглянулась,
нахмурилась внимательно... Глаза косят, пьяные. Ноги расставила потверже.
Копны жидких кудрей на ушах, на макушке... чи плешь, чи шо?
С юбки капала вода -- вот ведь! Девица отжала подол, пригладила
влажными, грязными руками волосы.
"Как вас звать-величать?"
"Ибрагим", -- тихо, одними губами, шепнул Мамай.
"Ага", -- слегка подумав, сказала девица и с тряпкою в руке вышла из
комнаты.
Вернулась она вскоре, через пару минут. Все та же на ней мокрая юбка,
кофточка серая с глубоким вырезом, и вся она показалась Мамаю какой-то...
заплесневелой, что ли, точно и саму ее, вместе с одеждой, клали замачивать в
ванну, довели до гнилого запаху, да так и пустили ходить, пусть сохнет на
ходу.
"А я к вам опять! Познакомиться! -- Вылупила пьяные глаза, оскалилась.
Стала раскорякой, левую руку закинула на поясницу, а правой, растопыря
пальцы, помахала для важности и торжественно пожала Мамаю руку. -- Разрешите
представиться: Маяковский. -- Захихикала, икнула и поправилась: -- То есть,
Ая Маевна Барвинок. Можете Айкой звать. Хотя... -- Она снова икнула. --
Хотя, как мне объяснил один мент, "айками" на воровском языке называют
иконы... А вас -- Василием, да?"
Мамай промолчал. Интересно, куда я попал? -- думал он. За кого она меня
принимает? Мамай поднял руку, чтоб утереть пот со лба (было довольно душно),
и вытаращил глаза -- это была не его рука! Потрясающе. И татуировка: "Вася".
Вот это да.
"Понятно. Котик говорил, что вы... -- Айка плюхнулась задом на стул,
едва не промахнувшись. Руки в стороны ладошками кверху, к покрошившейся,
будто расстрелянной мелкой дробью, известке потолка, нос кверху, и вся она
как бы изобразила собой протяжное: "О-о-о!" -- СПОРТСМЭН?" -- "Н" она
произнесла слегка раздельно.
Мамай задумался. Запах какой-то тухлый. Или не заметил он сразу?
Паркет, что твой асфальт, серый, ни разу лаком не крытый, обои в потеках
жирных. Белье в постели... несвежее, в старых пятнах, одеяла насквозь
застиранные... Шифонер, стол с зеркальцем, кресло в подпалинах сигаретных,
под потолком -- подвеска с тремя патронами, из одной торчит лампа. Фото
Высоцкого на стене, мутное, засиженное.
В левой руке Айкиной оказались маленький дорожный чемоданчик-дипломат и
пакет хозяйственный с Боярским. Айка открыла дипломат. Полотенце, кимоно
какое-то, джинсовка, белье. Ну, и по мелочи всякое. Рассовала все по полкам
шифонера, кимоно -- на плечики.
Из пакета достала еще: книги две ("Мужчина и женщина" Зигфрида Шнабля,
"Фаворит" Пикуля), журнал "Советская милиция", три бутылки пива
"Мартовского", студень в бумаге, хлеб, паспорт гражданина и разные не менее
интересные вещи. Разложила все это на столе и задумчиво посмотрелась в
зеркальце.
"Ку-ку!"
Мамай обернулся и увидел, что из дверного проема хихикает рожа такая --
глазыньки раскосые, скулы-мячики, а во лбу, точно звезда, горит огромный
расцарапанный прыщ.
"А вот и Котик пришел, -- сказала Айка. -- Котик Батькович Барвинок".
"Женушка! Аечка!"
"Котик! Муженек!"
"Приехала?"
"Приехала!" -- Айка разулыбалась, подбочась грязным кулачком. -- А че
эт ты такой за развеселый? Али мне рад?"
"Гарнитур!" -- Вошел Котик, ноги пружинят, чуть не в пляс. Пальцами к
потолку щелкает -- эгей, мол, давай музон! Врубай, чего там!
"Что -- гарнитур?" -- не поняла Айка.
Но Котик уже тащил ее в коридор, и Айка успела лишь на ходу бросить
Мамаю халат: "Накинь, Ваничка! Вставать пора".
Вскоре в коридоре забубнили голоса, затем дверь распахнулась, и Котик с
каким-то мужиком внесли на полусогнутых массивный платяной шкаф. "С-сюда..."
-- простонал Котик. Мячики от натуги ходили, как бы силясь выпрыгнуть из
лица. Хлопали незапертые дверцы. Шкаф мычал и терся об стену... Ать-два!..
Поставили, отдышались.
"Ваничка! Ты что, вставать и не думаешь?" -- удивилась Айка.
"Не Ваня, а Вася", -- поправил Котик.
"А какая разница?" -- улыбнулась Мамаю Айка.
Что верно, то верно, подумал Мамай.
"Я пробовал... Голова закружилась..." -- нехотя ответил он.
"Уй, и чего это с тобой такое?.. -- Айка призадумалась. Чтой-то, вроде,
и хмель у ней в глазах прошел, и держалась теперь... вполне. -- Вот Котик с
грузчиком сейчас пошли... Там еще занести надо. Сюда... -- Она окинула
взглядом комнату. -- Сюда ставить некуда уже. Кровать там двуспальная, ее --
в коридор пока... Пока ее, да, разбирать пока не будем. Ну, зеркало --
зеркало опять же к бабке на кухню... Хотя она снова ругаться будет... Да.
Видишь ли, квартира у нас трехкомнатная, ну, ты знаешь, жильцы у нас -- две
семьи живут. Кухню с коридором мы бабке уступили, пускай она себе там
супчики да кашки стряпает. А нам она и не нужна, кухня-то, мы -- вот так
вот, все на бегу привыкли, тут и спим, и едим. Хлебца с маслом, пепси-колу
шамаем, ну, пива, там, или че покрепче любим, колбаски, или вот -- студень
сегодня купила... Ты накинь, халатик-то, садись, покушаем, вот Котик сейчас
придет..."
Сидели, пили чай. С водкою пришел Котик.
"Во. Молотов коктейль. Давка -- ужас! Алкота хавальники раззявила, чуть
не в драку. Ужас!"
"Почему -- коктейль?" -- не поняла Айка.
"А-а... Тут мы с одним корешком пили. Он и рассказал. Так на Западе
бутылки с зажигательной смесью называют, ну, противотанковые то, -- "Молотов
коктейль", по фамилии нашего наркомана... Мы теперь с ребятами так водку
называем... Давай, мать, банкуй!.. Ну... Давай, мать... Ну, чтоб кровь
звенела!.. Ух-х..."
Выпили, закусили.
"Да, научат тебя твои алквиады... Ты лучше скажи, куда мы Ивана сегодня
положим? А то ты без меня тут комнату сдал... Ну, сам-то ты -- ладно, мог и
у Захарова ночевать, а теперь как?"
Котик опрокинул в рот вторую стопку, похрустел огурцом.
"Значит, так... У бабки Иванны раскладушку забираем, все равно она наша
была, а у ней, это самое, матрац есть. Вот так. Ты ведь завтра уезжаешь,
Вась? Как чемпионат-то прошел?"
"Да так... -- Мамай поднялся. -- Мне бы в дабл..."
"В конце коридора, -- сказала Айка. -- Последняя дверь, с Рабой любви.
Если забыли".
В туалете Мамай увидел в зеркале свое новое лицо. М-да. Как там в
Библии -- "повстречались они и не узнали друг друга"? Спортсмэн называется.
В коридоре подпирала стену пьяная сохлая старуха с седыми,
свалявшимися, как собачья подстилка, волосами. "Здорово, бабка Вонюшка!" --
объявил басом некий мужичина, проходя в одну из комнат. Старуха смутно
воняла что-то свое. "Комнаты сдают... Без прописки всякие ходят..." --
донесся до Мамая ее неприятный голос, сдобренный богатыми процентами
великого и могучего русского устного...
Айка и Котик по-прежнему сидели за столом. Котик, с сожалением косясь
на опустевшую бутылку водки, откупорил пиво. "Противотанковое... Эх, врежу
лакмуса стакан и отдам себя богам. Руки, ноги, голова -- вот он, весь я, на
пороге в небеса, где Бог да пенсия... Эх, где ж моя гитара семиструйная?..
Хе-хе, слышь, Айка, я сказал -- "семиструйная", хе-хе... Ля-ля... ля-лям..."
Засыпая, Мамай смотрел на Айку, вскидывавшую в танце руки, затем его взгляд
упал на лампу, и полетели на Мамая медово желтые кольца света...
Проснулся он оттого, что кто-то резко толкнул его раскладушку.
По-прежнему горела лампа, за окнами было темно. По всей комнате были
разбросаны одежда, посуда, катались пустые бутылки... На полу, сцепившись, с
визгом и руганью боролись Айка и Котик.
"А я говорю: не твое это дело! Не твое!" -- с надрывом приговаривала
Айка, норовя вцепиться Котику в волосы.
Котик сопел, пытаясь отпихнуть от себя супругу.
"А я говорю: мы завтра же пойдем к нему!" -- Тут бравая Айка в дыму
сражения неосторожно зацепила рукой Котиков прыщ, и Барвинок разразился
потоком неопределенных, обтекаемых ругательств.
Потасовка завершилась довольно неожиданно. Уже Айка села на Котика
