Над Атлантическим океаном. Высота - 306ОО футов.
Какие у меня остались впечатления, самые первые и самые острые
впечатления от долгожданной встречи с исторической родиной?
Извольте, могу вспомнить. В любом случае, это...
... и не полный самолет евреев, плачущих и всхлипывающих при виде
открывшейся панорамы Тель-Авива. когда мы шли на посадку. Я, кстати, тоже
пустил слезу и почувствовал в тот момент усиленное сердцебиение. Мы -
чувствительная нация, ничего не попишешь. К тому же, слишком много надежд мы
связывали с вновь обретенной Родиной...
... и не седобородые старцы, как библейские пророки, торжественно
сходившие по трапу с современного лайнера марки "Боинг" израильской
авиакомпании "Эл-Ал" на землю обетованную и тут же, у трапа, приникавшие к
ней устами, поискав на бетоне место почище, без плевков и окурков...
... и не израильские чиновники, скучные и заспанные, пересчитывавшие
нас, как стадо овец, и загонявшие в тесные загоны, как в пересыльной тюрьме
в России при выгрузке очередного эшелона арестантов. При этом вид у них был
еще более враждебный, чем у украинских вертухаев, то-есть, конвоиров. От
чего энтузиазм остывал с каждой минутой. И кое-кто уже в аэропорту с
завистью посматривал на взлетающие самолеты и с мысленным облегчением видел
себя их пассажиром...
Нет. Не это осталось в памяти. И не от этого екает у меня в груди,
когда пытаюсь вспомнить, что же меня больше всего поразило поначалу в
Израиле. Один мой клиент, известный художник, любил, сидя в парикмахерском
кресле, поучать меня, пока я воевал с его шевелюрой, что самое характерное
выражается в символах.
Так вот. Одно незначительное происшествие, случившееся со мной и еще
тремя такими же чудаками вскоре после нашего приезда, я считаю абсолютно
символичным. Мы еше без году неделя были в этой стране и вдруг страшно
захотели поехать к морю и с разбегу плюхнуться в наше родное еврейское море,
лучше которого, конечно, нет на земле. Сказано - сделано. Раздобыли где-то
автомобиль и помчались вниз с Иудейских гор к теплым ласковым волнам
Средиземного моря.
Были мы в состоянии, которое врачи называют эйфорическим. Что бы нам ни
встретилось на пути - мы начинали скулить от умиления, и розовые слюни
заливали наши подбородки.
Ах, смотрите, дерево! Наше еврейское дерево! Посаженное нашими
еврейскими руками. Ах, асфальт! Наш еврейский асфальт! Ах, мост! Наш
еврейский мост! Ах, домик на горе! Наш еврейский домик на нашей еврейской
горе!
Вы знаете, я бы не сказал, что это очень смешно. Какой комплекс
неполноценности должны были выработать у нас антисемиты за две тысячи лет
проживания в гостях, какими дефективными нас приучили считать себя, если
четверо взрослых людей приходят в телячий восторг от каждого пустяка,
сотворенного евреями, - подумать только! - своими собственными руками. От
одного этого уже не хочется жить на свете.
Но не будем отвлекаться. Потому что четверо идиотов в
националистическом угаре, как пишется в советских газетах, промчали через
дюны прямо к морю. Действительно, красивому и, действительно, большому. Даже
с пароходом на горизонте.
Мы скакали, как дикари, и путались в трусиках и майках, спеша поскорее
раздеться. Кругом не было ни души, и мы сорвали с себя все и в чем мама
родила побежали вприпрыжку по нашему еврейскому песку к нашей еврейской
воде.
Вола была теплая и соленая, и наши тела закачались на волнах, как в
колыбелях.
- Самая теплая вода в мире!
- Самая соленая!
- Самая ласковая!
Мы вопили от наслаждения и с каждой минутой все больше бурели от
восторга.
Когда же мы вышли из воды, наша радость померкла.
Мы походили на чернокожих дикарей, заляпанные с ног до головы пятнами
мазута. И от нас остро воняло нефтью. Одним словом, будто выкупались в
дерьме. Живая картинка. Как говорят, с натуры.
Символично, неправда ли? Вот так, скуля от восторга. мы бросились в
объятья к Израилю и вышли из этих объятий, словно нас ведром помоев окатили.
А кто в этом виноват? Да никто. Мы ожидали одного, а Израиль - это
совсем другое. И не самое лучшее в мире. А так, серединка на половинку, и
хромает на обе ноги и даже на голову.
Я сделал такой вывод: пока евреи жили в изгнании, среди других народов,
где их всегда, скажем мягко, недолюбливали, они старались, из кожи лезли, и
работать лучше остальных, и вести себя примерней, чтоб - Боже упаси - не
навлечь на себя гнева, не вызвать косых взглядов. Построили свое
государство, стали сами у себя хозяевами и распоясались. Крой, Ваня. Бога
нет! Мы у себя дома, кого стесняться?
Превращение еврея в израильтянина начинается с того, что он перестает
стесняться окружающих. В этой стране, если вы встретите человека, аккуратно
одетого, значит, это турист. Туземный еврей ходит так, будто он спал в этой
одежде и еше забыл причесаться. Нижнее белье торчит из-под рубашки, трусики
лезут наружу из штанов. А чего стесняться? Мы же у себя дома. Здесь нет
антисемитов. Почти вся страна, будто ее эпидемия охватила, ковыряет в носу.
Указательным пальцем. Запустив его глубоко-глубоко. До аденоидов. А когда их
нет, то попадают в мозг.
Человек сидит за рулем, палец свободной руки - в носу. Читает газету
- ковыряет в ноздре. Мама гуляет с ребенком: и ребенок, и мама втянули
пальны глубоко в нос. будто магнит их всосал. Даже влюбленные парочки,
никогда бы не поверил, если б не видел сам, своими глазами, убирают пальцы
из ноздрей лишь когда надо целоваться.
Вам смешно, а мне грустно. Потому что пока не попал в Израиль, верил,
что народ наш - один из самых культурных, что мы - народ Книги. С большой
буквы. Теперь, на основе моего международного опыта, я должен признать, что
мы далеко не те, за кого нас принимают даже наши друзья. А что касается
Книги, то нас больше интересует чековая книжка.
Такова се ля ви. Как говорят французы. И один мой бывший клиент. Теперь
- гражданин Израиля. В прошлом он был крупным советским юмористом, а когда
власти позволяли, то и сатириком. Его выступления с эстрады даже в голодные
годы, при карточной системе, вызывали здоровый советский смех в зале.
Это он своим острым сатирическим взглядом заметил и мне показал, что в
Израиле все поголовно не вынимают палец из носа. Сатирик! Ничего не
попишешь.
Кстати сказать, он этот факт пытался обыграть и даже заработать на
пропитание. Был там конкурс различных эмблем, и он послал туда проект нового
герба государства Израиль. Еврейский с горбинкой нос в профиль, проткнутый
снизу насквозь перстом. И, конечно, обрамление: венок из апельсиновых веток
с золотыми плодами.
Премии он не получил, но зато куда следует его вызвали и отечески
спросили, не агент ли он КГБ и не собирается ли бежать из Израиля, не вернув
долги Сохнуту. Юморист из России Израилю не очень понадобился. Здесь есть
один Эфраим Кишон, и на маленькую страну его предостаточно. Нашему же
юмористу подыскали довольно хлебную работенку. В погребальном обществе. У
нас это называется: похоронное бюро. Нельзя сказать, что работа непыльная -
все же приходится могилы рыть в скальном грунте. И даже рвать динамитом. Но
зато есть свой бутерброд. И даже с маслом. И даже с кошерной колбасой.
Чувства юмора на новом поприще он не лишился. Погребальное общество
держат в руках люди религиозные, и, принимая его на работу, попросили не
анкету заполнить, а спустить штанишки, дабы подтвердить свое еврейское
происхождение. Поскольку следов обрезания обнаружить не удалось, над ним,
голубчиком, совершили древний и кровавый обряд в преклонном возрасте, после
чего он два месяца холил раскорякой, как моряк по суше после шторма.
Любопытные, которым во младенчестве тоже не удосужились кое-что
отрезать, с замиранием сердца спрашивали:
- Вам это сделали под наркозом?
Бывший юморист, не моргнув, отвечал:
- Нет. Под микроскопом.
В последнее время его юмор стал приобретать профессиональный,
похоронный характер. Своему бывшему соседу по Дворянскому гнезду, которого
тоже угораздило вляпаться в Израиль, он дал дружеский совет, вводя в курс
местных обычаев:
- Все новоприбывшие пользуются скидками и привилегиями только первые
три года. Не платят налогов, учат детей бесплатно в школе. И хоронят их за
счет мирового еврейства.
Похороны за свой счет в Израиле - дорогое удовольствие. Можно разорить
вдову до конца ее дней.
- Поэтому, - пояснил юморист, - важно уложиться в эти три года.
Можно умереть хоть за день до истечения законного срока. Этого тоже
достаточно, и у вдовы не будет повода проклинать своего покойного
супруга-шлимазла, который даже умереть во время, и то не смог.
Это шуточки. А если всерьез, так после того, что было, на приличном
расстоянии, когда все плохое забывается, я вспоминаю об Израиле с тоскливым
чувством. Начинает сладко и печально ныть под ложечкой. Появляется чувство
какой-то вины, и к глазам подступают слезы. Так вспоминают больного
родственника, незадачливого, не любимого соседями, одинокого как перст, и
для тебя тоже единственного на всей земле.
И вот послушайте, какая другая символическая картинка возникла передо
мной, когда, не чуя ног под собой от счастья, я удирал из Израиля, уже сел
на пароход, и он, загудев, отчалил, и Хайфа, стала удаляться, и никто за
мной не гнался и не требовал выплатить долги мировому еврейству. Я сидел на
палубе греческого парохода, и израильский берег растворялся в дымке за
бортом, и из всего, что я пережил на том берегу, в памяти возникло лишь
одно.
Я приехал в гости в Мевасерет Цион - маленький поселок для новых
репатриантов в Иудейских горах под Иерусалимом. Мой друг встретил меня на
автобусной остановке в прорубленном в скалах ущелье и повел по асфальтовому
серпантину. чтобы по мостику перейти на другую сторону шоссе.
На автостраде машины кишели как муравьи, а на перекинутом высоко
мостике и на самой дороге к поселку было пустынно в этот час. Потом вдали
показалась автомашина, большая и дорогая. Кажется. "Кадиллак". А впереди
неслись на сверкающих никелем мотоциклах два дюжих парня в черных кожаных
куртках и галифе и в белых пластиковых шлемах.
- Это - президент Израиля, - почтительно сообщил мой друг. - Тут, в
горах, его дача, и он каждое утро в сопровождении охраны едет в Иерусалим в
свою резиденцию.
Мы сошли с дороги и остановились, чтоб пропустить кортеж, а заодно
поближе рассмотреть президента еврейского государства, которого я знал лишь
по газетным портретам, и он мне казался очень похожим на старенького
детского доктора, как их рисуют в сказках для детей. При виде сверкающих
мотоциклов сопровождения и черного лака шикарного автомобиля я невольно
подтянулся как бывший офицер, вытянул руки по швам и от волнения и
торжественности почему-то захотел затянуть негромко, хотя бы шепотом,
государственный гимн.
"Кадиллак" с мотоциклами впереди миновал мостик, а мы ждали его на
повороте, круто уводившем асфальтовую ленту вниз, к автостраде. Мотоциклисты
лихо заложили глубокий вираж, наклонив машины под опасным углом. И один
мотоцикл, потеряв равновесие, шлепнулся на асфальт чуть не под колеса
"Кадиллака", чудом успевшего затормозить. Белый пластмассовый шлем охранника
покатился по насыпи. Сам охранник лежал на земле и морщился, потирая рукой в
черной перчатке ушибленное плечо.
В черном "Кадиллаке" открылась дверца, и на асфальт неуверенно ступил
