В Москве Матвей не отличался большим умом, но здоровья был отменного.
Дуб, не человек. В Нью-Йорке он рухнул, как подкошенный. Свалился на улице и
мгновенно скончался от разрыва сердца.
В жизни все перемешано: и комедия, и трагедия.
Я был на его похоронах.
Хоронили Матвея в маленьком городке штата Нью-Джерси, где держал
лавочку его дядя. Вся местная обшина из уважения к дяде собралась в
похоронном доме, чтобы почтить память несчастного еврейского эмигранта из
России.
Матвей лежал в дорогом дубовом гробу с шестиконечной эвездой,
вырезанной на крышке. Дядя не поскупился. Похороны, если верить его словам,
обошлись ему в пять тысяч долларов. И местный раввин закатил речь, от
которой у меня защемило сердце. Ведь я был единственным в этой толпе скучных
американских евреев, кто знал покойного при жизни, кто держал его живую
глупую голову в своих руках, стараясь придать ей с помошью ножниц приемлемый
вид.
Раввин, называя его не Матвеем, а на английский манер Мэтью, воздал ему
все почести, которых он ждал, но так и не дождался от мирового еврейства при
жизни. Раввин пропел ему оду, гимн, панегирик. Назвал его величайшим
сионистом, крупнейшим борцом за человеческие права, талантливейшим
журналистом, героическим сыном нашего народа, выдающейся личностью,
бесстрашным героем.
И толпа американских евреев плакала. Не очень бурно, чуть-чуть, чтоб не
поплыла краска на ресницах и не нарушить пищеварения. Время было
предобеденное. Раввин вошел в раж и все больше распалялся, и мне казалось,
что Матвей сейчас выскочит из гроба и благодарно повиснет на его шее.
Бог, ты мой, думал я. Услышь Матвей при жизни эти слова, он бы никогда
не умер. И подари ему дядя из Нью-Джерси эти 5 тысяч долларов, во что
обошлись его похороны, он бы не впал в отчаяние. приведшее его к разрыву
сердца.
Его похоронили на маленьком еврейском кладбише. на участке, который
дядя заблаговременно купил для себя, но по-родственному потеснился, уступив
племяннику место в ногах своей будущей могилы. Негры-служители на ремнях
спустили гроб в чужую яму и потом засыпали его чужой землей.
Когда я возвращался с похорон, меня чуть не стошнило в автобусе.
Над Атлантическим океаном. Высота - 306ОО футов.
Скажите, вам не показалось, слушая меня, что Аркадий Рубинчик - самый
обыкновенный коммунальный склочник, желчный человекс плохим пищеварением?
Иначе он бы не совал свой нос куда его не просят и не задавал бы миру
столько проклятых вопросов, на которые нет ответа.
Спрашивается, зачем я все так близко принимаю к сердцу? Кто мне за это
спасибо скажет? А если не спасибо, то кто меня посчитает нормальным
человеком?
У меня, слава Богу, есть в руках профессия. Стой себе за креслом, брей
прыщавые щеки, стриги немытые патлы и каждый раз аккуратно мой руки, чтоб не
зацепить заразы.
Но получается-то как? Стрижешь человека, а он - рта не закрывает. И,
действительно, интересные вещи рассказывает. Я же - не железный. Начинаю
волноваться, лезу со своими советами. У того свой взгляд на вещи, у меня -
немножко другой. Одним словом, побрил человека и нажил себе врага.
Вот, к примеру, я не могу успокоиться при мысли, что из нашей братии,
выехавшей из России, кто там был подонком, без совести и чести, тот и здесь
отлично преуспевает. Как говорится, пришелся ко двору. А те, кто страдали,
боролись. в тюрьмах сидели за свои, что называется, прогрессивные идеи, те
вырвались в свободный мир и стукнулись рожей об стенку. Свободный мир от них
шарахается как от чумных.
Возьмите тот же Израиль. Кого там пригрели? Кто там из наших ходит в
патриотах, стучит кулаком в грудь, гневно бичует тех, у кого не достает
такого патриотизма? Не знаете? Да это те же, что и в СССР до последнего дня,
пока им не дали пинка под зад, ходили в советских патриотах, властям зад
лизали, причмокивая от наслаждения, и дружно голосовали на казенных митингах
против происков мирового сионизма вообще и израильских агрессоров, в
частности.
Господи, им даже не пришлось перестраиваться. Они нашли новый зад, да
так и впились в него губами. В особенности, журналистская братия. В СССР они
на радио и в газетах такие коленца откалывали! По части коммунизма были
святее римского папы. Выехали из СССР под общий шумок, без особого риска, но
с полными штанами от страха. И как расправили перья, как налились до бровей
антикоммунизмом, так что даже Франц Йозеф Штраус из Баварии выглядит на их
фоне розовым голубем мира. Они снова дорвались до микрофонов, строчат в
газетах. Разоблачают, клеймят...
И скажу вам, на такую, извините, падаль в этом мире большой спрос.
Дерьмо нынче в цене. По обе стороны железного занавеса.
Даже американцы... Уж они-то могли бы себе позволить роскошь быть
немножечко брезгливыми? Что вы!
Брился у меня один клиент. Славный, интеллигентный человек, отсилел в
Сибири за свои мысли, высказанные вслух. Он не уехал, его выставили из СССР.
Тогла он решил тут продолжать борьбу, на всю Россию те же мысли, за которые
сидел, высказать. Сунулся на радиостанцию, а там ему от ворот поворот. Нам,
мол, люди с принципами не требуются, с такими хлопот не оберешься. Да и штат
у нас укомплектован.
Глянул мой клиент на этот штат и глазам не поверил. Бывшие платные
агенты КГБ. И бесплатные, те, что доносили на людей из любви к искусству, на
общественных началах. Их берут без разговору. Апробированный товар. У таких
не бывает своих идей. И угрызений совести тоже. Они делают то, что им
приказывают. Беспрекословно. И там, и здесь. Правда, здесь это лучше
оплачивается. Конвертируемая валюта.
Порой мне кажется, что вся жизнь наша - сплошной цирк. Вот послушайте.
С одним малым наши жизненные пути пересекались несколько раз, и, как
говорится, под различными широтами. Вы, конечно, догадываетесь, что точкой
пересечения всегда было мое парикмахерское кресло.
В Москве он сделал большую карьеру, карабкался вверх, как
альпинист-скалолаз. Есть люди, которые разговаривают во сне. Так вот он из
тех, что и во сне кричали: "Слава Кпсс! "
Как он разоблачал по радио злейших врагов советского народа -
израильских агрессоров и американских империалистов! Как он таскал за ноги
бедную бабушку Голду Меир, называя ее бабой-ягой, чудовищем, гиеной...
В Иерусалиме - плюхнулся в мое кресло и с ходу:
- Голда Меир - величайшая женщина на земле. Библейского масштаба. Я
готов целовать следы ее ног. И, знаете, искренне так, даже слеза сверкнула.
В Нью-Йорке он снова попал в мое кресло. Заехал по делам в Америку. А сам
проживает в Лондоне. Английская валюта попрочней израильской. Как всегда -
вещает на радио.
Я, шутя, как старому знакомому, говорю:
- Как поживает государыня-королева? В телевизоре она выглядит
смазливой бабенкой.
Как он вспылит! Как вскочит с кресла! Вы, мол, Рубинчик, бросьте эти
фамильярные штучки. Я не позволю в моем присутствии так отзываться о моем
монархе!
Еврей-монархист...
Знаете, я смотрел на него и ждал, что он вот-вот загорланит английский
гимн: "Боже, храни королеву!.."
С еврейским акцентом, британской надменностью и коммунистическим
металлом в голосе.
Зачем я об этом рассказываю? И почему меня это волнует? Вы не можете
мне объяснить? Я, конечно, неисправимый кретин. А кретинов и горбатых только
могила исправляет.
Над Атлантическим океаном. Высота - 30600 футов.
Кто такие дети лейтенанта Шмидта, я надеюсь, вы знаете? Потому что
книга о них, написанная двумя одесситами, стала в России куда популярнее,
чем, скажем, гениальный ленинский труд "Шаг вперед, два шага назад".
Следовательно, не читать Ильфа и Петрова мог только босяк или полоумный, ибо
неграмотность в СССР поголовно ликвидирована.
Если же вы уникум и действительно не читали про дел лейтенанта Шмидта
по какой-нибудь очень уважительной причине, то, извольте, я с большим
удовольствием объясню вам, что - к чему.
Еще задолго до революции жил в России лейтенант императорского флота
некто Шмидт. Не еврей, но вполне приличный человек из обрусевших немцев.
Этот лейтенант устроил на своем корабле восстание, и так как случилось это
задолго до большевистской революции, то царь Николай Второй легко это
восстание подавил, а лейтенанта Шмидта велел казнить.
Люди очень жалели бедного лейтенанта. После революции его именем стали
называть улицы, заводы, и каждый школьник знал это имя наизусть. Вот
тогда-то и появились на свет дети лейтенанта Шмидта, воспетые в бессмертном
творении Ильфа и Петрова.
Известно, что лейтенант Шмидт был холост и отличался безупречным
моральным обликом, так что детей - законных или побочных - у него быть не
могло. Но этот факт был известен историкам и архивариусам, а не широким
народным массам, которые свою любовь и жалость к несчастному лейтенанту
легко переносили и на его невесть откуда взявшееся потомство. И причем
довольно многочисленное.
Жулики всех мастей, молодые и старые, объявляли себя сыновьями
лейтенанта Шмидта, разделили всю Россию на зоны, и каждый пасся в своей,
собирая богатую дань с частных лиц и общественных организаций. Кто откажет в
помощи сыну лейтенанта Шмидта, временно попавшему в затруднительное
положение?
Сейчас, после того, как начали выпускать евреев из СССР, по всему миру
замелькали те же фигуры, но уже не дети, а скорее, внуки лейтенанта Шмидта.
По Европе и Америке, по еврейским организациям, синагогам и просто
частным богатым домам с мезузой у входа, снуют, пожиная обильные плоды в
виде даров и воздаяний, мужественные советские евреи. Не те, что
действительно воевали с советскими властями и, рискуя головой, открывали
щель в железном занавесе. А те самые, что в относительной безопасности
выскочили из России в общей толпе, привлеченные звоном денег в преуспевающих
еврейских общинах Европы и Америки. Эти внуки несчастного лейтенанта
наделали много бед поначалу, пока их не раскусили, и благодаря их стараниям
о русском еврействе уже не говорят с прежним благоговением и гордостью.
Об одном таком внуке я и хочу вам рассказать, тем более, что он родом
из того самого города на Черном море, где когда-то преждевременно, и потому
неудачно, поднял восстание холостой бездетный лейтенант. Он - мой тезка.
Тоже Аркадий. Только фамилия другая. Грач. Аркадий Грач.
Этот шустрый малый прибыл в Израиль с первыми ручейками эмиграции.
Приехал один, с двумя потрепанными чемоданами в руках. В них был весь его
капитал, и ценность его равнялась нулю. Он повертелся недельку-другую,
прикидывая, чем бы тут можно было подзаняться. Изучать древний язык - иврит
показалось ему делом трудоемким и не совсем результативным. Да и сама родина
историческая не приглянулась, а люди показались провинциальными и
неинтересными. Демагогией попахивало на каждом шагу. что до непристойности
напоминало покинутую прежнюю родину.
Он сделал первый ход. Е два - Е четыре. Громко завопил на всех углах о
своей любви к Израилю, о готовности отдать за него кровь. И даже жизнь.
Его заметили. Вокруг него стали увиваться дамы благотворительницы из
женских сионистских организаций, его стали представлять американским гостям.
Как подлинного сиониста из России, а тем эмигрантам, что морщили нос и не от
всего приходили в восторг, приводили его в пример.
Кое-что перепало ему. Какие-то ссуды. Безвозвратные. Какие-то частные
пожертвования. Деньгами. И одежонкой, подогнанной под рост у портного.
Долго это длиться не могло. Он понимал. И мучительно искал лазейку для
