своей женой, и оба неплохо освоили английский. Она лучше. Все же кончила
институт с отличием. Как говорила теща. Кстати, теща скоро приедет к ним.
Об Израиле в этом доме не говорят. Как о веревке в доме повешенного.
"Голос Израиля" ни по-английски, ни по-русски не слушают. У музыкального
критика теперь новое увлечение. Изоляционизм. Как стопроцентный янки он
считает, что нам - американцам - нечего вмешиваться в европейские дела.
Пусть они там положат головы. И в Европе, и на своем вонючем Ближнем
Востоке.
Я уже, кажется, говорил вам, что в Нью-Йорке мне привелось повстречать
многих из своих бывших клиентов по Дворянскому гнезду в Москве. Сразу
вижу-удивление на вашем лице и готов спорить на любую сумму, что знаю, по
какому случаю вы удивлены. Что это за Дворянское гнездо в советской Москве?
Точно, угадал? Ну, вот видите. И где такое гнездо находится? И как это его
большевики не разорили?
Чтобы вы не блуждали в потемках и напрасно не морочили себе голову,
сразу открою секрет: большевикам совсем незачем было разорять это гнездо,
потому что они сами его создали.
Вот вам его координаты. Ленинградский проспект в Москве знаете? Так это
почти в конце его, между станциями метро "Динамо" и "Сокол", а еще точнее -
сразу же за метро "Аэропорт". Кооперативные дома работников искусств.
Привилегированная каста. Почти как генералы или ученые-атомщики. Их
кирпичные дома первой категории, с лифтами и швейцарами в подьездах, как
павлины среди облезлых кур, сбились в кучу, заняли круговую оборону в море
сборно-панельных типовых домов хрущевской эры, где обитают рядовые москвичи,
как, скажем, мы с вами. Улицы Черняховского, Усиевича, Красноармейская,
Часовая и называются Дворянским гнездом.
Здесь живет элита, здесь денег куры не клюют, здесь прислуге платят
больше, чем инженеру на заводе.
Как вы помните, а мне тоже память не изменяет, революцию большевики в
семнадцатом году сделали, посулив народу уравнять бедных с богатыми. Народ,
конечно, обрадовался - думал всех бедных сделают богатыми, то есть, как
поется в партийном гимне: "Кто был никем, тот станет всем ". Вышло же
наоборот - все стали бедными, на этом и уравнялись.
И только очень немногие, может быть, меньше одного процента, при
советской власти сказочно разбогатели. Но так, что и американскому
бизнесмену не снилось. Ведь в СССР, если ты не под конем, а на коне, то тебе
все в руки - и деньги, и власть. А власть в России дороже денег. Тут уж
вообше все бесплатно. И государственные дачи, и закрытые санатории, и
спецполиклиники, и пайки, и пакеты. И если раньше можно было капризно
сказать: все есть, только птичьего молока не хватает, то теперь и эта жалоба
отпала - кондитерская фабрика "Красный Октябрь" освоила выпуск конфет под
названием "Птичье молоко".
Моя основная кормилица - левая клиентура - живет в Дворянском гнезде.
Им - писателям, художникам, режиссерам, артистам, а также их женам - я
делаю модные прически на дому и знаю каждый бугорок и впадину на их черепах
не хуже, чем московский таксист знает все переулки на Арбате.
Поэтому слушайте меня внимательно, и все, что вас интересует насчет
Дворянского гнезда, вы из первых рук узнаете. Для начала я должен сказать,
что публика там живет смешанная, неоднородная в национальном смысле: муж -
еврей, жена - русская, или наоборот. Дети, естественно, полукровки и, если
верить народным приметам, талантливые и красивые. Насчет талантов мы
убедимся, когда эни подрастут, а насчет красоты - так в нашей коммунальной
квартире, где крови не мешались, а если мешались, то лишь с алкоголем, дети
выглядели не хуже.
Но зато богатыми они были всерьез. Где вы видели в России два легковых
автомобиля в одной семье? Там и такое встречалось. Деньги, машины, дачи,
туристские поездки. Одевались во все парижское, купленное у спекулянтов или
в ансамбле "Березка".
Эти люди занимались искусством, а искусство в СССР партийное,
художественная пропаганда. Поэтому они, если разобраться, были не
режиссерами, не танцорами. не поэтами, не певцами. Они были гримерами. Я их
так называл. Каждый на свой лад, они накладывали грим на лицо советской
власти, делали из нее куколку, аппетитную и съедобную. И делали это хорошо.
Даже такие пройдохи, как я, иногда покупались и верили. За такую работу
советская власть денег не жалела.
В Дворянском гнезде жили великие гримеры. Богатые, избалованные люди.
Щеголяли соболями, духами "Шанель" и "Мицуки". Я же был при них придворным
брадобреем. Обслуживал их на дому, работая сверхурочно, налево.
Там же я познакомился с одним малым, у которого папашка был величайшим
гримером - не в переносном смысле, а в прямом. Он бальзамировал трупы
вождей коммунизма, делал их лучше, чем при жизни, и сохранял в таком виде
для будущих поколений, которым повезет дожить до самой последней,
завершающей фазы строительства коммунизма.
Этот папашка Ленина в мавзолее делал. Сталин одарил его всеми
почестями, сделал профессором, академиком, пух с него сдувал, чтобы он, не
дай Бог, не умер раньше него. Кто же тогда самого Сталина будет
бальзамировать? И этот академик, хоть и был евреем, пережил Сталина и
хорошенько его набальзамировал в гробу и шечки нарумянил. И лежал великий
вождь, благодаря таланту академика, совсем, как живой, рядом с не менее
великим Лениным в одном Мавзолее, и Ленин по сравнению с ним выглядел не
совсем, как совсем живой, потому что у него был большой стаж лежания в
гробу, а бальзам, как известно, тоже не вечен.
Очень, смешная история у него вышла, когда он накладывал грим, приводя
в божеский вид усопшего великого вождя болгарского народа Георгия Димитрова.
Я вам эту историю рассказываю не только потому, что она смешная, а еще и
затем, чтобы показать, какая важная персона гример при советской власти.
Значит, командировали академика в Софию, и он там, пока вся Болгария в
черном трауре на пустой мавзолей глазеет, ковыряется не спеша в потрохах
покойного вождя и готовит его в наилучшем виде для всенародного обозрения.
А сынок гримера, с которым я познакомился в Дворянском гнезде, в ту
пору поступал в институт и, как еврей, был по всем статьям провален на
экзаменах. Приемная комиссия дала промашку, не учла, кому приходится сынком
этот еврейский мальчик. Мальчик, не будь дурак, позвонил из Москвы в Софию и
сказал своему еврейскому папе, что провалился на экзаменах по пятому пункту.
Папе, избалованному, прославленному гримеру, уникальному незаменимому
специалисту, от негодования кровь ударила в голову. Он оттолкнул от себя еще
только наполовину сделанный и слегка пованивавший труп вождя болгарского
народа, вытер с пальцев следы его потрохов и сказал толпе его скорбящих
соратников:
- Пальцем больше не коснусь трупа, пока мой сын не будет принят в
институт!
- Какой сын? Какой институт? - всполошились вожди поменьше, и когда
узнали, в чем дело, тут же с Москвой связались.
Так и так, мол, есть опасность, что болгарский народ лишится
возможности лицезреть образ любимого вождя, если в Москве не примут в
институт еврейского мальчика.
Еврейского мальчика приняли через час и без экзаменов. Благоухающий
труп вождя установили в мавзолее, и до сих пор болгарский народ в лицо
видит, кого ему проклинать за подвалившее счастье.
Академик-гример отдал душу Богу не в тюрьме, а в своей собственной
постели, и его похоронили как рядового смертного, не набальзамировав, потому
что некому было выполнить этот труд. Покойник унес в могилу секреты своего
ремесла.
Больше в России никого не бальзамируют. После Сталина очередных вождей
выбрасывают на помойку еще до того, как они умирают физически, и поэтому нет
надобности в гримерах и мавзолеях.
И еще, если хотите знать, сын тоже покинул Россию. Я его встретил в
Израиле. Ходил без работы и абсолютно лысым. С горя вырвал на себе волосы. С
какого горя? Да что сдуру, за компанию, ринулся на историческую родину, где
никто не помнит заслуг его отца, нету папиной персональной пенсии, шикарной
квартиры в Дворянском гнезде и правительственной дачи в Барвихе.
Я его встретил, этого сынка, потом в Нью-Йорке. Не одинокого как перст,
а в своей прежней компании, среди бывших обитателей Дворянского гнезда,
рассеявшихся в дешевых квартирках еврейских кварталов Бронкса, Бруклина и
Квинса.
Как будто ничего не произошло. Те же лица, даже одеты так же. Только не
в Москве, а в Нью-Йорке. Снова подобрался тот самый букет. Но, правда, цветы
поувяли и листочки пожухли. А запах не изменился. "Шанель" и "Мицуки".
Слабоватый запах, чуть-чуть - видать, экономят духи. И палантины из
соболей, и вечерние туалеты из золотистой парчи, прибывшие багажом из Москвы
вместе с густым настоем нафталина.
Мне даже показалось, что все это во сне. И все мары улетучатся, как
только я открою глаза. Я снова буду дома, в Москве. И как доказательство, те
же лица, что примелькались мне в Дворянском гнезде. А я снова за тем же
занятием: стригу, прихорашиваю моих милых дамочек, и они так же хлопочут и
волнуются, словно боятся опоздать на премьеру модного фильма в Доме кино на
Васильевской.
В бедном квартале Бруклина на пятом этаже без лифта одна из московских
дамочек справляла свой день рождения. Грустный день. Когда о возрасте уже не
упоминают и никакая косметическая штукатурка не в силах прикрыть дряблость
шеи и мешочки под некогда красивыми глазами.
Гости сьезжались на старых, третьего срока, вышедших из моды "Бьюиках"
и "Паккардах", купленных по дешевке у негров. В Москве бы, конечно, недруги
подавились от зависти, а здесь такой автомобиль - клеймо непроходимой
бедности.
Собиралось Дворянское гнездо, как в добрые старые времена. И для пущего
правдоподобия Аркадий Рубинчик приглашен был пройтись ручкой мастера по
прическам. Хоть я и не из их компании, а из окружения, из обслуги. Там меня
на дни рождения не приглашали. Я делал свое дело до начала и покидал дом,
как только появлялись гости. Как и положено услужающему. Правда, с приличным
гонораром в кошельке. Из которого не начисляются налоги и который неведом
стукачам из ОБХСС.
Здесь я был наравне со всеми гостями. Потому что мы уравнялись в
доходах и в общественном положении. Я стал своим. И даже принес подарок. Но
в то же время остался парикмахером и пришел заранее, чтобы подготовить
хозяйку, а затем, по мере появления гостей, уводил дамочек в спальню и
быстро и привычно приводил их в божеский вид.
Гонорара мне никто не уплатил. Нет, вру. Одна дала пять долларов.
Остальные попросили в кредит. До лучших времен.
Я не стал спорить. Ведь мы породнились на общем несчастье. И стали
вроде одной семьи. Жалкой, чахнущей. Донашивающей свои норковые манто и
собольи накидки.
Один из гостей, многолетний мой клиент, некогда прославивший меня на
всю Москву песенкой о чудо-парикмахере, так как я умудрялся из десяти волос
на его голом черепе создавать видимость прически, и притом еще модной, также
попросил его обработать до начала пития. На голове у него всего пять волос
осталось, и пока я мудрил над ним, он жирным эстрадным голосом жаловался,
тоскливо глядя в зеркало:
- Скажи мне, друг Аркадий, какая муха нас укусила? Каким надо быть
ослом, чтоб уйти от такой кормушки, оставить теплое комфортабельное стойло?
В Москве он ходил в поэтах-песенниках, заколачивал страшенные деньги и
был кум королю. Напишет текст, вроде "Вышла Дуня на крыльцо, хлопнула в
