молоком, только тронь - брызнет. Члены коллективного руководства, - каждый
из трех вождей советского народа хоть и в преклонном возрасте. но все же
живой, не из бронзы отлит, - шалеют. глядя на нее, да и на ее подружек.
Но... партийная дисциплина. а гланное - уговор. Нарушитель сразу
высплывает. Не тюрьмой, полагаю, пахнет, но потерей доверия остальных из
троицы. Раз в таком деле слово не держит, значит, и в более серьезном
политическом акте может заложить коллег, подвести их под монастырь.
Любуются ею в полете, облизываются. По-отечески расспрашивают, нет ли в
чем нужды, не надо ли помочь. КобеЛи в намордниках. Око видит - зуб неймет.
Один оказался самым находчивым, но имени не скажу. Даже под-пыткой.
Зачем нам позорить свое родное правительство? Никакой нужды. Обойдемся без
имен. А догадаетесь - на вашей совести.
Значит, один из них, когда ему предоставляют правительственный самолет
для официального визита к какому-нибудь президенту или королеве, на высоте
девять тысяч метров соберет в салоне своих советников для совещания: как,
мол, будем решать судьбу такой-то страны,- и ее, стюардессу, к себе зовет.
Приучил ее всегда стоять рядом со своим креслом. Спор идет, дым коромыслом:
холодная война, детант, разрядка, посылать оружие, нотой протеста грозить -
а он, главный-то, при всех держит руку у нее под юбкой, гладит дрожащей
рукой по трусикам. Такой вот, греховодник. И уговор соблюдает, и свое
удовольствие имеет. Она же молчит, не хочет места лишиться.
Так и летала. И с теми, кто потише, и с этим приходилось. Возбуждал он
ее жутко, до мигрени доводил своей руководящей дланью. Не выдержала,
уволилась, выскочила замуж.
И как с цепи сорвалась девка. За все годы, что держала себя в узде. У
мужа рога пробились гроздьями, целым букетом. Не человек, а стадо маралов.
Через этого мужа и я к ней в постель попал и в паузах слушал ее истории, как
служила в правительственном авиаотряде и летала в разные страны с нашими
вождями.
Девка - первый сорт, не поддается описанию. Наша с вами стюардесса
чем-то ее напоминает. Бывало, делаю ей прическу, дома, в роскошной спальне.
Муж в отьезде. Она сидит нагая у зеркала, волосы распустит. Гляну на
мраморные плечи, коснусь шелка волос и - готов. Приходится опять
раздеваться и нырять в постель. Пока сделаешь ей прическу, полдня ухлопаешь
и еле живой ползешь до метро.
Досталась она в жены скотине, и очень справедливо поступала, награждая
его ветвистыми. Этот муж, я его имени тоже не стану называть, из писателей,
что пишут детективы про героизм чекистов и деньги гребут лопатой. Толстый, с
животом, без зеркала свой член не видит.
Никто из соседей по дому, из писателей, ему руки не подает. Официальный
стукач. Едут писатели за границу, он к группе приставлен следить за
поведением и потом куда следует рапорт писать.
И со мной вел себя по-свински. Другой писатель - настояший, почти
классик, - за ручку здоровается, пострижешь его - обедом угостит,
бутылочку заграничного виски с тобой раздавит. А уж заплатит не по
прейскуранту, а с хорошим гаком. Этот же, чтоб от других писателей не
отстать, тоже по телефону стал меня на дом вызывать. Словом не перекинется,
сидит как сыч в кресле, щурится в зеркало нехорошо, не любит он нашего
брата, а как платить - требует квитанцию и сдачи до единой копеечки.
Я б ему в харю плюнул, и пусть его черти стригут на том свете. Но
увидал жену...
Тут я взял реванш. Работаю с ней только в его отсутствие. И платила
она, должен вам сказать, не в пример супругу. И за себя, и за него, и еще
лишку. Не жалела его денежек, не обижала мастера.
Я человек не мстительный. У меня мягкое отходчивое сердце. Но вот этой
свинье я на большом расстоянии отвесил плюху. И, кажется, метко. Не мог
простить ему антисемитский взглял маленьких поросячьих глазок. Вспомнил я
этот взгляд в Америке. когда гулял олнажды по Нью-Йорку и в витрине книжного
магазина увилел что-то его очередное детективное... В переволе на
английский. Ах. думаю. гад. всюду тебе дороги открыты. отыграюсь на тебе
твоим же оружием. надо прикончить твою карьеру литературного вертухая. А как
это сделать? Лишить политического доверия.
Взял грех на душу. Пошел на почту и латинскими буквами русскими словами
отправил в Москву по его адресу телеграмму такого содержания:
"ГЛАДИОЛУСЫ ЦВЕТУТ ЗАПОЗДАНИЕМ"
И подпись: Стефан. Почему не Степан? Стефан не совсем русское имя,
больше подозрения.
Почта из заграницы в СССР читается где следует. Что за текст? Какой
подтекст? Чистейшая шифровка. Взять получателя на карандаш, установить
наблюдение.
И я представляю, как он сам на полусогнутых понес в зубах
компрометирующую телеграмму по начальству и стал строчить объяснения. А ему
не верят. Мол, посадить мы тебя не посадим, а из доверия у нас ты вышел.
Больше его ни к одной делегации писателей не приставляли, безвыездно
сидит в Москве, волком воет. В одиночестве. Жена-стюардессочка тю-тю -
поминай как звали...
Мне об этом один писатель рассказал. Туристом был в Америке. Случайно
встретил. Хороший мужик. Из моих бывших клиентов. Я ему сотню долларов
отвалил, у советского туриста - копейки, чтоб семье подарки привез. Приеду
в Москву - и он меня не забудет. А к детектившику, той свинье, в гости
обязательно загляну. Может, знает, куда жена ушла, адрес даст, да и мне
удовольствие посмотреть на дело рук своих - отставного стукача, наказанного
за нехороший взгляд в зеркало, когда мастер работает над его дурной головой.
Что? Курить? Не курю. Ради Бога. О-о! "Тройка"! Отличные сигареты.
Отечественные. Дым? Не мешает. Наоборот, как это у наших классиков? "И дым
отечества нам сладок и приятен".
Над Атлантическим океаном. Высота - 28500 футов.
Знаете, мне кажется, я вас где-то видел. Знакомая голова. У меня ведь
жуткая память на головы. Профессиональное. Возможно, вы у меня стриглись?
Захаживали в "Интурист"? Нет?
Ну, что ж, до конца пути, может быть, и вспомню. Лететь нам ой, как
долго, и я, с вашего разрешения, поболтаю. Вы услышите кое-что интересное. О
еврейской судьбе. О еврейском счастье. Об умении евреев устраиваться в этом
мире.
Нам же многие завидуют. Думают, мы самые хитрые. А вы, пожалуйста,
слушайте и мотайте на ус. Если у вас возникнет зависть к нашим удачам,
скажите мне откровено, и я пойму, что летел всю дорогу с идиотом.
Когда все это началось? Как это случилось? Какая бешеная собака меня
укусила в ягодицу, что во мне стали проявляться все признаки болезни. Знаете
какой? Той самой, когда до зуда в ногах, до спазм в желудке хочется
непременно вернуться через две тысячи лет на историческую родину. Мне
захотелось своей, не чужой культуры, и чтоб дети мои непременно учились на
моем родном древнееврейском языке, именуемом иврит. 3амечу в скобках, что
детей у меня нет и быть не может, по уверению врачей, а что до культуры, то
советская средняя школа плюс ускоренный выпуск офицерского пехотного училища
навсегда отбили у меня вкус к плодам просвещения.
Помню, еще осенью семидесятого года я, беды не чуя, успел съездить в
отпуск в Гагру, на черноморское побережье Кавказа. Без жены. На пляжах -
плюнуть некуда. Сплошные куколки. С высшим образованием. Молодые
специалистки. Не знаю, как они зарекомендовали себя в народном хозяйстве
СССР, но в вопросах... ну, сами догадываетесь, что я хочу сказать... они
были специалистки высшего класса.
Ах, море в Гагре, ах, солнце в Гагре!
Кто побывал там, не забудет никогда...
Эту песню поют во всех ресторанах черноморского побережья. Под дымный
чад шашлыков и чебуреков. Под звон цикад. Дурея от запаха магнолий и
олеандров. Млея от тепла круглой коленки в твоей ладони.
Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма - так, насколько я помню,
начинается "Коммунистический манифест" Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
По пляжам Черноморья в ту осень прогуливался совсем другой призрак.
Призрак сионизма.
У евреев, обгоравших на пляже, появился нездоровый блеск в глазах. Как
лунатики бродили они с транзисторами, прижатыми к уху, чтоб не подслушали
православные соседи, и блаженно закатывали очи, внимая далекому "Голосу
Израиля". До изнеможения, до хрипа разбирали они по косточкам всю
Шестидневную войну и раздувались от гордости, словно сами первыми с
крошечным автоматом "Узи" плюхнулись в воды Суэцкого канала. Они сравнивали
Черное море со Средиземным, и Черное выглядело помойкой по сравнению с
чистым, как слеза, белоголубым еврейским морем.
Над пляжами Черного моря шелестел сладкий, как грезы, придушенный
шепот: Петах-Тиква, Кирьят-Шмона, Ришон-Лецион, Аддис-Абеба. Нет.
Аддис-Абеба - это уже из другой оперы. Хватил, как говорится, лишку.
Я, признаться, только посмеивался над всем этим и ни на йоту не
сомневался, что, как и всякое модное увлечение, это умопомешательство
временно, и очень скоро пройдет и забудется, не оставив следа. Если не
считать архивов КГБ.
Евреи не давали мне покоя.
- Ай-ай-ай, Рубинчик, Рубинчик, - качали они головами. - Что вы
прикидываетесь, будто вам все равно? Еврейская кровь в вас еще проснется.
Рано или поздно. Но смотрите, чтоб это было не слишком поздно.
А я их в ответ посылал, знаете, куда? По известному русскому адресу. До
мамы, с которой поступили не очень хорошо.
Почему-то мой жизненный опыт мне подсказывал: Аркадий, будь бдительным.
Даже если еврей лезет к тебе в душу, не спеши с ответом - каждый советский
человек, если к нему хорошенько присмотреться, может оказаться писателем, из
тех, чье творчество всякий раз начинается со слова "Доношу "...
Я даже покинул раньше срока Кавказ. Но в Москве мне легче не стало:
эпидемия дошла до столицы и стала подряд косить евреев.
Сидит в кресле клиент, рожа - в мыле, один еврейский нос торчит из
пены, но стоит мне наклониться к нему. и сразу начинает шепотом пускать
мыльные пузыри:
- Вы слушали, Рубинчик, "Голос Израиля"? Наши совершили рейд в
Иорданию - пальчики оближешь. Никаких потерь, а пленных - десять штук.
Я прикидываюсь идиотом:
- Какие наши? Советские войска?
Из-под простыни мне в нос лезет указательный палец:
- Рубинчик, вы не такой идиот, каким стараетесь показаться. До сих пор
я считал вас порядочным человеком. Вы, что, хотите быть умнее всех?
Я не хотел быть умнее всех, я не хотел быть глупее всех. Я хотел, чтоб
меня оставили в покое.
У меня был радиоприемник. Японский. "Сони". С диапазоном, каких в СССР
нет, в шестнадцать и тринадцать метров на короткой волне. Туда советские
глушилки не достают, и можно отчетливо слышать любую станцию мира на русском
языке. Не только "Голос Израиля", но и "Свободу", "Би-Би-Си", "Немецкую
волну" и "Голос Америки". Купил я его за жуткие деньги у одного спортсмена,
вернувшегося с Олимпийских игр. И он еще считал, что сделал мне одолжение,
потому что был моим клиентом. Купил для того, чтобы иметь ценную вещь в
доме, а заодно и побаловаться, когда будет охота. Естественно, когда никого
нет рядом и есть гарантия, что на тебя не стукнут.
Так вот. Я отнес этот приемник в комиссионку и загнал его по дешевке,
не торгуясь, лишь бы подальше от греха. Потому что сердце - не камень, и
когда все вокруг только и шепчутся про Израиль, рука может сама включить
приемник, а ведь ухо ватой не заткнешь.
Я считал себя вполне застрахованным от того, чтобы не попасть впросак и
клюнуть на отравленную наживку, но тут последовал удар с самой неожиданной
