огоньком, мне не видно.
- Мне кажется, - говорит наконец Граф, - что отсюда все вытаскивали
разом, а кадку бросили, потому что уж больно тяжела была.
Я соглашаюсь, снимаю с себя рубаху, делаю куль и набиваю его репой.
Рубашка немедленно промокает и начинает вонять.
- Тут какой-то ход, - голос эльфа из дальнего угла. И вправду, черный
прямоугольник обозначает начало бревенчатого короба.
- Я почувствовал какой-то наговор, просто, не видя ничего, он был
несложен, я его снял, оказалось, он от этого входа глаза отводил.
- А никаких ловушек нет?
- Нет, нет. Пойдем?
Я киваю. Ход идет сначала прямо, потом загибается - параллельно
деревенской улице, как я понимаю, а потом сбоку подходит еще один коридор,
что решительно не нравится ни мне, ни Графу. Дальше - резко вниз, снова
прямо и снова вниз, потом петляет так, что я всю ориентировку потерял.
Снова долго и прямо, а потом Граф вдруг резко шепчет:
- Погаси огонек! - я беру у него зажигалку и убираю подачу смеси. На
ощупь мы проходим еще один заворот, брезжит свет, еще зигзаг и стоп.
Последний прямоугольник бревен обрывается в огромный круглый зал, он в
поперечнике метров под сотню, другую стену и разглядеть трудновато. Свет
дают несколько дыр в перекрытии - каменном куполе, они расположены безо
всякой системы и однообразия формы. До потолка зала метров двадцать, он
сложен из грубо отесанных камней величиной с лошадиную голову. Я не вижу,
как они тут держатся, видимо, просто на плотности кладки. Если хоть один
подастся, то неплохой дождичек получится. Мне от таких мыслей не по себе,
а вот Граф вверх и не смотрит даже. Он, осторожно ступая по слежавшемуся
сухому песку, идет к центру зала. Там стоит невысокая пирамидка серого
камня с этаким серебряным ежиком на вершине. Из песка у подножья бьет
фонтанчик светлой и чистой воды, ручеек от него прямой лентой уходит к
стене и исчезает в щели между камнями. Граф уже перед пирамидкой, стоит,
понурив голову, и молчит. Я так понимаю, что ему сейчас не до
расспросов-разговоров, и тоже иду в зал, но не к центру, а вдоль стены.
Все сооружение создает атмосферу торжественности и величия, которую портит
только запах рассола, распространяющийся волнами при каждом моем движении.
Глядя вдоль стены, я вдруг натыкаюсь на явную дверь, каменный блок
размером чуть меньше меня в высоту и чуть больше - в ширину. Сзади Граф
подходит, весь грустный. Я спрашиваю:
- Можешь открыть?
- Нет.
Понимай как хочешь - то ли возможности нет, то ли нельзя. Я снова
пытаюсь завести разговор, обвожу все рукой:
- Громадина какая, а! Гномы строили, наверное?
- И гномы тоже. - Граф явно не желает вдаваться в подробности; что ж,
его право.
- Ладно, - говорю, - тогда ты вон туда посмотри!
Вон туда - это справа от входа, тоже у стенки сложены какие-то вещи,
кучка небольшая, а из светового отверстия в той же стороне свисает
небольшой кусок то ли каната, то ли лестницы перекрутившейся - втянули
наверх, да неряшливо. Подходим, глядим - два лука с колчанами, и к
колчанам по два ножа приторочено. Мешки, фляги, топоры - всего по два.
Развязываю один мешок - сухари, сушеный овощ какой-то, несколько соленых
рыбин. Отлично, берем все. Кто-то к бегству готовился не в одиночку, да не
сложилось, теперь запасы пусть другим беглецами пригодятся. Граф того же
мнения и, нагруженные, идем обратно. Я по дороге предлагаю
освидетельствовать второй коридор - Граф предлагает мне идти одному, а сам
остается стеречь снаряжение и прикрывать развилку. Коридор пару раз
изгибается и оканчивается в неглубоком колодце, вернее, в его стене, чуть
выше уровня воды. Колодец укрыт крышкой, через ее щели пробивается слабый
свет. По очень удобно сидящим бревнам я долезаю доверху и осторожно,
медленно сдвигаю крышку, пока не получается щель такая, что в нее можно
пролезть, и, высунув голову, оглядываюсь. Колодец расположен с внутренней
стороны ограды небольшого дворика. Новенький деревянный дом, и одно окно
выходит прямо к колодцу, и лучше бы вылезти и прилечь под стеной, там, где
она с оградой соединяется. Забор слабенький, щелястый, напротив видно наш
заброшенный дом. Тут же, у забора стоят два селянина, и один другому
азартно бурчит:
- А сегодня в доме колдуна неверного кричали и стучали. Кричали
громко, да не словами, а просто...
Сзади меня тоже раздается крик, не словами, а просто. Ражий
герой-удалец лет двадцати пяти все же различил меня и теперь прыгает из
окна с намерением скрутить неожиданного гостя. Я метаю нож, попадаю в
грудь, но настолько безграмотно я его кинул, что нож не втыкается, слетает
вскользь. Молодец тоже не ожидал, что останется в живых, замешкался - я
кидаюсь в колодец, спускаюсь - дыры не видно, но я ожидал чего-то вроде, и
по памяти ныряю прямо в видимость бревенчатой стенки. Не думаю, что уж
очень сразу будет погоня и будет ли вообще, но тем не менее до Графа бегу
бегом и его бежать заставляю. Погреб, дом, огород запущенный, и опять
ползком, а потом полупригнувшись, отступаем на заранее подготовленные
позиции в наступающих сумерках. В ложбине, где сидит остальной отряд,
царят уныние и пессимизм, но когда мы вваливаемся с провизией да при
оружии, настроение меняется. Пахан с уважением и удовольствием смотрит на
меня, на Графа, принюхивается к мешку и потом говорит:
- Сейчас в одно место пойдем, тут недалеко.
К Пахановским "недалеко", я так понял, надо относиться скептически.
Уже и луна вовсю светит, и звезды сквозь дымку в небе видны, а мы
только-только добрались до невесть откуда взявшегося в лесочке сарая,
старого, дряхлого, но с почти целыми крышей и стенами. Внутри голая земля
вместо пола, и стоит под прорехой в крыше котел, наполовину наполненный
дождевой водой. Разжигается костер - уже не я зажигаю, а Паханенок, в
мешке и кремень с губкой сушеной нашлись, и устраивается пир на весь мир.
На первое рыба соленая, на второе - размоченная овощ, скорее всего это
тыква была, и на третье - травяной завар, по запаху напоминающий веник, а
по вкусу вообще ничего не напоминающий. И все это с сухарями, а кто
захочет - с водичкой холодненькой. В качестве застольной беседы
рассказываю, как мы ходили "по жратву". В юмористических и сатирических
красках описываю захват дома и хочу переходить уже к коридорам и
подземному залу, но тут Граф меня перебивает и излагает свою версию. В ней
начисто отсутствует зал с обелиском, а припасы мы нашли прямо в подземном
ходу, у выхода наружу. Я поддакиваю, а про себя отмечаю: Граф за само
собой разумеющееся считает, что я не воспротивлюсь искажению фактов. После
еды Пахан укладывается спать со словами:
- Кому охота, можете караулить, а я спать буду. Здесь все всегда
тихо.
Паханенок следует его примеру, а эльфы в кружок собираются и
принимаются о чем-то беседовать. Я ложусь рядом с ними не без мысли
подслушать, но разговор так хорошо убаюкивает, и я сам своей отключки не
замечаю.
Утро. Сарай заполнен дымом от разгорающегося костра, у которого
хлопочет Паханенок. Эльфы как не ложились, сидят в почти тех же позах, все
так же между собой говорят. Пахан дрыхнет, растянувшись на прошлогодней
соломе, изредка подергивая уцелевшей бровью. В лучиках утреннего солнца,
процеженных сквозь стены и крышу, пляшут редкие пылинки, мелькают мухи. У
меня просыпаются воспоминания черти-какой давности, и я ни с того ни с
сего гнусавлю по-французски: "Сегодня ожидается слабая облачность
восемьсот-тысяча, без осадков, магнитное сорок, температура шестнадцать
дробь шестнадцать". Барон аж дернулся, а Хворый в лице сменился от этих
слов, а я гадаю: может, они решили, что заклинание было сказано какое-то
не такое? Хворый тихо спрашивает:
- Эти слова, которые ты сказал, ты сам понимаешь? Ты знаешь этот
язык?
- Ну, не то чтобы знаю язык, а фразу эту слыхал часто, вот, запомнил
и иногда в шутку говорю.
А если меня спросят где слышал? Не расписывать же им казарму и нашу
магнитолу корейскую, которая кассеты с грехом пополам крутила, а из радио
брала только три ближайших станции, из них две - на местном аэродромчике.
- А где ты это мог часто слышать? - и вправду спросили, Барон
поинтересовался. Ха, так я вам и сказал.
- А вам какое тут дело спешное? Наверно, для вас тут какая-то
хитрость есть, раз так забеспокоились на самые простые слова!
Фразу эту я сказал, чтобы темп выиграть и в свои руки инициативу
перехватить. Однако, сказавши, сам замолк, поняв весь смысл своих же
вопросов. Откуда эльфы знают звучание земного языка?! Хворый медленно
отвечает:
- Так говорили слуги мертвого чудовища, которое в виде огромной
уродливой мухи прилетало к нам. Оно сжигало всех и вся, кто к нему
приближался, а двое людей обихаживали его. Но мертвая муха недолго смогла
пробыть здесь невредимой. Собралась туча, и молния ударила в чудовище, и
вспыхнул страшный костер. Один из слуг умер рядом, а другой, обожженный,
уполз в лес, я видел его последние минуты. Он говорил на этом языке!
Молчу. Затем вопрос:
- И когда это было?
- Шесть лет тому назад.
- А где?
- Один дневной переход к северу отсюда.
- А эльфы как там оказались? Тут же такая глушь...
- Оказались, и все. Мы шли своей дорогой и встретились со злом,
принявшим новый облик. Трудно было сражаться, не зная о нем ничего, и мы
понесли потери, пока не сумели собрать и наслать на него тучи. Зато теперь
ничто там не угрожает проходящим, только скелет обгорелый да останки
прислужников - кто их тронет!
- А ты, Алек, язык слыхал, - Барон вступает. - Может, и расскажешь
нам поподробнее, что это да откуда было, а мы послушаем...
Понятно. Говори, мол, по-доброму, тебе же лучше будет. Я выбираю
самый, пожалуй, нейтральный вариант:
- Я же с Дальнего Юга, а там живут у моря люди железных островов,
совсем чужие. Они на таком и многих других странных языках говорят, а
мертвые чудовища у них в использовании, но не для войны, а для
передвижения или для перевозки чего тяжелого..
Ни светлые трое, ни двое темных мне явно не верят, но уличить во лжи
не могут, и поэтому допрос пока окончен. Пахан круто разворачивает тему:
- Алек, как ты вот этих двух назвал? - тычет в Графа с Бароном, я
отвечаю, и он продолжает:
- Так вот, вы берите луки, что в лесу подстрелите, то и есть сегодня
будем, а сухие припасы прибережем.
Сборы недолгие. Паханенок всячески увиливает, но своей доли ноши не
минует. Под насвистывание птичек и жужжание поздних мух начинается новый
отрезок пути. Охотники уже исчезли из виду. Всем приятный народ эльфы,
только одно плохо - скрытные они, что в общении, что в действиях. Я бы не
стал гарантировать, что Граф, скажем, не идет за кустами в трех шагах, и
никто его не заметит, пока он сам себя обозначить не пожелает. Я все
размышляю над рассказом Хворого и наконец говорю:
- Слушай, Пахан, ты место, где эта "муха" сидела, знаешь?
- А как же! Нехорошее место, не ходит никто туда.
- А мы?
- И мы не пойдем.
- А почему? Я на Дальнем Юге с этими чудовищами дела немного имел, и
знаю, как с ними обращаться. Там и заночевать можно, раз никто не сунется.
- А что, и вправду, - Паханенок встревает. - Мне-то что, и тебе-то
что, а нехороших мест пусть вон светлые да Алек боятся.
- Э, нет, - обрывает Пахан, - так рассуждать совсем не дело. Слушай,
- это он ко мне обращается, - а ты точно уверен, что там никаких сюрпризов
нет? Ладно, тогда посоветуемся - решим.
