самообладание было как поднятый меч в ее руке.
Пока Фарик и все остальные соскакивали с лошадей, Бедуир,
который снова командовал гарнизоном сторожевого поста,
отделился от своего эскадрона и подошел, чтобы поздравить ее с
приездом.
Я сказал:
- Гэнхумара, это Бедуир, мой лейтенант и брат по оружию.
Я часто гадал, как все будет между Бедуиром и Гэнхумарой,
когда они встретятся; и я так и остался гадать.
Я помню, что он опустился перед ней на одно колено, как
перед королевой; помню, как его некрасивое, неправильное лицо
улыбнулось ей с легкой насмешкой и его бесшабашная бровь
взлетела, подобно раздуваемому ветром пламени факелов; и как он
сказал с тягучей нежностью в голосе, которой я ни разу не
слышал у него, когда он обращался к женщине:
- Я и не думал, что увижу, как на твердой земле этого
старого форта вырастет цветок, - а ведь сейчас даже не лето.
- Рука, владеющая не только мечом, но и арфой, - взгляд
Гэнхумары коснулся вышитого края чехла от арфы, торчащего из-за
его плеча. - скажи, эта любезная нота была выдернута из твоей
последней песни?
- Нет-нет - но я могу найти ей хорошее местечко, когда
буду сочинять следующую. Что-то подсказывает мне, что ты не
питаешь особой любви к менестрелям.
- Я знала только одного певца при отцовском дворе, -
мягко сказала она. - Когда дело касается Оран Мора, Великой
Музыки, он может перепеть любого из своих собратьев на западном
побережье; но я слышала слишком много легких песенок в честь
сверкающих волос леди Гэнхумары - в особенности когда ему был
нужен еще один браслет или новый бычок для стада.
- По крайней мере, будь уверена, что мне ни к чему и
браслеты, и бычки, - отозвался Бедуир с подрагивающей на губах
усмешкой. - И, увы, я еще не видел сверкающих волос леди
Гэнхумары!
Я стоял рядом, и мне казалось, что я наблюдаю за поединком
двух мастеров меча, каждый из которых пытается прощупать силы
другого, и однако, я не мог еще сказать с уверенностью, были ли
клинки острыми или затупленными. Позже мне приходило в голову,
что они и сами не знали этого наверняка. В ту ночь мы с
Бедуиром вместе делали ночной обход, но ни один из нас не
сказал ни слова о Гэнхумаре; а после того, как он вернулся в
обеденный зал к вечернему свету костра, я ненадолго задержался,
облокотившись на полуразрушенный каменный бруствер, до сих пор
прикрывающий старые торфяные стены, и вглядываясь в бурную
темноту холмов. Я собирался вот-вот последовать за ним, но я
был там, когда что-то шевельнулось сзади и снизу от меня, и я,
резко обернувшись, увидел поднимающуюся на вал Гэнхумару. Она
была плотно закутана в тяжелые складки дорожного плаща, но свет
горящей вдалеке смолистой ветки сиял сзади сквозь ее
распущенные волосы, окружая их ярким медным ореолом, и по этому
и еще, наверно, по тому, как она двигалась, я понял, что она
опять переоделась в женское платье.
- Гэнхумара! Тебе бы следовало быть в постели!
Она протянула руку к Кабалю, который поднялся со своего
места у моих ног и приветствовал ее теплее, чем это сделал я.
- Я слишком возбуждена, чтобы лечь спать. Все так
непривычно; я чувствовала себя как в клетке в этой маленькой
комнатушке, откуда не видно ничего, кроме двора; а снаружи весь
этот ветер и темнота, - она подошла ко мне и положила ладони
на холодные, изъеденные временем плиты парапета. - Значит, это
и есть римский форт - Замок Красных Гребней?
- Он не совсем такой, как ты ожидала?
- Не знаю. Наверно, такой. Говорят, что римляне любят
заключать свою жизнь в квадраты и огораживать ее прямыми
линиями... Кто-то недавно сказал мне, что в римских городах
дома имеют высокие квадратные комнаты и что улицы, вдоль
которых эти дома построены, такие прямые, точно их прочертили
по древку копья. Это правда?
Воспоминание полоснуло меня острой болью, и из темноты и
ветра мне на мгновение послышался голос другой женщины, низкий
и насмешливый. "Говорят, что в Венте есть улицы, где все дома
стоят по прямым линиям, и что в этих домах есть высокие комнаты
с раскрашенными стенами, и что Амброзий, Верховный король,
носит плащ императорского пурпура". И мне захотелось схватить
Гэнхумару в объятия и держать ее крепко-крепко, назло всему,
что грозилось отнять ее у меня; бросить вызов Игерне, бросить
вызов самому Богу, если будет необходимо. Но я знал, тоскливо и
беспомощно, что не смогу даже прикоснуться к ней, пока она мне
не позволит.
- Это правда. Во всяком случае, если говорить о богатых
домах и главных улицах, - сказал я и понадеялся, что мой голос
звучит твердо. - За прямыми улицами есть узенькие кривые
переулки, и в наши дни они расползаются все дальше, как трава
расползается между наезженными колеями на дороге.
- Трава - не римлянка, - со слабым, усталым, похожим на
всхлип смешком отозвалась Гэнхумара. - Она стелется волнами,
когда ее пригибает ветер.
- Со временем ты привыкнешь ко всему этому.
- Со временем я привыкну к этому, - согласилась она, -
но сегодня все так непривычно - так много незнакомых лиц в
свете факелов. Ты знаешь, кроме твоего веснушчатого, как
форель, оруженосца я не видела в этом похожем на орлиное гнездо
замке Красного Гребня ни одного человека из тех, что были с
тобой в замке моего отца.
- Они сейчас по большей части в Тримонтиуме, - ответил
я. - Флавиан доехал со мной досюда, а потом поскакал дальше на
юг, чтобы провести зиму со своей женой и ребенком.
Она быстро оглянулась на меня.
- Это была его цена?
- Его цена? - какое-то мгновение я не мог полностью
понять смысл ее слов и только тупо повторил за ней: - Его
цена?
И я думаю, что, должно быть, она догадалась, как все было,
потому что внезапно она попыталась взять свои слова обратно:
- Нет-нет, это было скверно с моей стороны - хуже того,
глупо; я не буду такой глупой, когда немного отдохну. Ты же
говорил мне раньше, что, может быть, сможешь отпустить его этой
зимой, а может быть, и нет; и я рада, что ты смог отпустить
его.
Продолжая говорить, она немного придвинулась ко мне,
словно желая загладить какую-то обиду или оплошность, и я
понял, что это начало того позволения, которого я ждал, и обнял
ее одной рукой за плечи, и мы стояли так бок о бок, опираясь на
парапет крепостного вала.
- А как тот парень с волосами цвета ячменной соломы -
его звали Голт? - спросила она через какое-то время.
- Почему именно Голт?
- Не знаю. Я подумала о нем в это мгновение - просто
промелькнувшая мысль.
- Может быть, это он сам промелькнул мимо нас,
направляясь к костру, - сказал я, думая о пустых местах,
оставленных у очага в обеденном зале, и о еде и питье,
приготовленных для людей, которые больше не приходили во плоти
попировать со своими товарищами. Но в эту ночь Самхэйна место
для Голта было оставлено в Тримонтиуме, рядом с Левиным.
Я почувствовал, как Гэнхумара вздрогнула м шевельнулась
под моей рукой.
- Погиб?
- Почти два месяца назад.
- После него осталась одинокой какая-нибудь женщина -
или ребенок?
- Нет, Гэнхумара.
Теперь я обнял ее обеими руками и притянул к себе, словно
пытаясь защитить от чего-то; не знаю точно, от чего. Она была
слишком измучена, чтобы почувствовать возбуждение, -
выбившаяся из сил, как птичка, которую иногда находишь упавшей
на берегу после того, как она проделала долгий путь через
бушующее море. Но она прижалась ко мне, словно в этом было
какое-то убежище. И я, стоя там на ветру, в пронизывающей,
брызжущей темноте, вдруг почувствовал вокруг свет, и силу, и
спокойствие, и мне показалось, что власть Игерны не может
длиться вечно; что с ней можно даже бороться и победить ее, и
что в конце я смогу быть свободным, и вместе со мной -
Гэнхумара.
- Пусть огонь будет для него теплым, - тихо сказала моя
жена в складки плаща на моей груди, - или пусть птицы Рианнона
споют для него, если это менее больно - забыть.
("Забыть... Забыть... Ты, что, боишься услышать пение птиц
Рианнона, которое заставляет людей забыть?")
И свет померк, и я осознал, что ветер Самхэйна несет с
собой безотрадный холод, и что дождь сыплется мне на шею, и что
никто не может ускользнуть от своей судьбы. Я поцеловал
Гэнхумару, и это было как поцелуй на прощание.
- Любовь моя, ты должна пойти в дом и лечь спать.
Она поцеловала меня в ответ с бесконечной и восхитительной
добротой, как сделала это в нашу брачную ночь.
- Тогда приходи скорей, Артос Медведь, потому что здесь
очень одиноко.
- Я приду скоро, - пообещал я.
И она высвободилась из моих объятий и спустилась с вала.
Глава девятнадцатая. Обитель Святых жен
Флавиан вернулся ранней весной, еще до того, как к нам
пробились первые за этот год повозки с провиантом. Я выезжал за
крепостные стены на старом Ариане, начиная долгий труд по
приведению его после зимы в боевую форму, и мы с Флавианом
встретились - так неожиданно, что лошади с топотом шарахнулись
в стороны, - у поворота, где дорога на Кунетиум выныривает из
тени речного ущелья. "Артос!" - крикнул он; "Малек!" -
закричал я, и мы, смеясь, восклицая и ругая лошадей,
перегнулись с седел, чтобы ударить друг друга по рукам, а
Кабаль тем временем прыгал вокруг, бешено виляя хвостом.
- Как дела у Телери и ребенка? - спросил я, когда мы
успокоили животных и повернули их к воротам Тримонтиума.
- У обоих все замечательно; он прекрасный малыш и уже
пользуется своими кулачками как настоящий боец, - он говорил
медленно, с обращенной внутрь улыбкой человека, оглядывающегося
на прошедшее счастье, которое было таким полным, что он все еще
чувствует его вкус. Потом его голос изменился. - Значит, она
приехала?
- Гэнхумара? Приехала. Но с чего ты это взял?
- У тебя новый плащ.
Я глянул на темный плащ из толстой шерсти, который
набросил на себя для защиты от мартовского ветра,
пронизывающего насквозь, как нож скорняка. Гэнхумара не успела
пробыть в Тримонтиуме и двух дней, как уже попросила ткацкий
станок, а когда двое наших плотников смастерили его, первое,
что она соткала, был плащ для меня.
- Да, у меня новый плащ, - согласился я, - но почему
его должна была соткать Гэнхумара?
- Они всегда ткут плащ, чтобы их господину было тепло, -
сказал Флавиан с видом человека, который неожиданно стал
разбираться в обычаях женщин. - Моя соткала для меня вот это,
- и он встряхнул и расправил складки прекрасного темно-синего
плаща с черной и огненно-красной каймой.
- Замечательный плащ, - сказал я, - и замечательная
мишень для саксонских стрел, если ты будешь его носить. А вот
мне в этом моем тусклом плаще стоит только припасть к земле и
сидеть достаточно смирно - и сами Маленькие Темные Люди примут
меня за вход в пещеру на склоне холма.
- А, тебе завидно, милорд Медведь!
И мне действительно было завидно, но не из-за плаща с
черно-алой каймой.
Мы ехали дальше, обмениваясь новостями о лагере и о
внешнем мире, пока не спустились к броду и не перебрались,
вспенивая воду, на другую сторону; а когда мы направили лошадей
на крутой, грубо вымощенный склон с противоположной стороны,
Флавиан внезапно воскликнул:
- Какой же я болван! Нужно было сказать тебе с самого
начала. Ханно просил напомнить тебе, что этой весной он пошлет
с очередной партией лошадей твоего Сигнуса.
Я почти забыл, что белому жеребенку уже должно было
исполниться три года. На войне и в глуши легко теряешь счет
