смотреть на меня; и я неуклюже, напролом двинулся дальше:
- Но на твою долю придется худшая часть этой сделки; иди
теперь домой и подумай, чтобы у тебя не было никаких сомнений,
а когда окончательно надумаешь, дай мне знать.
- Я всю ночь пролежала без сна и уже пресытилась думами,
- ответила Гэнхумара.
Вокруг нас постукивали первые холодные капли очередного
дождя, затягивая остатки заката размытой серой вуалью, и я
слышал крики проносящихся мимо чаек.
- Ты промокнешь, - сказал я, забывая, что она уже была
мокрой от предыдущего дождя, и, притянув ее к себе, накрыл ее
полой своего плаща. Я знал уже, что к ней приятно прикасаться,
но все равно близость ее тела была неожиданно сладкой в теплой
темноте под складками плаща, и от этой сладости у меня немного
закружилась голова. Я обхватил ее руками, крепко прижимая к
себе, а потом нагнулся и поцеловал ее. Она была высокой, и
поэтому мне не пришлось нагибаться так низко, как это иногда
случалось раньше. Ее губы под моими губами были холодными и
мокрыми от дождя, и дождь висел промозглой сыростью на ее
волосах и ресницах, и на какое-то мгновение мне показалось, что
под всем этим ничего нет, как если бы я целовал высокий серый
камень, стоящий у нее за спиной. Потом внутри камня полыхнул
огонь жизни, и она словно растаяла и рванулась ко мне изнутри,
и ее рот пробудился под моим в быстром и страстном ответе.
И почти в тот же самый миг она опять была такой же чужой,
как одна из Девяти Сестер. Она выскользнула из моих объятий и
из-под моего плаща и, повернувшись, побежала прочь.
Я остался смотреть ей вслед под дождем, рядом с замшелым
стоячим камнем; а Кабаль, который наблюдал всю эту сцену, сидя
у моих ног, взглянул на меня и мягко застучал по земле хвостом.
Я все еще переживал это мгновение неистового ответа, так быстро
промелькнувшего и исчезнувшего снова, что теперь я едва мог
поверить в то, что он существовал вообще. Но в самой глубине
души я знал, что не выдумал его.
Дав ей время отойти подальше, я свистом позвал Кабаля за
собой и снова направился к замку. Дождь опять утих, и винный
цвет мокрого вереска сменялся в сумерках дымчато-бурым.
Той ночью, прежде чем лечь спать, я послал за Флавианом в
гостевые комнаты и сказал ему то, что должен был сказать. Никто
из Товарищей не заговаривал со мной о предложении князя и о
табу, которое я придумал на ходу, хотя мне кажется, что они не
могли не обсуждать это между собой; и Флавиан теперь тоже
ничего не говорил, а только стоял, опираясь одной рукой о
поддерживающий крышу столб, и глядел в огонь маленькой,
заправленной тюленьим жиром лампы, пока я не был вынужден сам
прервать молчание.
- Ну? - сказал я.
Он оторвал взгляд от пламени.
- Ты собираешься взять ее с собой на зимние квартиры?
- Да.
- Ну тогда, раз уж с нами в Тримонтиуме будут жены, то я,
конечно же, могу послать за Телери?
Мое сердце сжалось и упало, и теперь уже я уставился в
огонь масляной лампы.
- Нет, Флавиан.
- Но какая же здесь разница, сир? - его голос все еще
был таким же ровным, как в детстве.
- Такая, что я - граф Британский и я старший над всеми
вами, - сказал я. - Иногда командир может позволить себе то,
в чем он отказывает своим подчиненным. Поскольку я командир, а
командир бывает только один, то, что я делаю, не может служить
примером; но если я позволю тебе сделать то же самое, как я
смогу отказать в этом любому человеку в Тримонтиуме? И через
год крепость заполонят беременные женщины и пищащие дети -
опасность для себя самих и опасность для нас - которые будут
связывать нам руки и разрывать на части наши сердца!
Но эти слова оставляли неприятный привкус у меня во рту,
потому что я никогда прежде не использовал свое положение вождя
для того, чтобы взять себе что-то, что не предназначалось бы
также и моим людям; будь то даже глоток прокисшего супа или не
в очередь перевязанная рана.
Какое-то время мы молчали, потом он сказал:
- Не делай этого, сир.
- я получу за ней в приданое сотню всадников с лошадьми.
Он быстро поднял глаза.
- И для тебя это единственная причина?
- Это достаточная причина.
- Тогда женись на ней и оставь ее у очага ее отца, как
мне пришлось на все это время оставить Телери.
- Это... не входит в условия сделки.
Он снова замолчал, и молчание, более долгое на этот раз,
было наполнено мягким гудением ветра и шорохом ливня по кровле,
потому что ночь исполнила обещание заката. Дверной полог хлопал
и вздувался на сдерживающих его крючках, и огонь лампы метался
и мигал, посылая к самым стропилам прыгающие фантастические
тени. Потом Флавиан сказал:
- Это первый раз, что ты поступил несправедливо, сир.
И я ответил:
- Это не такое уж плохое достижение. Примирись с моей
несправедливостью, Флавиан, я не архангел, а всего лишь
смертный, которому на плечи давит множество грехов.
- Мы в Братстве не из тех людей, кто много знает об
архангелах; просто мы всегда смотрели на тебя... может быть,
немного снизу вверх, вот и все, - сказал он и очень медленно
двинулся к двери.
Я дал ему почти дойти до нее, но я не мог позволить ему
выйти. Я возился со своим поясом, собираясь снять его, потому
что отослал Эмлодда пораньше; но тут я бросил пряжку и сказал:
- Малек, не оставляй меня.
Он тут же обернулся, и в прыгающем свете масляной лампы я
увидел в его глазах подозрительный блеск.
- Думаю, я бы и не смог.
Он быстро подошел ко мне и опустился на одно колено, чтобы
самому расстегнуть пояс.
- Где Эмлодд держит серебряный песок? Эту пряжку нужно
начистить. Он не такой хороший оруженосец, каким был я.
Но большую часть этой ночи я пролежал без сна и с горьким
привкусом во рту.
x x x
В последующие дни жизнь в замке с виду продолжала идти
почти как обычно, но внизу, во тьме под поверхностью знакомых
вещей, набирал силу неистовый поток. Этот поток не заявлял о
себе никакими внешними признаками, и будь я человеком из мира
моего отца, я сомневаюсь, что почувствовал бы что-либо вообще;
но моя мать, живущая во мне, знала это выражение в глазах людей
и слышала в крови знакомое тайное пение.
За три дня до первого августа, праздника Ламмаса, князь
Маглаун не появился за ужином на своем обычном месте в парадном
зале; но никто не взглянул на пустое сиденье, застеленное
огромной черной медвежьей шкурой, и не заговорил об отсутствии
хозяина дома, ибо мы знали причину. Человек не может принять на
себя сущность бога, не проведя какое-то время вдали от
остальных, чтобы подготовиться к этому... Всегда должен быть
кто-то, кто носит Рога; кто дает жизнь и плодородие из своей
собственной плоти; одновременно Король и Жертва, умирающая,
если придется, за жизнь людей, как умер Христос. Иногда
Воплощенным Богом становится жрец, иногда даже христианский
священник, потому что в глуши и в горах люди не проводят таких
резких границ между своими верованиями, как они это делают в
городах; иногда это король, князь, и это и есть старый обычай,
заключающий в себе истинный смысл. В этом году Ламмас пришелся
на воскресенье, и первая половина дня ничем не отличалась от
всех других воскресений.
Рано утром мы спустились из замка, чтобы прослушать мессу
в маленькой, крытой папоротником церкви, которая служила
одновременно и самому замку, и расположенной под ним рыбацкой
деревушке. Кабаль на этот раз не пошел со мной, поскольку был
слишком заинтересован конурой, где сидела любимая охотничья
сука Маглауна, у которой была течка; но я помню, что Фарик
принес с собой своего сокола - он вообще редко отходил далеко
от дома без него - и продолжал держать его на руке, когда мы
поравнялись с дверью церкви и прошли под каменной притолокой. В
церкви было место для домочадцев Маглауна и для последовавшего
за мной небольшого отряда Товарищей, но больше почти ни для
кого, и поэтому простой народ из замка и из деревни по большей
части остался стоять снаружи, на переднем дворе, похожем на
отгороженную низкими стенами овчарню. Разницы это почти не
составляло, поскольку они могли слышать все, что происходило
внутри, через открытую дверь, и в назначенное время три монаха
из Святого Дома в Аре Клута, жившие в горбатой хижине рядом с
церковью, должны были вынести им Хлеб и Вино.
Я почти не слышал службу, потому что хотя мои глаза были
твердо направлены вперед, я, казалось, все время, всеми
имеющимися у меня чувствами следил за Гэнхумарой, которая
стояла со своими девушками на женской половине церкви. Когда
пришло время принять Святое причастие, я почувствовал, как она
оглянулась, ища глазами своих братьев, и прежде всего Фарика,
чтобы подойти с ними к священнику, и догадался, что они всегда
делали это вместе. Я пошел за ними следом и преклонил колени с
другой стороны от Фарика - по его левую руку, на которой он
держал своего сокола, - и поэтому помню короткую невысказанную
схватку характеров между священником и сыном князя, один из
которых отрицал, а другой отстаивал право принести своего
сокола к Господню Престолу. Это противостояние явно было
давнишним, и когда через несколько мгновений священник
побежденно опустил глаза, это было поражение, которое он
испытывал уже много раз.
Трое одетых в черные рясы братьев должны были отметить
отсутствие князя и понять его причину. Они должны были знать,
вынося Тело Христово на передний двор коленопреклоненным
рыбакам и воинам, что через несколько часов все эти люди
поднимутся на холмы, к Девяти Сестрам, и будут простирать
жадные руки к более древнему, более глубоко укоренившемуся
Господу, чем Христос. Но они не подавали виду; они держались
отрешенно, и их спокойные лица ничего не выражали; и я знал,
что эти люди не будут задавать вопросов.
Пока мы выходили со двора в уже редеющем потоке молящихся,
Фарик почесывал одним пальцем затылок своего сокола, которого
по-прежнему нес на руке, и птица покачивала не накрытой
колпачком головой, вжимая ее в плечи от удовольствия.
- Хороший день для соколиной охоты, - внезапно сказал он
и оглянулся вокруг на своих братьев и на всех нас. - Видит
Бог, у нас будет не так уж много других возможностей до осенней
линьки, и я еду на холмы. Латриг, милорд Артос... Сулиан...
Голт... кто со мной?
Он повернулся на каблуках, не давая нам времени ответить,
и крикнул, чтобы привели лошадей и принесли еще соколов.
Но этот план и в самом деле хорошо совпал с нашим
настроением, потому что, как мне кажется, всем нам хотелось
дать какой-то выход растущему в нас беспокойству, заполнить
чем-то оставшиеся до темноты часы. И когда нам привели лошадей
и принесли еще пару соколов, каждого вместе с привычной ему
перчаткой, мы сели по седлам, взяли с собой несколько собак,
чтобы они вспугивали для нас дичь, и направились на север, к
болотистым ущельям, в поисках цапель.
Мы хорошо поохотились в тот день, но то, что яснее всего
отпечаталось в моей памяти, произошло, когда Фарику с виду
надоела эта забава; и пока остальные двинулись дальше, чтобы
проверить какую-то заводь в верхнем конце ущелья, мы с ним
немного отстали и шагом поднялись по длинному склону, где из
потревоженного нами папоротника вылетали тучи мошкары; и,
достигнув гребня холма, придержали лошадей и остались сидеть,
глядя вниз, в широкую и мелкую долину, убегающую к болотам и к
морю. Прямо под нами, словно на большой, спокойной ладони,
лежало маленькое, похожее формой на лист озеро; и когда я
