зажечь их от голубого огня, пылающего на самом лбу Бога.
С каждым мгновением они разгорались все ярче - колесо
растрепанных языков пламени, окружающее Девять Сестер. Горячий
медный свет поднимался все выше и выше по обветренным бокам
стоячих камней; и в рыжеватом дыму то появлялись, то пропадали,
конечно же, вскинутые головы, с рогами и крыльями, собачьими
мордами и настороженными ушами... А в самом сердце и центре
пылающего круга неподвижно сидела фигура с оленьей головой,
фигура, на груди и бедрах которой все еще виднелись алые узоры
ритуальной смерти и ритуального рождения и старые, стянувшиеся
шрамы от войны и охоты, какие бывают у людей, которые не были
богами. Я потерял свое чувство единения и готов был заплакать
по нему, словно ребенок, который заснул у теплого очага а
проснувшись, оказался во враждебной темноте за запертой дверью;
вот только я знал, что оно было...
По мере того, как голубой свет мерк в алом сиянии факелов,
какая-то часть божественной сущности оставляла Рогатого, и под
маской снова начинала угадываться голова человека. И однако, он
ничего не потерял, возвращая себе человечность. Бог был
воплощен. И он не переставал быть Жизнью Людей оттого, что мы
знали, что он еще и князь Маглаун; не становился от этого менее
грозным и отрешенным.
Внезапно толпа немного отхлынула назад и между мной и
неподвижной фигурой, сидящей на высоком земляном троне,
оказалось пустое, залитое светом факелов пространство. Голова с
ветвистыми рогами была повернута ко мне, и я почувствовал, как
таящиеся под маской глаза ищут моих сквозь разделяющую нас
пустоту; и одновременно испытал - словно это было во мне самом
- ужасающую усталость этого человека, первое одинокое и
страшное ощущение возвращающегося "я".
- Милорд Артос, граф Британский.
Его голос почти невозможно было узнать, так глухо он
звучал под этой маской. Маглаун сделал рукой слабое призывное
движение и снова застыл в неподвижности. И я понял, что момент
настал. Я прошел вперед по вытоптанной траве и остановился
перед ним. Он сильно закинул голову назад, чтобы посмотреть на
меня, и на какое-то мгновение я заметил за прорезями глаз на
оленьей морде искорку отраженного света факелов.
- Я здесь, - сказал я.
- Факелы Ламмаса зажжены, - отозвался он. И это было
все.
Глава семнадцатая. Гэнхумара
Какой-то старый воин в головном уборе из перьев беркута -
по-моему, он был одним из многочисленных дядьев князя - вышел
вперед, к земляному трону, и заговорил со мной о моем браке с
Гэнхумарой, об узах дружбы и о приданом, которое Гэнхумара
должна была мне принести; потому что Рогатому не пристало
говорить о таких вещах, хотя в другое время это вполне мог
сделать князь Маглаун. Я слышал слова старика и упоминание о
сотне вооруженных всадников, которых должен был вести средний
сын князя; я слышал свой собственный голос, отвечавший, как
того требовала вежливость. Я видел короткие голубые вены,
извивающиеся на старческом лбу, и пламя факелов, просвечивающее
сквозь серебристый пушок у основания перьев. Но все это время
мои чувства уносились дальше этого старика, дальше даже
оленерогого на троне, к тому месту, где факелы раздвинулись,
образуя разрыв, заполненный дымной темнотой; и в темноте что-то
шевельнулось и застыло снова, подставляя свету факелов только
мгновенный проблеск золота.
Я снова повернулся к неподвижной фигуре на троне.
- Это хорошее приданое, потому что лошади и вооруженные
воины дороже для меня, чем золото, и я с радостью принимаю их
вместе с девушкой, - я возвысил голос, чтобы он отдавался эхом
от стоячих камней и чтобы его могли услышать все тени,
затерянные в самой дальней темноте. - Факелы Ламмаса зажжены,
и теперь, когда это больше не табу, я прошу позволения взять
деву Гэнхумару от очага ее отца к моему. Таким образом будут
окончательно закреплены узы дружбы между Маглауном, князем
кланов Дамнонии, и Артосом, графом Британским.
Наступила долгая пауза, а потом голова с ветвистыми рогами
очень медленно склонилась; и из-под маски послышался глухой
голос, произносящий древнюю формулу, составляющую единое целое
с каждой такой просьбой.
- Что ты можешь дать девушке взамен того, что она
оставляет ради тебя?
- Мой очаг для ее тепла, мою добычу для ее пищи, -
отозвался я. - Мой щит для ее убежища, мое зерно для ее
плодородия, мою любовь для ее удовольствия, мое копье для горла
человека, который причинит ей зло. Больше у меня нет ничего,
что я мог бы дать.
- Этого достаточно, - сказал глухой голос.
И Гэнхумара с покачивающимися на концах кос золотыми
яблочками прошла сквозь заполненный темнотой проход,
оставленный для нее среди факелов.
x x x
Все было закончено, и пути назад не было. Сам Рогатый взял
кремневый нож и надрезал сначала мое запястье, а потом запястье
Гэнхумары в том месте, где под смуглой кожей голубела вена, и
дал нескольким каплям крови стечь в чашу с вином. Мы выпили из
этой чаши, оба одновременно, соединив руки на ее краю, как того
требовал обычай, и все это время мы были чужаками и смотрели
друг на друга чужими глазами, если смотрели вообще; словно
никогда и не было того, другого мгновения здесь, наверху, у
Девяти Сестер, когда я держал ее под своим плащом и чувствовал,
как бьющаяся в ней жизнь рвется навстречу моей.
Но, чужая или нет, она была теперь моей женой, и нас
вместе затянуло неистовое веселье, начинавшее закипать под
благоговейным изумлением. Главная часть таинства была
завершена, и бог сошел со своего трона, чтобы возглавить
хоровод, который извивался и закручивался среди летящего
пламени факелов и летящих теней, обвиваясь пылающим кольцом
вокруг меньшего кольца стоячих камней, словно вступивших в свой
собственный тайный танец, не имеющий ничего общего с движением.
Мы танцевали под ритмичное притопывание своих каблуков и под
музыку свирели, кружившую нас туда-сюда, как ветер кружит сухие
листья, то посылая их к небу, то крутя по земле, - пока
наконец наш хоровод не вырвался из своего собственного вращения
и не разбился на группы и пары, а кое-где прыгали и отдельные
танцоры.
Гэнхумара танцевала со мной. Она прошла через все ритуалы
своей свадьбы, словно человек, выполняющий - без запинки, но
во сне - сложные фигуры совсем другого танца, но теперь она
проснулась и попала под власть тех же чар, что и мы все. У нее
вырывался такой же смех, что и у остальных, такие же негромкие
вскрики, зарождающиеся глубоко в горле. И среди этой кружащейся
массы людей мы танцевали свой собственный танец со своими
собственными фигурами (хотя, по правде говоря, к этому времени
многие делали то же самое), танец мужчины и женщины, который
есть не что иное, как танец оленя, ударяющего рогами по кусту,
и щегла, выставляющего напоказ желтый пух у себя под крыльями.
Кувшины с пивом начали ходить по кругу, и мужчины и
женщины сбивались вместе, чтобы зажечь друг у друга все больше
и больше факелов, и танцевали, раскручивая их над головой
растрепанными конскими хвостами дымного пламени, которое сияло
на смеющихся или потных лицах, на сцепленных руках и
развевающихся волосах. В одном месте какой-то человек в кильте
из шкуры дикой кошки погрузился в свой собственный мир и,
вытащив кинжал, кружился и притопывал в сложном ритме боевого
танца. Неподалеку от меня полуобнаженная девушка вывернулась из
объятий молодого воина и, заливаясь смехом, упала наземь, и
прежде чем юноша весело бросился на нее, я успел разглядеть на
ее плече и шее следы любовных укусов.
Из-за барабанной дроби притопывающих каблуков,
пульсирующей в моей крови, и мелодии свирели, разбивающейся о
меня короткими быстрыми волнами, я не знаю, сколько прошло
времени, прежде чем я понял - и каким образом я наконец понял
- что если я быстро не найду выход, то мне придется овладеть
Гэнхумарой здесь и сейчас. Похоже, что только после того, как
моя голова начала проясняться, направленные в мою сторону
долгие взгляды предупредили меня о том, чего от меня ждут.
И я знал, что то, чего от меня ждут, невозможно. Если бы
это была девушка, выбранная наугад с женской стороны танца, я,
может, и сумел бы изобразить жеребца, думая об остальном табуне
не больше, чем сам жеребец, когда он покрывает свою кобылу.
Если бы я любил ее, то присутствие других могло бы не иметь
значения для нас обоих. А так...
В тот же самый миг я поймал поверх дюжины разделяющих нас
голов хмурый взгляд рыжевато-карих глаз Фарика. Они вроде бы
смеялись, но послание, которое они передавали мне, было
серьезным. И, получив его, я понял, почему он показал мне
древнюю крепость, почему устроил все так, что моя лошадь была
под рукой.
Почти не понимая, что делаю, я схватил Гэнхумару за
запястья и вытащил ее из танца. Голт и Флавиан были поблизости
и, похоже, все еще сохраняли здравый рассудок; и я кивком
головы подозвал их к себе.
- Иди и приведи сюда Ариана, как можно ближе, -
пробормотал я Мальку, делая вид, что играю золотыми яблочками
на концах кос Гэнхумары; она стояла, немного запыхавшись, и ее
лицо было в тени.
- Других лошадей тоже?
- Нет, только Ариана. Подведи его к самому краю круга
света и свистни мне, когда будешь там. Голт, иди приведи сюда
Эмлодда и остальных. Пора увозить невесту, и вы нам
понадобитесь, чтобы прикрыть наше отступление.
Все произошло так быстро, что, я думаю, никто из
раскачивающейся, прыгающей вокруг нас толпы не понял, что мы
перестали танцевать не просто оттого, что хотели перевести
дыхание или, может быть, оттого, что мы тоже были готовы к
тому, что должно было произойти потом. А когда Голт и Флавиан
ускользнули прочь, каждый со своим собственным поручением, я
протянул руку, выхватил у проходящего мимо человека кувшин с
пивом и протянул его Гэнхумаре. В нем почти ничего не
оставалось; по глотку для каждого из нас, но этим можно было
занять несколько мгновений, и она взглянула на меня поверх
края, быстро и с готовностью понимая, что я собираюсь сделать,
и ее глаза в неровном свете факелов больше не были чужими. Я
отбросил пустой кувшин в сторону, не заботясь о том, кому под
ноги он попадет, и его подхватил Фарик, который, хоть я того и
не знал, все еще был совсем близко. Я бросил вслед за кувшином
слова благодарности, и Фарик поднял руку в быстром странном
жесте, как будто поймал их и перекинул мне обратно.
- Разве я теперь не один из твоих капитанов? - сказал он
и снова растворился в клубящейся толпе, а я схватил Гэнхумару
за руки и увлек ее в противоположную сторону. Потом я различил
за гомоном толпы и нежной, жаркой мелодией свирели глухой
перестук конских копыт по траве, а мгновение спустя заметил у
самой дальней границы света факелов бледное, как мотылек,
сияние Арианова бока и услышал высокий пронзительный свист,
какой издают мальчишки, засунув в рот пальцы.
Я расхохотался, и меня захлестнула внезапная теплая волна
опьянения, и я стал каждым мужчиной, который когда-либо уводил
свою избранницу от ее сородичей.
- Это нам! Идем, Гэнхумара! - и я подхватил ее на руки и
побежал. Она тоже рассмеялась и закинула руки мне за шею, чтобы
мне было легче ее нести, и я направился к этому белому сиянию у
края круга света. Только ближайшие к нам танцоры могли понять,
что происходит, и на один миг изумление помешало им прервать
танец или сделать какую бы то ни было попытку задержать нас. А
