шкуры, - и он с усталым вздохом привалился ко мне, так что я
пошатнулся на своих еще слабых ногах и чуть было не свалился
наземь.
Когда мы вышли со двора, он шел рядом со мной без всякой
привязи, касаясь мордой моей руки. Я отвел его в гостевые покои
и крикнул кого-нибудь, кто был поблизости. На мой зов прибежал
Флавиан.
- Принеси мне мяса для этого мешка с костями, -
потребовал я; пес стоял рядом со мной, и его загривок
подергивался под моей ладонью. - Гром и молния! Как вы
позволили ему дойти до такого состояния?
- Эмлодд же сказал тебе, сир, мы не могли спустить его.
Он бы точно загрыз кого-нибудь; а на цепи он отказывался есть.
- Леди Гэнхумара..., - начал я.
- Если бы не леди Гэнхумара, он бы умер. Но даже ей он не
позволял прикоснуться к себе. Один раз она попыталась это
сделать, чтобы промыть ему рану на боку. Тогда-то он ее и
укусил.
- Укусил?
- Не очень сильно. Разве ты не видел ее разорванную руку,
когда она приходила ухаживать за тобой?
- Нет, я... не заметил, - тут я почувствовал себя
пристыженным, но все еще злился. - А ты не мог сказать мне?
Он посмотрел мне в лицо своим спокойным, ровным взглядом.
- Нет, сир. Ты ничего не смог бы сделать, ты только начал
бы волноваться, и у тебя бы снова началась лихорадка.
И это было правдой. Мгновение спустя я признал это и
кивнул.
- Это так. А теперь пойди поухаживай за кухаркой, чтобы
она дала тебе мяса. А потом уходи и держи остальных подальше
отсюда. Мне нужно кое-что сделать.
И вскоре Кабаль, на плече которого все еще лежала моя
рука, сидел перед огромной кровавой массой свиных потрохов и
наконец-то ел досыта.
Несколько дней спустя, когда я рассудил, что наши дела уже
достаточно продвинулись, и когда ко мне вернулось побольше сил,
я прикрепил к его ошейнику ремень на случай неприятностей с
другими собаками и взял его с собой на ужин в пиршественный
зал. Я опоздал, потому что подравнивал бороду, которая стала
слишком длинной за то время, что я болел, и это отняло у меня
больше времени, чем я рассчитывал; и почти все дружинники
Маглауна уже собрались. Когда я с Флавианом и остальными
Товарищами за спиной вошел в зал, они вскочили на ноги и
приветствовали нас, как приветствуют вождей, ударами рукоятей
кинжалов по столу перед собой; и Кабаль, услышав этот шум,
насторожил уши и угрожающе ворчал до тех пор, пока я не
заговорил с ним и не успокоил его.
- Похоже, что ты - победитель во всем, - сказал
Маглаун, когда я подошел к почетному месту в сопровождении
огромного пса.
Ужин перерос в праздничное пиршество по поводу нашей
победы над морскими разбойниками, и я сидел вместе с Маглауном
в верхнем конце зала, на сиденье, застланном великолепной
оленьей шкурой, - Кабаль, настороженно пригнувшись, сидел на
папоротнике у моих ног - и ел вареный медвежий окорок, и
сдобный белый ячменный хлеб, и творог из овечьего молока, пока
Флак, певец князя, пел песню, которую он сложил в мою честь,
потому что именно я и мои Товарищи сыграли решающую роль в этой
стычке со скоттами. Это была не такая песня, какую сложил бы
Бедуир, но у нее был хороший, крепкий ритм, похожий на рокот
волн, набегающих на западное побережье, и на удары весел, -
она была бы хороша на боевой ладье, чтобы гребцы не сбивались с
ритма.
В зале Маглауна все еще соблюдался старый обычай Племен, и
женщины ели не вместе с мужчинами, а отдельно, на женской
половине. Но после окончания трапезы они входили, чтобы
наполнить своим мужчинам чаши, а маленькие темнокожие рабы,
прислуживавшие за едой, незаметно исчезали или пристраивались
вместе с собаками у очага. Так что и этим вечером, когда с едой
было покончено, Гэнхумара, как обычно, вошла в зал в
сопровождении других женщин. Она ухаживала за мной во время
болезни так же часто, как Бланид, ее старая нянька, и с гораздо
большей мягкостью, но за исключением тех мгновений у Костра,
когда я так живо ощущал ее присутствие, я вообще ее не замечал.
Казалось, я не замечал ее и теперь. И однако, оглядываясь в
прошлое, я очень четко вспоминаю, какой она была, и это очень
странно...
На ней было платье в синюю и красновато-коричневую клетку,
сколотое где-то у плеча золотой брошью с вишневым янтарем, а к
концам ее длинных рыжеватых кос были привязаны маленькие
золотые яблочки, которые слегка покачивались при ходьбе, так
что я невольно ждал, что они вот-вот зазвенят, как
колокольчики. Она медленно шла через зал, держа в ладонях чашу
темно-зеленого стекла, и ее лицо было так сильно накрашено, что
я уже издали мог видеть малахитовую зелень на ее веках; то, как
были подтемнены и удлинены сурьмой ее брови, словно черные,
острые, как кинжал, крылья стрижа.
Она медленно, очень медленно прошла через затихающий за ее
спиной зал, поднялась по ступенькам на помост и вложила
переполненную чашу в ладони своего отца.
Маглаун, качнувшись, встал на ноги и поднял чашу вверх,
слегка расплескав ее по дороге. Я увидел, как напиток струится
у него между пальцами, золотистый и почти такой же густой, как
чистый мед. Маглаун повернулся и взглянул на меня из-под рыжих
бровей.
- Слава Артосу Медведю. Я пью за тебя, милорд граф
Британский. Пусть солнце и луна сияют на тропе, по которой
будут идти твои ноги, и пусть никогда не ослабеет твоя рука,
держащая меч.
И он откинул голову назад и выпил; а потом остался стоять,
держа чашу в руке и глядя поверх нее на меня поблескивающими,
расчетливыми глазами. Я понял, что готовится что-то еще, и с
внезапно запульсировавшим в голове предостережением ждал, что
бы это могло быть.
- Я много думал о тех вещах, о которых мы говорили с
тобой до того, как напали скотты, - ты видишь, в этом я был
прав, но тем не менее, мне все сильнее сдается, что мы
действительно, как ты и сказал, должны на будущие времена
встать против варваров щитом к щиту. Поэтому мне сдается также,
что мы с тобой должны соединиться узами, которые скрепили бы
наши щиты воедино; и за узы между нами я пью снова.
Опустошив огромную чашу больше чем наполовину, он протянул
ее мне - к этому времени я тоже поднялся на ноги - говоря:
- Выпей и ты.
Я взял ее в ладони, и свет пламени центрального очага,
сияющий сквозь толстое стекло, наполнил ее тусклым золотистым
огнем.
- За какие узы я должен выпить? - спросил я, все еще
чувствуя, как бьется у меня в голове этот тихий, четкий сигнал
опасности.
Он ответил:
- Почему бы не за узы родства? Они самые верные из всех.
Возьми мою дочь Гэнхумару от моего очага к своему. И тогда мы
станем родичами, соединенными кровной связью, как брат с братом
и отец с сыном.
На какое-то мгновение мне показалось, что меня ударили
поддых. Я так и не знаю до сих пор, что заставило Маглауна
заговорить об этом публично, рискуя унижением своей дочери
перед целым залом; может быть, ему хотелось объединить все
причины для торжества, чтобы этот вечер заполыхал одним
грандиозным, великолепным костром; и он даже не подумал, что я
могу отвергнуть то, что он мне предлагал. Может быть, он хотел
подтолкнуть меня. Может быть, он был игроком - а может, просто
более сведущим в обычаях мужчин и женщин, чем это казалось. Мой
потрясенный взгляд словно сам собой метнулся к лицу Гэнхумары,
и я увидел, как его до самых корней волос заливает волна
мучительного румянца, и понял, что она не была предупреждена,
но, в отличие от меня, опасалась заранее; и что густой слой
краски на ее лице был для нее тем же, чем для юноши - его
доспехи. Мои мысли разбегались во все стороны, пытаясь найти
выход для нас обоих, выход, который не нажил бы мне врагов там,
где мне так нужны были союзники. Потом я услышал свой голос:
- Маглаун, друг мой, ты оказываешь мне великую честь, но
ты должен простить, что я не отвечу тебе сегодня. Мне
запрещено, это табу для меня с самого рождения, даже думать о
женщинах каждый год начиная с того времени, как угаснут Костры
Середины Лета, и до того, как зажгутся факелы Ламмаса, факелы
Урожая.
Это прозвучало как безумно неправдоподобный предлог, но, в
конце концов, он был не более неправдоподобен, чем табу,
наложенное на Конери Мора, скоттского героя, которому запрещено
было когда-либо объезжать Тару, двигаясь слева направо, и спать
в доме, из которого по ночам сиял свет очага... Во всяком
случае, поскольку никто не мог этого опровергнуть, я по крайней
мере получил передышку...
В зале послышался приглушенный шум голосов, шепот женщин;
брови князя сдвинулись и только что не сошлись над переносицей,
а на его скулах запылал темный румянец. Я бросил еще один
быстрый взгляд на Гэнхумару и увидел, что она, напротив,
побелела так, что на ее веках и щеках четко и уродливо
выступили пятна краски, - хотя она встретила мой взгляд
спокойно и с едва заметным подобием улыбки.
Потом в коротком затишье прогремел раскат глубокого,
гортанного смеха Маглауна.
- А, ладно, что там пять дней? Мы можем провести это
время достаточно весело, а в конце ты дашь мне свой ответ. А
пока выпьем за узы дружбы между нами, милорд Артос Медведь!
Пять дней! Я забыл, как долго пролежал в лихорадке; забыл,
что лето уже клонилось к концу. Ну что ж, пять дней передышки
было все же лучше, чем ничего.
- За узы дружбы между нами, - сказал я и выпил то, что
осталось от сладкого, жгучего напитка, а потом вернул чашу в
ладони Гэнхумары, которая встала, чтобы принять ее у меня; и я
почувствовал, что ее руки дрожат. Она улыбнулась, взяла чашу с
восхитительным достоинством, которое только сделало более
очевидными для меня ее доспехи, и повернулась, чтобы
присоединиться к остальным женщинам.
Неловкая тишина, воцарившаяся в зале, внезапно утонула в
рычании и гомоне собачьей драки, когда Кабаль - который весь
вечер спокойно пролежал у моих ног, лишь время от времени
ощетиниваясь и предупреждающе ворча, когда какая-нибудь из
собак, напрягшись и ощетинившись подбиралась к нему чересчур
близко, - вскочил с глубоким, яростным рычанием и бросился
сразу на трех из них (потом, познакомившись с ним поближе, я
узнал, что у него не было обыкновения драться со своими
сородичами, но уж если он дрался, то число противников не имело
для него никакого значения). Большинство остальных собак тоже
кинулось в драку, и в течение какого-то времени мы трудились в
поте лица, оттаскивая их друг от друга; нам даже пришлось
пустить в ход несколько головешек и кувшин с пивом, содержимое
которого полетело в их гущу; и когда мне в конце концов удалось
оторвать Кабаля - сдавив ему горло - от его воющего
противника, и остальные собаки, вышвырнутые пинками за дверь,
отправились доканчивать свою грызню где придется, только что
произошедшая сцена, казалось, была забыта, и пиво пошло по
кругу быстрее, чем прежде.
Я был так благодарен Кабалю, словно он бросился в бой,
защищая мою жизнь.
Глава шестнадцатая. Факелы Ламмаса
На следующее утро я свистнул к себе Кабаля и отправился на
расстилающуюся за замком вересковую равнину, держа путь к
пустынным высокогорьям, как всегда делал в моменты потрясений с
тех самых пор, как был ребенком. К тому же я твердо решил
испытать свои силы, поскольку знал, что после окончания Ламмаса
мне будет лучше как можно скорее покинуть замок Маглауна. Это
был день торопливо несущихся грозовых облаков и быстро
меняющегося света, который метался взад-вперед среди застывших
