прислушался, мне показалось, что я могу различить
пересвистывание куликов, которые всегда водятся в подобных
местах. А между нами и галечным берегом лежало то, что время
оставило от старой усадьбы, - земля, покрытая впадинами и
заросшими кустарником бугорками, которые, должно быть, были
некогда хижинами и овинами, и ямами-хранилищами; и то тут, то
там из нее выступали изогнутые гряды камней, обращенные
когда-то к торфяной стене, так что я припомнил деревню
Маленького Темного Народца. Но в центре, на небольшой
возвышенности, все еще стоял каменный барабан древнего
укрепления, княжеская башня, поднимающаяся почти на два
человеческих роста и крытая растрепанной кровлей.
- Что с ней случилось? - спросил я после того, как мы
некоторое время просидели в молчании.
- Не огонь, не меч; и не скотты на этот раз. Эту башню
зимой слишком часто заливало, и один из моих предков, питавший
отвращение к мокрым ногам, покинул ее и построил теперешний
замок на возвышенности.
Я уже кое-что слышал об этом от разных людей.
- Она даже сейчас не выглядит совсем покинутой. Насколько
видно отсюда, кровля еще достаточно крепкая, а вон там, в
дальнем конце долины, кто-то срезал папоротник на корм скоту
всего неделю или дней десять назад, если судить по его чистому
желтому цвету.
- Пастухи используют ее во время весеннего и осеннего
сбора стад, а иногда и летом, на переходе от одного пастбища к
другому. Они чинят на башне крышу, чтобы было где укрыться от
непогоды, и держат там корм для скота и, может быть,
корзину-другую ржаной муки для себя над потолочной балкой.
Печальный конец, не правда ли, для крепости, которая слышала
лязг оружия и песни княжеского певца - но даже сейчас бывают
времена, когда это место ненадолго возвращается к жизни.
- И что же это за времена?
- Когда женится кто-то из княжеской семьи. У нас всегда
был обычай, что когда сын княжеского рода приводит в дом свою
невесту, они должны провести первую ночь в старом замке. Это
знак уважения к князьям былых времен - приводить вступающих в
семью женщин к их очагу.
Я оглянулся на него.
- Дочери тоже?
- Может быть, и дочери, хотя для них это не встреча, а
прощание. Когда женщина выходит замуж, она уходит к очагу
своего мужа, - он неспешно повернул голову и посмотрел на меня
из-под черных бровей, прямых, как крылья его сокола, когда он
парит в небесных высях. - Дочерям это тоже не запрещено.
Мы посмотрели друг на друга; наши лошади нетерпеливо
переступали ногами, готовые продолжить путь, и легкий ветерок,
который не мог достичь кишащего мошкарой ущелья за нашими
спинами, шевелил нам волосы и скользил в побуревшей к концу
лета траве.
- Значит, Гэнхумара сказала тебе, - проговорил я
наконец.
- Кое-что... в конце концов, это касается и меня,
поскольку, если она принесет тебе в приданое отряд воинов, то
командовать им придется мне.
- Именно тебе?
- Таким отрядом должен командовать один из княжеских
сыновей. Латриг - старший сын моего отца, а Сулиан уже
запутался в длинных волосах девушки, в то время как я... я
свободен, и я чувствую в подошвах зуд, который не смогу
успокоить здесь, при дворе моего отца.
Я посмотрел на него в чистом и ясном свете высокогорья -
на посадку его головы, гордую, как у сидящего на его руке
сокола; на горячие рыжевато-карие глаза под черными бровями -
и подумал, что он вполне может быть прав; и еще что было бы
хорошо иметь этого хмурого юнца среди моих капитанов.
- Может быть, я смогу найти средство успокоить зуд в
твоих подошвах, - сказал я. - И если ты чувствуешь подобный
же зуд в правой ладони, я могу подсказать тебе прекрасный
способ успокоить и его.
- Тогда пока моя сестра будет твоей женой, я буду твоим.
Но я забыл..., - он вскинул голову и рассмеялся. У него был
короткий, сухой смех, который потом, когда он станет старше,
должен был превратиться в подобие лисьего лая. Ты не можешь
говорить о таких вещах, пока не зажгутся факелы Ламмаса!
- Это не так-то легко, когда тебе в полном незнакомцев
зале без всякого предупреждения предлагают жену, - признался
я, - да еще когда от "да" или "нет" зависит больше, чем венок
новобрачной.
- Та-та, я вполне могу в это поверить, и человек способен
ухватиться за любой предлог, чтобы получить передышку. Но
только когда передышка закончится, и он сделает выбор и
заключит сделку, он должен соблюдать ее условия и помнить этот
зал, полный незнакомцев, которые для этой женщины не
незнакомцы, а ее сородичи, и еще помнить, что среди них у нее
есть три брата, а среди этих троих братьев - один, на которого
тебе стоит обратить особое внимание.
Я и до того испытывал симпатию к этому юноше, но тут он
понравился мне еще больше за эту свою неуклюжую угрозу.
- Я буду помнить, - сказал я. И, наверно, каким-то
образом показал ему свое расположение, потому что его смуглое
костистое лицо внезапно просияло, словно в ответ, и
напряженность этого мгновения улетучилась подобно пушистому
семечку чертополоха, унесенному слабым теплым ветром.
- Кстати о факелах Ламмаса, - сказал я, - тени
становятся длиннее - может, нам пора возвращаться в замок?
Он покачал головой, оглядываясь туда, откуда мы приехали.
- О, пока незачем. Здесь хорошо; вечер сейчас такой
приятный, и мы не так уж далеко, если ехать напрямик. Мы можем
встретить остальных у выхода из ущелья и послать двух-трех из
тех, кто помоложе, в замок с соколами и собаками; а другим
незачем возвращаться туда вообще. Мы можем проехать сразу к
месту сбора и оставить лошадей в небольшом леске неподалеку
оттуда.
x x x
Так вот и вышло, что сумерки уже сгустились и туманная
луна вставала над вересковыми нагорьями, когда мы спешились и,
привязав лошадей в зарослях орешника ниже места сбора,
направились к нависающему над ними крутому, поросшему вереском
склону. Поднявшийся днем легкий теплый ветерок почти утих, и
небо было затянуто тончайшей волнистой пеленой грозовой дымки;
и пока мы взбирались наверх, вдоль гряды холмов сверкнула
зарница. Круг Девяти Сестер возвышался над нами на своем отроге
вересковых нагорий, выделяясь темным силуэтом на фоне
перламутрового сияния луны, и у его подножия уже собиралась
темная людская масса. Мы слышали бормотание благоговейно
приглушенных голосов, слабый шорох травы под ногами... Когда мы
вышли из вереска на гладкий дерн танцевального круга, я
заметил, что лица всех находящихся там людей повернуты внутрь,
к кольцу стоячих камней, и, поглядев в ту же сторону, увидел -
или мне показалось, будто я увидел, - что, несмотря на
светящуюся ясность ночи, там все еще висит легкий туман; нет,
даже не туман, а мрак, невидимый и непроницаемый для глаз.
Такими, должно быть, были магические туманы, которые жрецы
старшего мира могли вызвать, чтобы укрыть ими армию.
Фарик исчез вместе со своими людьми, а юный Эмлодд, все
еще тяжело дыша после бешеной скачки из замка, куда он отвозил
соколов, пробрался сквозь толпу и присоединился к нашей
маленькой группе Товарищей. Но его лицо тоже было все время
повернуто к Девяти Сестрам. Мы все чувствовали напряжение
грозы, но было и другое напряжение, которое росло и росло по
мере того, как проходили мгновения, пока почти не достигло
границ того, что может вынести человек, как это бывает с
некоторыми долгими звуками рога. Я услышал рядом с собой
судорожный вздох Флавиана. Мои ладони были покрыты потом, и мне
начинало казаться, что теперь уже в любой момент вся ночь может
расколоться под напором мощи этого ожидания.
Слабое пошаркивание ног и негромкие голоса стихли, уступив
место абсолютной тишине, и из этой тишины пришло Начало. Не
звук рога, но внезапная ошеломляющая вонь животной похоти,
словно где-то рядом был огромный, полный вожделения зверь.
У толпы вырвался негромкий, вибрирующий, бормочущий звук,
почти стон, и она, как один человек, устремилась в центр
площадки, почти к внешней окружности стоячих камней, словно
притягиваемая чем-то, что было внутри самих людей, чем-то, что
увлекло и меня вместе с остальными, как увлекало тогда, когда я
был мальчиком среди своих родных холмов, но не так давно, что я
уже забыл... Туман внутри каменного круга словно сгустился, и
из его сердцевины, ощутимая, как мускусный запах вожделения,
изливалась могучая Сила. Где-то серебристо запела свирель,
тихая и далекая, словно птица над залитыми лунным светом
вересковыми пустошами, более призывная, чем боевые трубы целой
армии. И словно по команде этой свирели туман начал
рассеиваться. Где-то в его сердце возникла неясная искорка
голубоватого цвета, которая затем окрепла и превратилась в
тонкую чистую струю пламени, бьющую между широко раскинутых
призрачных рогов.
На троне, сложенном из пластов дерна точно в центре Девяти
Плясуний сидел, сложив руки на груди, высокий человек с
обнаженным, сияющим телом и с головой царственного оленя.
При виде него у людей вырвался могучий, пульсирующий крик,
который все разрастался и разрастался, словно был огромными
крыльями над отрогом холма; а потом вся толпа одним мощным,
стремительным движением, будто разбивающаяся волна, бросилась
на землю.
И я, я стоял на коленях вместе со всеми, стариками и
женщинами, воинами и детьми и девушками, в чьи косы были
вплетены магическая вербена и белые вьюнки; мое лицо было
спрятано в ладонях, и я чувствовал, как рядом с моим плечом
дрожит плечо юного Эмлодда.
Когда я поднял глаза, Рогатый стоял с простертыми вверх
руками, показывая себя своему народу. Пламя, бьющее в центре
роскошной короны раскидистых рогов, омывало его грудь и плечи
сиянием, подобным холодному голубому огню, стекающему с
лопастей весел в северных морях; его бока и бедра казались
бесплотными, как древесный дым, а ноги утопали в тени. И толпа,
словно увлекаемая вверх его воздетыми руками, медленно
поднялась на ноги, и снова по склону холма раскатился неистовый
приветственный крик; и на этот раз не умолк, но мало-помалу
превратился в ритмичное пение, в древнюю мольбу об урожае и
времени случки, мольбу, которую чувствуешь скорее чреслами и
животом, нежели головой.
Она была не совсем такой, какой мы пели ее среди моих
родных холмов, но хотя слова и мелодия могли немного меняться,
суть тайны оставалась той же самой. Ритуальное убийство Бога,
темный блеск жертвенного ножа, и причитания женщин, и
приходящее потом возрождение... Я припомнил Бедуира, сидящего
со своей арфой у сложенного из конских яблок костра, который
горел в Нарбо Мартиусе, когда мир был молод; и раскачивающегося
из стороны в сторону торговца в толстых халатах. "Так пели
женщины, когда я был ребенком, - плача по Адонису, когда на
камнях расцветали пурпурные анемоны..." И я припомнил крытую
папоротником церковь, залитую холодным светом этого утра, и
Гэнхумару, стоящую на коленях у Господня Престола; и увидел
единство всех вещей.
А потом ритуал закончился, и возрожденный Властелин вновь
уселся на свой земляной трон; и мне показалось, что среди
стоячих камней скользят и другие фигуры со звериными головами,
но я не мог быть в этом уверен, потому что там все еще словно
висел туман. И люди подхватывали факелы, сложенные по краю
танцевального круга, и гурьбой устремлялись вперед, чтобы
