гигантскими, неспешными волнами холмов, где уже начинал
зацветать вереск; так что в один момент весь склон покрывался
темным налетом, как дикая слива, а в другой принимал цвет
пролитого разбавленного вина. И вместе с этим появляющимся и
исчезающим светом, который менялся и скользил по холмам,
менялись и мелькали мои мысли, прокручиваясь на ходу у меня в
голове. Единственным, что оставалось постоянным среди этого
сумбура, была моя решимость не брать Гэнхумару от очага ее
отца. Дело было не только в том, что меня отпугивала мысль
взять к себе какую-либо женщину, в моей жизни просто не было
места для нее, не было жизни, которую я мог бы предложить какой
бы то ни было женщине. Однако я знал, что для Маглауна этого
будет недостаточно; а ведь мне нужно было принимать во внимание
военный союз с этим человеком, надежду на людей и на помощь, в
которой мы отчаянно нуждались, необходимость объединения
племен, которое было нашим единственным шансом отбросить
варваров. Прошлой ночью он сказал: "Выпьем за узы дружбы между
нами". Но устоят ли они перед оскорблением, которое, как бы я
ни старался его смягчить, мне придется через четыре дня нанести
его дочери? А сама женщина? Будет ли для нее лучше, (если
предположить, что я сумею предупредить ее об этом) сохранить
свое достоинство и, может быть, возбудить гнев своего отца,
самой отказавшись от этого брака, - или быть опозоренной тем,
что я отвергну ее перед всем племенем, но зато сохранить
отцовскую благосклонность? И будет ли иметь значение, откажется
она или нет? Что хуже для женщины - позор или опасность?
Опасность или позор? А что до моих шансов привести теперь
Маглауна под Алого Дракона, то, как бы ни пошло дело, они не
стоили и бурого пучка тростника, колышащегося на ветру. "О
боги! Какой клубок!" - выругался я и продолжал, спотыкаясь,
брести вперед, не обращая особого внимания на окружающий меня
мир, пока порыв холодного дождя, ударивший мне в спину, не
заставил меня очнуться и осознать, что я зашел слишком далеко и
совершенно выбился из сил.
Я уселся на землю за купой терновых кустов, рядом с
уткнувшимся носом в лапы Кабалем, и ливень закрыл от нас
равнину, а потом унесся прочь, оставив мир освеженным и
сияющим. Я посидел еще чуть-чуть, прислушиваясь вполуха к
глухому, довольному жужжанию пчел в молодом вереске, а потом,
немного отдохнув, снова повернул на запад и более умеренным
шагом направился к побережью.
Вскоре я шел в самый центр неистового заката - серые
облака, несущиеся через шафран и позолоченное серебро неба на
западе, и море, разливающееся полупрозрачным золотом до линии
горизонта. Как я обнаружил, этот путь вел меня прямо к отрогу
вересковых нагорий с кругом из стоячих камней, среди которых мы
плясали в канун Середины Лета. Они поднимались, покрытые
налетом тени, темные от дождя, на фоне бурного, сияющего неба.
В глаза мне били сверкающие копья солнечного заката, и я увидел
фигуру, стоящую в тени одного из камней, только тогда, когда
уши Кабаля настороженно дернулись в ту сторону. Потом он с
каким-то непонятным звуком, средним между поскуливанием и
рычанием, устремился вперед, но я свистом подозвал его к себе и
поймал за ошейник. Но фигура не шелохнулась, и вообще в своем
абсолютном молчании она вполне могла быть одним из стоячих
камней; и только почти поравнявшись с ней, я увидел, что это
Гэнхумара, чья туника из небеленой серой овечьей шерсти
сливалась по цвету с камнем за ее спиной.
- Миледи Гэнхумара! Что ты здесь делаешь?
- Я ждала тебя, - сдержанно отозвалась она.
- Но откуда ты могла знать, что я приду сюда?
- Может быть, я позвала тебя.
Страх коснулся меня холодным пальцем, и я припомнил другую
женщину в шафрановом платье, застывшую в дверях хижины в такой
же точно неподвижности, словно она стояла там с начала времен;
и ее слова:
- Я долго ждала тебя...
Потом Гэнхумара расхохоталась:
- Нет, я не ведьма, которая может, расчесывая волосы,
заставить луну спуститься с неба. Я увидела, в какую сторону ты
направился, и вышла следом за тобой, вот и все. Отсюда, от
Девяти Сестер, видно почти всю равнину, и я надеялась, что
сумею встретить тебя, когда ты будешь возвращаться. В замке
невозможно поговорить без того, чтобы на следующее утро даже
галки на крышах не кричали о том, о чем вы говорили.
- Я вполне могу в это поверить. Что же ты хотела мне
сказать?
Она сделала небольшой шаг в мою сторону, выйдя из тени
своего стоячего камня, и свет бурного заката запутался в ее
волосах и превратил их в осенний костер. Она сказала:
- Что ты ответишь князю, моему отцу, когда зажгутся
факелы Ламмаса?
Я молчал, не зная, что ответить; и через какое-то
мгновение она продолжила низким, слегка насмешливым голосом -
голос был самым низким из всех, что я когда-либо слышал у
женщины, и, однако, очень чистым, звучным, как бронзовый
колокол:
- Нет, милорд Артос, тебе не нужно говорить это; я знаю.
Я знала уже тогда, когда ты все еще пытался найти для себя
выход под взглядом моего отца.
- неужели я так явно показал это всему залу?
- Может быть, не больше чем половине, - ее зрачки были
прикованы к моему лицу, и внезапно я увидел, как они
расширились и чернота поглотила собой весь цвет; и она отложила
насмешку в сторону, словно это было оружие. - Я пришла, чтобы
сказать тебе то, что тебе, может, будет полезно услышать до
того, как зажгутся факелы Ламмаса. Если ты возьмешь меня, как
того желает мой отец Маглаун, он даст за мной в приданое сотню
всадников с лошадьми. Это я знаю наверняка... Наши лошади не
такие рослые, как твои, но это хорошие лошади; их порода берет
свое начало от скакунов одного легиона, который затерялся
где-то среди холмов Низины в давно прошедшие времена; и мы
сохранили ее в чистоте.
Думаю, я был более изумлен, чем тогда, когда Маглаун
предложил ее мне в жены; и когда я наконец заговорил, мой голос
прозвучал более резко, чем я того хотел.
- Это твой отец Маглаун послал тебя сказать это?
Я бы скорее умерла, если бы это было так!
- Неужели? Мне нужны лошади и люди, но не... не таким
образом.
Я вряд ли мог бы пожаловаться, если бы она плюнула мне в
лицо, но она только сказала с легким, быстро подавленным
вздохом:
- Нет, думаю, нет, - а потом, напрягшись и еще сильнее
застыв в своей неподвижности, продолжила: - Артос, до сих пор
я считала себя гордой женщиной; и я кладу свою гордость к твоим
ногам, и ты можешь втоптать ее в грязь, если пожелаешь. Я
умоляю тебя взять меня в жены.
- Почему?
- Потому что если ты этого не сделаешь, я буду опозорена.
То, что ты втянул меня с собой в Долгий Танец в Середину Лета,
не так уж важно, хотя мой отец придает этому какое-то значение;
люди просто скажут, что ты был пьян. Но он предложил меня тебе
перед целым залом, и если ты откажешься от его предложения,
знаешь, что скажет весь замок, все племя? Они скажут, что ты
уже спал со мной, в канун Середины Лета или позже, - Великая
Мать свидетель, я достаточно часто оставалась с тобой наедине в
гостевых покоях. Они скажут, что ты уже спал со мной и что я
пришлась тебе не по вкусу. Мне будет трудно жить с явным
позором при дворе моего отца.
- Будет ли меньше позора, - безжалостно сказал я, - в
том, чтобы купить мужа за сотню всадников?
- Это достаточно обычное дело, когда женщину выбирают за
ее приданое. И, по меньшей мере, позор будет только между мной
и тобой, а не открыт перед всеми.
- Будет ли от этого легче его перенести?
Она сделала слабое, бесконечно усталое движение.
- Не знаю. Для мужчины - может быть, нет; для женщины -
может быть, да.
- Послушай, - настойчиво сказал я. - Послушай,
Гэнхумара. Ты не знаешь, о чем ты просишь. С нами в обозе едет
несколько оборванных потаскушек; они помогают ухаживать за
ранеными и развлекают ребят; но если не говорить о таких, как
они, жизнь, которую мы ведем, не подходит для женщины. поэтому
если кто-то из нас оказывается настолько глуп, чтобы жениться,
он оставляет свою жену у очага ее отца, надеясь в один
прекрасный день увидеть ее снова. Флавиан может сказать тебе то
же самое; он женился на одной девушке в Дэве, и у него есть
сын, которому уже больше года, но он еще не видел его, как не
видел и саму девушку с тех самых пор, как она едва начала
носить этого ребенка. Может быть, на следующий год я смогу
отпустить его на несколько недель, чтобы он побыл с ними, а
может быть, и нет.
- Ты - граф Британский. Никто не сможет запретить тебе
взять к себе жену, по меньшей мере на зимних квартирах.
И по ее беспощадности я понял, насколько отчаянно она
хотела добиться своей цели.
- Я - граф Британский, и поэтому жизнь моей жены будет
тяжелее, чем у всех остальных, потому что на ее долю останется
только несколько клочков меня, которые не потребует себе
Британия.
Я сопротивлялся так, словно стоял у последней черты,
сопротивлялся не только ей, но и чему-то в себе самом.
- Ей может хватить и этого в зимние ночи, - мягко
сказала Гэнхумара. А потом рассмеялась, неожиданно и
неудержимо. - Но тебе не следует опасаться, что я окажусь
чересчур навязчивой женой, - скорей уж я как-нибудь ночью
зарежу тебя во сне!
- Почему, если я сделаю то, чего ты хочешь?
Она ответила не сразу, и теперь я не мог видеть ее лица на
фоне все еще пламенеющих костров заката. А когда она заговорила
снова, ее голос потерял свою звучность.
- Потому что ты будешь знать правду. Потому что жалость
почти так же трудно вынести, как и позор.
Я не собирался прикасаться к ней, но тут я схватил ее за
плечи и повернул к свету, чтобы увидеть ее лицо. Моим ладоням
было приятно прикасаться к ней, к ее легким костям, к теплу ее
жизни. Она стояла совершенно не сопротивляясь, глядя на меня
снизу вверх, и ждала. И в резком свете закатного солнца я
увидел ее в первый раз, и не сквозь пламя костра и одуряющие
пары свирельных мелодий и верескового пива. Я увидел, что она
вся золотисто-коричневая, не только волосы, но и кожа - и если
не считать этих волос, в ней нет особой красоты. Я увидел, что
у нее серые глаза под медного цвета бровями, такими же прямыми
и ровными, как темные брови ее братьев, и что ее ресницы
золотятся на концах, словно волоски на шкуре рыжей лошади.
Думаю, именно тогда я почувствовал и окружающую ее атмосферу,
покой, таящийся в глубине даже в этот напряженный момент. Хотя
она была такой молодой, настолько моложе Игерны, мне
показалось, что в ней было то неотъемлемое спокойствие осени,
которое содержит в себе и обещание, и исполнение, в то время
как в Игерне было все мучительное, страстное нетерпение весны.
- Послушай, Гэнхумара, - сказал я снова. - Я не люблю
тебя. Я не думаю, что мне дано любить какую бы то ни было
женщину... не теперь. Но если я возьму тебя, то не по одной из
тех причин, которые дали бы тебе повод зарезать меня во сне,
даже не из благодарности за то, что ты ухаживала за мной, пока
я лежал в лихорадке, и сберегла для меня моего пса. Я возьму
тебя потому, что вместе с тобой я могу получить сотню
всадников, - разве ты не сказала сама, что это достаточно
обычное дело, когда женщину выбирают за ее приданое? и потому,
что мне приятно держать тебя в руках, как если бы ты была
хорошо уравновешенным копьем, и мне нравится слушать твой
голос.
Ни звука, ни движения с ее стороны; она только продолжала
