кровавым хаосом. Саксы пытались принять наконечники наших копий
на свои щиты из воловьей кожи, чтобы остановить их и отжать
вниз, где они не могли причинить вреда, и в первые моменты
столкновения им это удалось, и наш центр, несмотря на свой вес,
был оттеснен назад уже одной яростью этой атаки. Потом Товарищи
собрались с силами и вновь устремились вперед; теперь в дело
пошли мечи, и сквозь гвалт и лязг оружия я услышал бычий рев
Кея, что-то кричащего своим людям; а вдоль центра качались
взад-вперед два ряда сплетенных человеческих тел, словно два
диких зверя, пытающихся вцепиться друг другу в горло. Я
чувствовал, что эскадрон за моей спиной и по обе стороны от
меня напрягся, точно бегун за мгновение до того, как опустится
белый шарф; но это был мой единственный резерв, и я не мог себе
позволить бросить его в бой слишком рано.
Товарищи держались превосходно. Непривычные к сражению в
пешем строю, они тем не менее упорно отстаивали захваченные ими
позиции, несмотря на всю ярость обрушившегося на них натиска.
Один раз они даже снова продвинулись вперед, но затем им
пришлось опять замедлить наступление и застыть в неподвижности.
В течение долгих, будто растянувшихся в саднящую вечность
мгновений два центра пытались смять друг друга, так что даже
сквозь кипение битвы я словно слышал судорожное дыхание и
биение разрывающихся сердец. Люди, упавшие с обеих сторон стены
щитов6 путались под ногами у живых, потому что застывшая в
долгом смертоносном объятии человеческая масса напрягалась и
раскачивалась взад-вперед, уступая и выигрывая не больше, чем
один шаг. Одному Богу было известно, сколько могла продлиться
эта ужасная схватка, лишая нас людей и не принося ничего
взамен; и я понял, что пришло время ввести в бой резерв. Я
поднял руку, давая знак стоящему рядом трубачу, и он поднес к
губам висящий на перевязи зубровый рог и протрубил атаку -
чистый и высокий звук, пронесшийся над похожим на шум прибоя
гомоном битвы. Это был сигнал не только для нас, но и для
стоящей на дальних флангах легкой конницы, и когда мы рванулись
вперед, я почувствовал, что в общий гвалт вливается новый звук:
быстрый перестук конских копыт, несущихся с обоих флангов.
Слившиеся в схватке ряды расступились, чтобы пропустить
эскадрон конницы. Мы выстроились тупым клином и, как клин,
врубились в неприятельскую массу, выкрикивая древний боевой
клич: "Ир Виддфа! Ир Виддфа!". Прикрывая щитами опущенные
подбородки, расходясь серым кольчужным углом позади Алого
Дракона, мы все глубже и глубже врезались в ряды саксов, и в то
же самое время - хотя тогда мне было некогда об этом думать -
легкие конные отряды налетали на варваров с флангов и с тыла,
загоняя их на наш клин. Лучники и метальщики дротиков, отбросив
свое ставшее бесполезным оружие, выхватили мечи и атаковали
неприятеля с обоих флангов. Мы гнали Волков друг на друга,
зажимая их так плотно, что щит одного мешал мечу другого и
мертвые сковывали движения живых; и все их доблестные усилия
проложить себе путь только подгоняли их ближе к нашему
железному клину.
Даже сейчас я не уверен в том, как закончился бы день,
если бы неприятельское войско было единым, а не состояло из
четырех частей - каждая со своими собственными методами
ведения боя, плохо представляющая себе, что такое
взаимодействие, - не имеющих между собой ничего общего, кроме
храбрости и свирепости. А так их масса, по мере того, как
редели ее ряды, совершенно неожиданно начала колебаться в своем
продвижении, и наконец настал момент, когда после одного
невероятного усилия, после медленного, долгого, упорного
натиска мы словно поднялись, нахлынули и поглотили их. После
этого варвары, расколотые нашим клином почти надвое,
ошеломленные и разбитые наголову, дрогнули, подались назад, и
начали стремительное отступление, топча под ногами собственных
убитых и раненых и сами, в свою очередь, падая под маленькие
неподкованные копыта наших пони.
Мы рванулись следом, зарубая их на бегу. Среди саксов
только знать носила кольчуги, а у простых воинов не было
никаких доспехов, кроме кожаных курток, и то если им везло;
скотты, опять же не считая знати, были защищены не намного
лучше, а пикты, от военачальников до простых воинов, бросились
в бой обнаженными, в одних кожаных набедренных повязках. И
однако, некоторые из них не пытались бежать, а встречали нас
лицом к лицу или же отступали шаг за шагом, продолжая
отбиваться, и падали убитыми, по-прежнему слишком гордые, чтобы
сложить оружие. Бугристая земля среди кустов была покрыта
растоптанными телами, и по мере того, как мы продвигались
вперед, я начал замечать, что рядом со мной, помимо моих
Товарищей, бегут и другие: маленькие тени, скользящие понизу от
одного дерева к другому. Что-то тоненько, как комар, прозвенело
мимо моего уха, и бегущий впереди сакс, сделав еще несколько
шагов с подрагивающей между лопаток маленькой темной стрелой -
не длиннее тех, которыми бьют птиц, - упал и остался лежать,
извиваясь в судорогах. Легкая конница брала теперь погоню на
себя, и я отозвал Товарищей, как отзывают собак после охоты;
большинство из них не могли меня услышать, а я не осмеливался
использовать рог, чтобы протрубить отступление, потому что это
было бы сигналом и для остальных; но мало-помалу они
обнаруживали, что погоня перешла в другие руки, и один за
другим останавливались, отдуваясь в своем тяжелом боевом
снаряжении и вытирая окровавленные клинки пучками длинной
травы, а потом подходили ко мне, снова разбираясь по
эскадронам.
Звуки погони затихали вдали; а с севера по-прежнему
налетал ветер и слабый холодный дождь, порывы которого
обрушивались на наши ссутуленные плечи, когда мы брели назад к
нашим позициям и к расположенному за ними вчерашнему лагерю.
- Посмотри туда, - сказал Бедуир, который внезапно
возник рядом со мной. - И туда...
Он вытянул руку. И там, среди мертвых, лежал человек с
маленькой темной стрелой в спине; а потом еще один, и еще...
- Старейшая сказала, что они - гадюка, которая жалит во
тьме, - отозвался я. - Похоже, погоня осталась в надежных
руках.
Мне думается, что это была самая жестокая битва из всех,
что я провел до сих пор. И она досталась нам очень дорого,
потому что наши боевые позиции были отмечены теперь неровной
линией тел, которые местами лежали грудами по два-три в высоту.
В тот день, не считая людей из вспомогательных отрядов, погибло
более пятидесяти Товарищей, и среди них был задорный маленький
Фульвий, унесший с собой частицу моего детства; и Феркос,
который последовал за мной из Арфона в первую весну Братства. Я
взглянул вверх, на слабое сияние, которое пробивалось сквозь
несущиеся над головой обрывки облаков, и увидел, что прошло не
так уж много времени после полудня.
Солнце все еще стояло над западными болотами, и
утомительная работа, которая всегда следует за битвой, еще не
была закончена, и мы с Кеем и Гуалькмаем наслаждались коротким
отдыхом возле одного из сторожевых костров, пока стайка одетых
в лохмотья женщин, обычно сопровождающих наше войско, готовила
какую-то еду, когда в подлеске послышался треск и хруст веток,
словно в нашу сторону направлялось какое-то огромное животное,
и я, быстро обернувшись на звук, увидел, что в круг света от
огня влетел или, скорее, был вытолкнут какой-то человек.
Высокий, обнаженный, - покрытый пиктскими боевыми узорами
человек с гривой рыжеватых волос и рыжеватыми глазами под
насупленными бровями, который споткнулся и чуть не упал, но
восстановил равновесие и снова гордо выпрямился. Я заметил, что
из раны на его левом колене сочится кровь; его руки были
закручены за спину, и его окружала кучка маленьких темнокожих
воинов. Когда я увидел, как он стоит среди них, мне внезапно
пришла в голову мысль о каком-то гордом, диком звере,
затравленном сворой маленьких темных собачек, вот только
никакие собаки не были такими молчаливыми или такими
смертоносными, как те, что толпились вокруг него.
- Милорд Артос, - сказал один из них, и я увидел, что
это Друим Дху, - мы привели тебе Гуиля, который был острием
копья для твоих врагов. Вот его меч, - и он наклонился и
положил клинок к моим ногам.
Человек, которого они держали, был крайне измучен, он
дышал тяжело, как долго и быстро бежавший зверь; и когда он
поднял голову, чтобы ответить мне взглядом на взгляд и откинуть
назад рыжеватые волосы, которые ему нечем было убрать из глаз,
на его лбу блеснул пот.
- Это правда? - спросил я.
- Я Гуиль, сын Кау, - он ответил на латыни, которая была
лишь немногим хуже моей собственной. - А ты, я знаю, тот, кого
называют Артос Медведь, и я нахожусь в твоей власти. Это все,
что нам с тобой следует знать. Теперь убей меня и покончим с
этим.
Я ответил не сразу. Стоящий передо мной человек не был
одним из Великих, как Хенгест; но он был из тех, за кем следуют
другие; я сам такой, и я узнал подобного себе. Он был слишком
опасен, чтобы отпускать его на свободу, потому что, если бы я
сделал это, люди стали бы снова собираться к нему. У меня было
три выхода. Я мог приказать отрубить ему правую руку и
отпустить его. Никто из его племени не последовал бы за
вождем-калекой; по их понятиям это означало бы самим накликать
на себя беду. Я мог отослать его на юг, к Амброзию, надежно
заковав его в цепи, как дикого зверя, предназначенного для
арены; или я мог убить его прямо сейчас...
- Почему ты сделал это? - спросил я, и мой вопрос
прозвучал глупо для меня самого.
- Взбунтовался против моих законных господ и повелителей?
- он посмотрел на меня, и даже при этом отчаянии и крайнем
изнеможении в его глазах промелькнул смех. - Может быть,
потому, что, подобно тебе, я хотел быть свободным, но для меня
свобода - это нечто другое.
Вокруг нас начали собираться люди, которые хотели
посмотреть, что происходит; его имя передавалось от одного к
другому, но он не удостоил их даже взглядом; его свирепые
рыжеватые глаза не отрывались от моего лица, словно он знал,
что оно будет последним, что он увидит.
- Убей меня теперь, - повторил он, и его тон был
приказом. - Но ударь спереди; я никогда еще не принимал раны в
спину, а человеку даже в смерти свойственно тешить свое
самолюбие. И еще прикажи сначала развязать мне руки.
- Умереть со связанными руками не может ранить ничье
самолюбие, - ответил я. Потом я иногда спрашивал себя, был ли
я прав, но тогда я не мог рисковать. Я подал едва заметный знак
Кею, и он, вытащив меч, шагнул вперед и встал сбоку от
пленника. Гуиль, сын Кау, слегка усмехнулся, принимая удар с
открытыми глазами. Я увидел, какой белой была его кожа под
синим боевым узором в том месте у ключицы, где на крепкой шее
кончался загар; белой, как очищенный лесной орех, - пока ее не
залила алая кровь. Удар был быстрым, и он сделал его еще
быстрее, нагнувшись ему навстречу.
Это был единственный раз, когда мне пришлось поступить
так.
Потом мы разрезали веревки, стягивавшие ему руки, и позже,
когда наши собственные убитые уже лежали в земле, мы похоронили
его с честью, в глубокой могиле, чтобы уберечь тело от волков,
и положили рядом с ним меч. Вот только мы не стали насыпать
курган или каменную пирамиду, чтобы его могила не стала местом
сбора. И когда мы с Кеем повернулись от темного участка
