и когда я последовал за ней, мне пришлось почти что опуститься
на четвереньки, чтобы протиснуться в отверстие, которое больше
походило на вход в звериную нору, чем на дверь в человеческое
жилище. Зловоние, исходящее из мрака, тоже было звериным, тот
же самый лисий запах, что держался вокруг моей спутницы; и я на
мгновение задохнулся и ослеп от густого, вонючего торфяного
дыма, так что если бы не предостерегающий крик девушки, я
кубарем скатился бы вниз по четырем неровным ступенькам. А так
я достаточно неуклюже преодолел их, спотыкаясь и хватаясь за
стены, и, оказавшись на ровном полу, обнаружил, что не могу
выпрямиться в полный рост под ивовыми копьями, поддерживающими
крышу.
Молодые воины и их собаки вошли следом за мной, и с их
приходом в землянке стало очень тесно. У меня начало
проясняться в глазах, и, поморгав, я разглядел тех, кто
находился там с самого начала: пару седобородых старцев,
трех-четырех довольно молодых женщин и кучку собак и детишек,
барахтающихся вокруг только что разожженного центрального
очага. Воины, которые вошли последними, казалось, были
единственными молодыми людьми во всей деревне, и я спросил
себя, были ли они действительно братьями или же девушка просто
использовала это слово в том смысле, в каком мы в Товариществе
иногда называли себя братством. Я так никогда и не разобрался
как следует в отношениях Темных Людей, может быть, потому, что
они не вступают в брак, как мы, а, похоже, считают всех женщин
общими.
Девушка прошла прямо к седоволосой старухе, которая сидела
на низком табурете, почти на корточках, у очага, - непристойно
жирное существо с толстыми ляжками и отвисшими подбородками,
которое дышало тяжело, как огромная жаба, - и, бросившись на
землю рядом с ней, разразилась быстрым потоком слов на своем
языке. Я ничего не понимал, но знал, что она рассказывает
старухе обо всем, что произошло в форте; а мужчины и женщины,
набившиеся в большую землянку, слушали ее и наблюдали за мной.
Я все явственнее ощущал на себе их глаза, которые видели все,
не выдавая ничего своего взамен; а девушка и старуха
разговаривали - вопрос и ответ, вопрос и ответ - на своем
быстром непонятном языке, который напоминал мне дождь, стучащий
в грозу по широким листьям. Молодые женщины, стоящие у стен,
начали с тихими причитаниями раскачиваться взад-вперед,
приступая к ритуальному оплакиванию. В землянке стало так
душно, что мне показалось, будто в ней совсем нет воздуха,
только торфяной дым и лисья вонь.
Наконец старуха подняла глаза, отбросила за спину похожие
на паутину волосы и скрюченным землистым пальцем поманила меня
к себе. Я подошел и встал перед ней, пригнувшись под низким
потолком, и она откинула голову назад и сделала пальцем еще
один знак, на этот раз вниз.
- На колени, встань на колени, Солнечный Человек. Как я
могу разглядеть тебя, а тем более - разговаривать с тобой,
если ты стоишь надо мной и твои плечи поднимают крышу?
- Делай, как она говорит, - пробормотала девушка. - Она
- Старейшая.
Я опустился на колени и откинулся на пятки, так что мое
лицо оказалось ненамного выше лица старухи, сидящей на своем
табурете, и она наклонилась вперед, вглядываясь в меня
блестящими жабьими глазами.
- Ты - тот, кого называют Артос Медведь?
- Я Артос Медведь, Старейшая.
- Так, говорили, что ты высок, как ель, и светловолос,
как мышь, и это правда. Говорили также, что ты пришел, чтобы
отогнать Раскрашенный Народ назад, на север, а морских Волков
- обратно в море.
- И кто же это говорил, Старейшая?
- Может быть, дикие гуси, когда улетали на север, или
ветер, посвистывающий в горной траве.
Она внезапно выбросила вперед руки, похожие на скрюченные
когтистые лапы, схватила ими мое лицо и притянула его почти
вплотную к своему. Ее дыхание пахло диким чесноком и старой
больной плотью, и мне хотелось не смотреть в ее темные глаза,
которые свет покрывал мутным налетом. Даже сейчас я не уверен,
выдержал ли я взгляд этих сощуренных глаз потому, что решил не
отводить свой, или же потому, что не смог бы этого сделать,
даже если бы попытался.
- Значит, малышка умерла? - сказала она наконец.
- Да.
- И вы положили ее в яму, а над ней - девять боевых
коней.
- Если бы я знал, что ее сородичи придут за ней, я
поступил бы по-другому.
- Что касается этого, то земля будет для нее такой же
теплой и темной там, как и в Длинном Доме Матери, - ее глаза
все еще удерживали мой взгляд; широкий, беззубый жабий рот
слегка подрагивал. - Как она пришла к Великому Сну?
- В конце он стал для нее путем к избавлению, - услышал
я свой собственный голос. - Над ней жестоко надругались, и их
было много, но хотя они, без всякого сомнения, убили бы ее
потом, я думаю, что она обрела свободу сама, раньше.
- Так, в тебе тоже есть нечто от Древней Мудрости, Земной
Мудрости, Солнечный Человек... И, действительно, ты говоришь
правду.
Внезапно я почувствовал, что она больше не удерживает мой
взгляд, словно увидела все, что хотела увидеть, но ее ладони
все еще лежали по обе стороны моего лица. Потом она убрала и их
и уронила руки на превосходные, с голубым отливом, куньи шкуры,
закрывающие ей колени.
- Она не первая из нашего племени, кто избрал этот путь к
смерти... Люди всегда ненавидели нас; это потому, что они
глупцы, а глупцы всегда ненавидят то, чего боятся; но по
большей части они оставляли нас в покое. Однако с теми людьми,
что кишат сейчас на наших холмах, все совсем по-другому - с
Морскими Волками, и с пиратами с запада, и с Раскрашенным
Народом. Они думают, что, раз мы невелики ростом, они могут
раздавить нас и таким образом раздавить и свой страх. Они
думают также, что в том месте, где мы хороним своих мертвых,
есть золото. Они выкуривают нас из наших домов, как выкуривают
ненужных пчел в начале зимы.
Я подумал об Айраке, который съел храбрость своего отца, и
о маленькой, выжженной дотла деревне над дорогой, ведущей из
Дэвы к Эбуракуму.
- Они угоняют наш скот и наших женщин. Это место хорошо
спрятано, и пока что мы, наш маленький клан, были в
безопасности от них. Но теперь и у нас есть за что мстить.
Она замолчала, и я с новой силой услышал тонкие, высокие
голоса причитающих женщин и с присвистом втянутое дыхание
одного из воинов.
- Ты боишься нас, Солнечный Человек?
- Немного, - сказал я. - Но я пришел под вашу крышу,
Старейшая, хотя мог бы не приходить вообще, и со мной нет ни
оружия, ни пучка рябиновых веток.
- Это правда, - согласилась она, и поэтому, а еще
потому, что ты - тот, кто ты есть, и твой меч - это молния,
направленная против Морских Волков и их племени, может
случиться так, что когда ты позовешь Людей Холмов, нуждаясь в
их помощи, Люди Холмов откликнутся на твой зов. Мы малы и
слабы, и с годами нас становится все меньше, но мы разбросаны
повсюду, где только есть горы и безлюдные горные долины. Мы
можем переслать новости и сообщения с одного конца страны на
другой за время между восходом и закатом луны; мы можем
проползать, и прятаться, и следить, и приносить известия; мы -
охотники, которые могут сказать тебе, когда прошла дичь, по
примятому стебельку травы или одному волоску, зацепившемуся за
ветку куманики. Мы - гадюка, которая жалит во тьме.
Произнося эти слова, она немного повернулась и тем же
скрюченным пальцем, которым подзывала меня, поманила одного из
воинов. Он подошел и, не глядя на нее, опустился на колени у ее
ног, рядом со мной. И вообще, я заметил, что ни один из мужчин
не смотрел ей в глаза; она была священной, табу, - Старейшая.
- Покажи Солнечному Господину одну из твоих стрел.
Он поднял руку к колчану, висящему у него за плечом, и
вытащил маленькую стрелу, не длиннее тех, которыми бьют птиц.
Она лежала поперек его узкой ладони - тростниковое древко,
оперенное перьями дикой утки, с наконечником из
замечательнейшим образом обработанного голубого кремня. Это
была красивая вещица, детская игрушка, как и его изящный
маленький лук; но в качестве боевого оружия они были странно
жалкими.
- Она хорошо сделана, не правда ли? - сказала Старейшая.
- И летит как птица. Обращайся с ней осторожнее и не
прикасайся к наконечнику. У нее только один недостаток: ее
нельзя использовать для охоты - яд остается в добыче.
- Яд?
Я взял было крошечную стрелу, чтобы рассмотреть ее более
внимательно, но после этих слов осторожно и торопливо положил
ее обратно на ладонь ее хозяина.
- Одна царапина от этого наконечника - совсем маленькая
царапина - и ты умрешь через сто ударов сердца. Поэтому ее
можно использовать только против людей.
- Я удивляюсь, что с таким оружием под рукой вы еще не
изгнали Морских Волков со своих охотничьих троп.
- Если бы у нас было достаточно такого оружия, то ты
вполне мог бы удивляться. Но растения, дающие этот яд, очень
редки, и их трудно найти, а их нужно три, чтобы отравить одну
стрелу. Тем не менее, у нас есть некоторый запас, и все, что мы
добавим к нему с этого дня, - твое, Солнечный Господин. Этот
яд становится лучше и крепче, когда его смешивают с черным ядом
ненависти; а мы, Люди Холмов, умеем ненавидеть.
Владелец стрелы вложил ее обратно в колчан так небрежно,
словно в ее наконечнике вовсе не таилась смерть, и, поднявшись
на ноги, вернулся в тень, где сидели его братья; и я услышал,
как он играет с молодой собакой, дразня ее и опрокидывая на
спину, как я делал с Кабалем, когда он был щенком.
- Старейшая, я буду помнить о твоем обещании, - сказал
я, - потому что, думаю, в будущем мне понадобятся люди,
умеющие ненавидеть и искусно охотиться.
Я не сказал ни слова об отравленных стрелах.
Она снова откинулась на своем табурете и уперлась руками в
колени, явно закончив с одним и переходя к другому.
- Ах, я старею; и теряю ясность мысли оттого, что живу со
снами; и забываю то, что следовало бы сделать прежде всего. Я
должна дать тебе Темный Напиток и травы, которые нужно сжечь на
могиле малышки над твоими девятью огромными Солнечными Конями,
- она посмотрела на девушку, которая, не раскачиваясь и не
причитая, как остальные, сидела у очага. - Принеси их, Ита,
дочь дочери; и принеси также Чашу, потому что Солнечный
Господин устал и, прежде чем вернуться к своему народу, должен
выпить за обещание, которое мы дали друг другу.
Девушка Ита послушно поднялась на ноги, а у меня между
лопатками внезапно пробежал холодок. Как часто, когда я был
совсем маленьким, воспитавшая меня женщина внушала мне
предостережение:
- Если ты когда-либо - да упаси тебя от этого Владыка
Жизни - окажешься в Полых Холмах, никогда не прикасайся ни к
чему из еды и питья. Пока ты будешь это помнить, они не смогут
заполучить тебя в свою власть, но достаточно одной чашки молока
или корки ячменного хлеба - и ты навечно принадлежишь им, и
твоя собственная душа потеряна для тебя.
Такие вещи все матери и няньки говорят всем детям; с
такими вещами вырастаешь.
Я продолжал сидеть перед Старейшей, стараясь не сжимать в
кулак лежащие на коленях ладони, - долго, очень долго; а потом
девушка вернулась, держа в одной руке черную глиняную флягу и
небольшой кожаный мешочек, а в другой - чашу из почерневшей от
времени кожи, отделанную по ободу бронзой и наполненную до
краев каким-то напитком.
Она положила мешочек и флягу - у которой не было
