проникнуть.
Кей непрерывно и монотонно сыпал ругательствами; его
голубые глаза пылали такой яростью, какой я никогда не видел в
них раньше.
- Чтоб их души горели в аду! Клянусь Христом! Если бы
этот человек был здесь, я оскопил бы его голыми руками, а потом
живьем вырвал бы у него сердце!
- Думаю, оскопить пришлось бы немалое количество - и,
возможно, тебе понадобилась бы помощь, - сказал за самой моей
спиной голос Бедуира, спокойный и холодный, как глубокая вода,
по сравнению с жаркой яростью другого голоса.
Один из Товарищей посмотрел на меня.
- Что нам с ней делать, сир?
Я был в нерешительности. Если бы она была одной из нас, ее
можно было бы опустить в ту же самую общую могилу, что и наших
погибших. Но она принадлежала к Древней Расе, к Темному
Народцу. В жилах многих наших разведчиков и лагерной прислуги
текла какая-то часть этой крови и иногда мне казалось, что
небольшие ее следы присутствовали даже в Королевском доме
Арфона, потому что Амброзий, хоть и более высокий ростом, был
таким же узкокостым и смуглым, как Колдовской народец), и наши
люди достаточно спокойно жили рядом с ними, особенно после
гибели Айрака; хотя я много раз видел, как кто-либо из моих
Товарищей делал знак Рогов, прежде чем взять пищу из одного с
ними блюда. Но я знал, что если я прикажу положить тело девушки
вместе с нашими павшими, среди моих людей начнется
недовольство, потому что они будут опасаться, что близость
покойницы из Колдовского племени сможет каким-то образом
причинить вред нашим мертвецам.
- Выройте ей отдельную могилу где-нибудь среди кустов, -
приказал я.
За моей спиной послышалось внезапное движение,
многоголосый неодобрительный ропот, и я, рывком повернувшись,
увидел позади себя целую толпу; люди заглядывали друг другу
через плечо, чтобы увидеть маленькое поруганное тело, лежащее в
свете факела. Один из погонщиков мулов протолкался ко мне, или
же его вытолкнули вперед те, кто стоял за ним; это был
невысокий, смуглый, волосатый человечек с острыми, как у
олененка, ушами.
- Милорд Артос, тут есть другое мнение.
- Что ж, говори.
Он стоял, широко расставив ноги и пристально глядя мне в
лицо, упрямый, как один из его мулов.
- Милорд Артос, я кое-что знаю об этих вещах, потому что
моя бабка была родом из Полых Холмов. Они не привыкли лежать
одни, мои сородичи - сородичи моей бабки. Если ты положишь ее
так, как приказал, она почувствует себя одинокой, и в своем
одиночестве она может вернуться. Женщины, которые умерли так,
как она, и без того не склонны лежать спокойно; и она будет
гневаться не только на тех, кто ее убил, но и на нас, кто
отшвырнул ее прочь. Но если ты похоронишь ее здесь, в центре
лагеря, она будет спокойна, чувствуя идущую вокруг жизнь и
тепло кухонных костров над своей могилой. Ее гнев будет
направлен только на тех, кто ее убил, и она принесет нам удачу
и поможет удержать Крепость Трех Холмов.
Юный Брис, сын Брэдмана, яростно запротестовал:
- Милорд, не слушай его, он хочет дать ей возможность
разгуливать прямо посреди лагеря!
А кто-то добавил свое слово:
- Я не желаю спать по ночам с этим под подушкой!
И этот припев был подхвачен остальными, а маленький
погонщик стоял на своем, продолжая глядеть мне в лицо, и
вытолкнувшие его вперед люди о чем-то шептались за его спиной.
Низкий, ворчливый голос Кея требовательно спросил:
- Неужели ты собираешься послушать кучку погонщиков
мулов, а не своих Товарищей?
- Погонщики мулов нам еще понадобятся, - ответил я. А
потом внезапно мне в голову пришел ответ - не идеальный, но
лучший из тех, что я мог придумать.
Всего в нескольких шагах от того места, где мы стояли,
была широкая и глубокая яма, возможно, некогда дополнительное
зернохранилище, потому что на ее боковых стенках и на когда-то
закрывавших ее бревнах все еще висели обрывки шкур, которыми
она была выстлана. Ее невозможно было использовать снова, и я
приказал сбросить в нее мертвых лошадей и засыпать ее на эту
ночь всем, что попадется под руку, - комьями глины, мусором,
кусками старой кровли. Это было легче, чем оттаскивать туши за
крепостные стены и на достаточное расстояние от лагеря. Пока
что ни у кого не было времени выполнить этот приказ, хотя
первую из туш уже подтащили, и она лежала наготове; и лошади
были созданиями Солнца, некогда священными среди Солнечных
людей, а девять всегда было числом Силы.
- Положите ее в старую зерновую яму до того, как туда
сбросят лошадей, - сказал я. - Трижды три лошади над ее телом
должны будут уберечь нас и не закроют от нее тепло наших
кухонных костров.
И, прежде чем кто-либо успел возразить, приказал, чтобы
мне принесли пару багажных веревок, потому что мне не хотелось
швырять ее в могилу как попало, словно дохлую кошку на кучу
мусора; и пока кто-то пошел выполнять мой приказ, а остальные
стояли вокруг - думаю, не многие, даже из ее собственного
племени, горели желанием прикоснуться к ней - я сбросил свой
старый, выцветший плащ, расстелил его на земле и перенес на
него бедное изувеченное тело. Она весила не больше, чем
ребенок, и в ней еще немного сохранилась гибкость жизни, так
что я смог положить ее пристойно, а не в той скрюченной позе, в
которой мы ее нашли. Бедуир опустился рядом со мной на колени,
помогая мне потуже стянуть темные складки.
- Закрой ей лицо, - сказал он, а потом добавил: - Я
отнесу ее.
Но мне казалось, что каким-то образом я был в ответе за
нее. Я покачал головой и поднялся на ноги, держа на руках
маленькое, туго спеленутое тело, а потом вышел с ней наружу,
туда, где зиял в свете факелов темный провал зерновой ямы. К
этому времени вокруг столпилась половина лагеря, но я не слышал
никаких звуков, кроме негромкого бормотания, раздававшегося то
тут, то там, когда люди смотрели друг на друга или на мою ношу
и делали знак Рогов. В конце концов, веревки нам так и не
понадобились, потому что Голт и Левин, превратив все это в
шутку - но в мягкую шутку - спрыгнули в яму, и один из них,
стоя на плечах у другого (они очень любили дурачиться,
изображая пару акробатов), взял у меня девушку и, соскочив со
спины своего пригнувшегося товарища, ласково положил ее на
грубую землю. Мы накидали в яму свежего папоротника, чтобы
прикрыть тело, и двое друзей осторожно закрепили над ними
спущенные сверху балки, чтобы основной вес лошадей давил на
них, а не на нее. Потом Левин снова вскарабкался на плечи
своего друга, ухватился за край ямы, вылез наружу, не обращая
внимания на протянутые на помощь руки, и повернулся, чтобы
вытащить за собой и Голта. Но яма была слишком глубокой. Они
едва могли коснуться друг друга кончиками пальцев, но им было
никак не схватиться за руки. Какое-то мгновение я видел, как
они посмеиваясь смотрят друг на друга - один вверх, из ямы,
которая стала могилой, другой вниз, в яму, - и тянутся друг к
другу руками. Потом кто-то сбросил Голту конец завязанной
узлами веревки, и юноша достаточно легко выбрался наружу и
вскоре, чуть запыхавшись, снова стоял среди нас.
Все было закончено, и большинство усталых после сражения
людей начали понемногу расходиться, а те, что остались, снимали
сбрую с мертвых лошадей, прежде чем сбросить их в яму. Я
повернулся и пошел проверить, весь ли обоз благополучно вошел в
крепость, и посмотреть, в каком состоянии находятся колодцы.
Все было так, как я и ожидал; они были завалены. В одном из
них, очень глубоко, была вода, которой, во всяком случае,
должно было хватить для раненых; остальным предстояло
обходиться без нее до тех пор, пока утром лошадей не поведут к
реке на водопой.
Утро к этому времени было не так уж далеко, и старый форт
из красного песчаника понемногу окутывался тишиной; в каждом
углу темнели привалившиеся к стене фигуры спящих людей, которые
шевелились и ругались, не двигаясь с места, когда кто-нибудь
спотыкался об их ноги; и когда я снова прошел мимо старой
зерновой ямы, ветер уже затихал, вздыхая иногда мягкими
трепетными порывами, между которыми царило долгое изнуренное
молчание. Последнюю лошадь уже сбросили вниз, и яма была
прикрыта комьями глины и полуобуглившимися кусками кровли - до
утра, когда ее можно будет засыпать как следует. Подходя к ней,
я увидел, что Бедуир опередил меня. Думаю, он приостановился
там, проходя мимо по каким-нибудь своим делам. Он держал в руке
свою маленькую арфу, но я услышал ее звук всего за мгновение до
того, как увидел его самого. Он играл очень тихо - едва
слышные ноты, разделенные долгими промежутками, - а
прерывистый ветерок дул в другую сторону. Бедуир повернул ко
мне голову (но я не мог видеть его лица, потому что ближайший
сторожевой костер уже угасал) и продолжал играть: нота, потом
пауза, словно он прислушивался к следующей ноте, прежде чем
взять ее, и потом другая нота, промелькнувшая так далеко от
первой, что их невозможно было удержать в голове в виде какой
бы то ни было мелодии, а только как одиночные мгновения
надрывающей сердце красоты, нанизанные на эту долгую темную
тишину умирающего ветра.
- Что это? - спросил я, когда мне показалось, что ветер
и темнота навеки сомкнулись над последней нотой, - и выругал
себя за то, что нарушил кольцо совершенства.
Он дернул ногтем большого пальца еще одну струну.
- А на что это похоже?
- На плач - но не думаю, что по лошадям.
- Нет. Плач по лошадям я сложу в другой раз; прекрасный
плач, со словами на музыку арфы, быстрый и сияющий, как ветер
под солнцем, плач по Девяти Коням Артоса, и люди будут петь его
вокруг сторожевых костров еще тысячу лет. А это просто скромный
плач по скромному поводу, по маленькой цветущей терновой
веточке, раздавленной под ногами; и видишь, - он извлек из
арфы последнюю, прожурчавшую сверху вниз струйку из трех нот и
потянулся к висящему на плече чехлу, - он окончен.
И в этот самый момент я скорее почувствовал, чем увидел,
как его взгляд скользнул мимо меня. У него перехватило дыхание
- короткий, немедленно подавленный судорожный вдох.
- Оглянись, брат Артос. Неужели девяти лошадей было все
же недостаточно?
Но я уже рывком повернулся назад. Огонь, как это бывает с
угасающим костром, взметнулся вверх, словно в приветствии; и на
границе света и тени кто-то шевельнулся, а потом выступил
вперед, в яркое золотистое сияние пламени; девушка, женщина,
хотя ростом она была не выше, чем четырнадцатилетняя девочка, с
прямыми темными волосами, свободно спадающими вдоль узкого
лица, и огромными, длинными и слегка раскосыми глазами. Она не
была обнаженной, как та, другая, но завернутой в кусок какой-то
темной материи (в сине-зеленую клетку, как оказалось при
дневном свете, но в свете костра она выглядела почти черной),
наброшенный на одно плечо и подхваченный ремешком на талии. Ее
сопровождали семеро юношей, не намного выше нее ростом и таких
же смуглых и узких в кости, как она, одетых только в
прикрывающие бедра кильты из того же темного клетчатого
материала, что и у нее, или из шкуры выдры или дикой кошки; и у
каждого было с собой легкое копье и маленький лук и колчан со
стрелами. В первое мгновение после того, как на них упал свет
костра, они представляли собой странную, трудно забываемую
картину, и у стоящих вокруг меня людей вырвался судорожный
вздох. Кей начал вполголоса молиться. Но, как ни странно, мне
даже не пришло в голову, что эта девушка - призрак, хотя на
