своего эскадрона, сразу за пределами досягаемости света
пламени, забеспокоился, что не услышу с дальней стороны форта
сигнал Бедуира, сообщающий мне о его готовности; я боялся даже,
что и он может не услышать мой рог, трубящий атаку. Координация
наших действий значила так много, что ни один из нас не мог
себе позволить пропустить сигнал другого.
Баррикада с ревом и грохотом обрушилась, и к грозовому
небу взметнулась стена пламени; ветер подхватил ее гребень и
загнул его вниз, словно у готовой разбиться волны; по крепости
разлетелись клочья огня; и в мгновенном потрясенном затишье,
последовавшем за падением баррикады, я услышал боевой клич
Арфона, едва различимый сквозь расстояние и вой бури: "Ир
Виддфа! Ир Виддфа!", и понял, что момент настал.
Ариан был покрыт потом; я чувствовал, как он вздрагивает и
трясется подо мной, потому что, как и все лошади, он испытывал
ужас перед огнем. Все лошади... Что, если они откажутся идти в
пылающий проем ворот? Мне следовало бы приказать провести весь
штурм в пешем строю, но нам необходим был грохот и натиск
конной атаки. Теперь уже не было времени для сожалений или
колебаний; не было времени дать огню успокоиться, хотя наши
ребята, подобравшись поближе к стенам, где стрелы и копья
защитников крепости не могли их достать, уже забрасывали пламя
охапками свежего папоротника, чтобы укротить его хоть на
мгновение. Над папоротником, шипя, поднялся белый пар, стена
огня опала и стала неровной, и я крикнул своему трубачу:
- Давай, парень, - атаку!
Знакомые звуки охотничьего рога взметнулись в воздух, и я
нагнулся к мокрой от пота шее Ариана.
- Теперь! Теперь, братишка!
Он фыркнул и тряхнул головой, начиная принимать в сторону,
и я накрыл ему глаза полой своего плаща. Я знал, что вслепую он
пойдет туда, куда я его пошлю, потому что он доверяет мне.
- Давай! Вперед, мой мальчик!
Он поколебался еще мгновение, а потом, вызывающе и
отчаянно заржав, пошел рысью, и я услышал, как за ним по пятам
застучали копыта остальных лошадей. Жар от полыхающих ворот
ударил мне в лицо, словно кулак; я задохнулся и ослеп от чада
наполовину потухшего пламени. Я прижимался лицом к шее Ариана,
отчасти для того, чтобы защитить глаза, отчасти для того, чтобы
он расслышал мой голос в этом гаме. Я направлял его только при
помощи колен, бросив повод ему на шею, чтобы освободить руки
для копья и для полы плаща, закрывающей ему глаза. Я пел ему,
кричал в его прижатое ухо:
- Вперед, мужественное сердце! Ну, ну, ну - пошел,
пошел, мой храбрый красавец! Пошел, мой герой!
И старый Ариан действительно отвечал мне, как герой. Он
весь подобрался - благородная душа - и, чувствуя в ноздрях
ужас огня, галопом помчался вперед, в темноту, сквозь закрытую
клубами пара, потрескивающую преисподнюю ворот и сгрудившиеся
за ней копья. А за нами ринулись остальные, топча огонь
круглыми копытами и рассыпая во все стороны алые угольки,
похожие на искры, летящие с наковальни. Я испустил боевой клич
и услышал, как он эхом возвращается ко мне сквозь ревущий хаос
лагеря. "Ир Виддфа! Ир Виддфа!" Охотничий рог гудел снова, и
внезапно из сердца расстилающегося перед нами лагеря ему
ответил гулкий рокот саксонских труб и низкое пульсирующее
ворчание восьмифутовых боевых рогов скоттов. Мы понеслись в их
сторону.
Горящие стрелы и пламя, сорванное ветром с горящих
баррикад, подожгли грубую кровлю на некоторых постройках; и в
мечущемся, растрепанном ветром свете мы снова и снова
устремлялись на плотную массу неприятельского войска, увлекая
Алого Дракона Британии к сердцу лагеря, где, как подсказывали
нам боевые трубы и поднятые знамена, мы должны были встретить
Гуиля, сына Кау, его дружинников и союзных с ним вождей. Наша
пехота хлынула следом за нами, топча все еще дымящиеся угли,
которые мы раскидали, освободив ей проход, и вскоре в каждом
уголке огромного форта кипела рукопашная. А с северной стороны,
где Бедуир и его отряд перескочили через осыпающуюся стену, к
нам быстро приближались звуки боевого клича, подхваченного
несколькими десятками торжествующих голосов.
Я почти ничего не помню о последней стадии боя. После
того, как исчезает какой бы то ни было намек на
упорядоченность, в каждой битве почти нечего вспоминать, кроме
хаоса и запаха крови и пота, общих для всех сражение; и
чувствуешь себя очень усталым, и в голове стоит туман... В
конце концов они дрогнули и побежали прочь - те, кто мог, -
перелезая через разрушенные части стен, прыгая вниз с
крепостных валов и скатываясь по заросшему кустарником эскарпу,
на котором оставались лежать их убитые.
Потом наступил момент, когда последняя схватка была
закончена, и огромный лагерь охватила внезапная тишина; и даже
ветер, казалось, утих на какое-то время. Наши люди тушили
загоревшиеся крыши, а я стоял у остатков кухонного костра,
обнимая Ариана за шею, и нахваливал и утешал старого жеребца,
на боку которого кровоточила рана от удара копьем. "Потом, -
словно в тумане думал я, - нужно будет промыть ее; потом, если
будет вода". Без сомнения, когда-то давно кто-то что-то говорил
насчет нехватки воды? Моя голова начала медленно проясняться, и
я увидел Бедуира, который прихрамывая шел в мою сторону; из
раны над самым его коленом струйками сочилась кровь.
- Хорошая охота, - сказал я, когда он подошел.
- Хорошая охота.
- Никаких следов Гуиля?
- Пока никаких, но мы еще только начали осматривать
мертвых и раненых. Их там порядочно.
- А как насчет наших собственных потерь?
Эбуракум словно повторялся заново, но после большинства
сражений приходится задавать почти одни и те же вопросы.
- Насколько можно пока судить, они не очень большие. Я
потерял несколько человек, прорываясь в форт через северный
вал, но большая часть волчьей стаи была сосредоточена у горящих
ворот; хотя мне думается, что эта твоя атака сквозь пламя была
больше похожа на удар молнии, чем на что-то, с чем можно
бороться.
А потом он сказал:
- Мы потеряли девять лошадей; это я знаю.
И последние остатки тумана вылетели из моей головы
(оглядываясь в прошлое, я думаю, что, наверно, получил в том
бою удар по голове и сам того не заметил, потому что обычно я
не чувствовал после сражения такой усталости).
Я взглянул на Бедуира, почти не обращая внимания на то,
что Ариан начал теребить губами мое плечо. Эта потеря хуже, чем
потеря такого же количества людей; но тут уже ничем нельзя было
помочь, даже руганью и проклятиями.
- Ну что ж, теперь у нас есть зимние квартиры - хотя они
несколько нуждаются в уборке, - сказал я. Эмлодд подошел,
чтобы забрать у меня Ариана, и я отдал ему старого жеребца, а
потом обратился к тому множеству дел и решений, к той общей
расчистке, которые всегда ожидают любого военачальника после
того, как сражение закончено.
Гуалькмай, как обычно, невозмутимо работал среди наших
раненых, снесенных в не имеющий крыши барак; проходя мимо
полуразвалившейся двери, я услышал, как кто-то вскрикнул от
боли и в ответ раздался его спокойный, одновременно властный и
ободряющий, голос.
Некоторые из наших людей сбрасывали саксов, все равно,
убитых или раненых, за крепостной вал, туда, где эскарп почти
отвесно обрывался к реке; но не прежде, чем подносили факел к
каждому мертвому лицу, чтобы удостовериться, что это не Гуиль,
сын Кау. Наших собственных мертвых собирали и складывали в
стороне, чтобы похоронить затем в длинной общей могиле, которую
их товарищи копали для них среди кустов, где земля была
помягче. Я уже много лет назад взял за правило, что, каким бы
тяжким и жарким ни был день, как бы измучены ни были наши тела
и затуманены наши головы, как бы близко ни был враг и как бы
мало времени ни оставалось до рассвета, ни одного
непогребенного тела не должно быть в лагере на следующее утро.
Не знаю, в чем тут дело, может быть, к оставленным без
погребения мертвецам собираются злые духи; но таким путем
приходит чума. Я уже видел, как это происходит, особенно летом.
Нападения на Тримонтиум не предвиделось еще в течение долгого
времени, и все мы, не считая нескольких дозорных, могли вволю
выспаться на следующий день.
Наши могильщики нашли нескольких саксонских вождей,
огромного пикта, покрытого от лба до щиколоток вытатуированными
голубыми спиралями своего племени, и золотую гривну какого-то
князька, валявшуюся среди мертвых под забрызганным кровью
бунчуком в том месте, где разыгралась завершающая схватка. Но
когда они разделались с последним убитым врагом, нигде
по-прежнему не было и следа человека, который мог бы быть
Гуилем, сыном Кау.
- Это и к лучшему - оставить хоть что-нибудь на потом,
- сказал Кей, который обнаружил в одном из старых амбаров
запас саксонских кувшинов с пивом и был склонен смотреть на мир
с радужной стороны. - Сир, ты отдашь приказ, чтобы всем выдали
пива? Я думаю, ребятам оно не помешает.
Потому что Кей всегда был готов поделиться своей удачей.
- Ну хорошо, - сказал я. - Приведи пару капитанов и
полдюжины Товарищей, и пусть они этим займутся.
Но в том амбаре было не только пиво. Немного погодя один
из Товарищей торопливо подбежал к тому месту, где я, стоя рядом
с Бедуиром, наблюдал за въезжающим в крепость обозом.
- Сир, милорд Артос, мы нашли там, среди кувшинов с
пивом, тело девушки. Ты не придешь взглянуть?
Он был ветераном многих сражений, закаленным в огне, я бы
сказал, как любой другой из моих Товарищей, но по цвету его
лица мне показалось на мгновение, что его вот-вот вырвет.
Глава тринадцатая. Народец Холмов
Поворачиваясь, чтобы идти вместе с ним, я мысленно
выругался. Эбуракум повторялся заново. Казалось, мне на роду
было написано избавляться после сражений от женских трупов. Но
это была не золотая ведьма в пунцовом платье.
Люди работали при свете горящих смолистых веток, поэтому,
когда они, странно замолкнув, расступились и дали мне дорогу,
мне хватило света, чтобы разглядеть то, что лежало у их ног.
Хватило с избытком.
Молодая женщина, почти совсем девочка, лежала там среди
кувшинов в уродливой, скорченной позе, в которой ее бросили
наземь и отшвырнули в сторону. Она была не выше четырнадцати-
или пятнадцатилетней девочки нашего племени, но она
принадлежала к Маленькому Темному Народцу, а среди них такого
роста едва достигает взрослая женщина. Глядя на ее запрокинутое
вверх лицо, окруженное спутанной массой черных волос, я
подумал, что когда-то она была очень красива тонкой и хрупкой
красотой, присущей ее народу; но она не была красивой теперь,
хотя ее кожа - там, где на ней не было синяков и царапин,
показывающих, как по-скотски обошлись с этой девушкой, - еще
сохраняла мягкий медовый оттенок, а сведенные судорогой руки и
ноги были тонкими и изящными. Она была совершенно голой, и,
судя по пятнам на ее теле, ее насиловали не один раз, а снова и
снова. Человек, который держал факел, шевельнул рукой, и в
упавшем по-другому свете я снова взглянул в разбитое лицо
девушки. Мне казалось, что на нем написаны страдания и
невыразимый ужас, но теперь я увидел, что под всем этим было
кое-что еще: избавление. Она, эта девушка Древней Расы,
обладала властью, дарованной некоторым птицам и животным: когда
жить становится совсем уж невыносимо, они уходят в прибежище,
предоставляемое смертью, куда ни один мучитель не может за ними
