и выбежала бы следом за тобой, чтобы поймать твое стремя, -
она прервала сама себя. Нет, я не сделала бы этого - конечно
же, не сделала бы. Я как-нибудь дождалась бы, пока ты придешь.
Мы прошли через узкий арочный проем и снова оказались во
дворе. Странное чувство опасности было теперь менее
настойчивым, и я начал в душе обзывать себя глупцом. Около
сруба колодца я остановился и, повернувшись, взглянул на
Гэнхумару. Она казалась теперь не такой чужой, словно и ее тоже
покидала тень, словно в ней снова пробуждалась жизнь; и я в
первый раз заметил, что она перестала заплетать косы и собрала
тяжелую массу волос в пучок на затылке, на манер римских
женщин; это отчасти было причиной того, что она показалась мне
чужой. Теперь я готов был схватить ее в объятия и поцеловать,
не обращая внимания на наблюдающие за нами глаза, но она
удержала меня, упираясь обеими руками мне в грудь и умоляя со
странной настойчивостью: "Нет, Артос! Пожалуйста, пожалуйста,
не здесь!", и момент прошел, и нас окружили темные фигуры
монахинь, и она поворачивалась от одной к другой, прощаясь с
ними, а за их спинами стояла старая Бланид, сжимая в руках
узелки с ее одеждой.
- Да пребудет с вами Господь, сестра Гонория, сестра
Руфия... молитесь за меня... сестра Пракседес.
Но теперь было не время для долгих прощаний. Я подхватил
ее на руки и понес наружу сквозь возбужденную толпу одетых в
черное монашек, через трапезную, вдоль коридора и дальше по
пологим ступенькам. Какая-то сестра торопливо забежала вперед,
чтобы отпереть нам задвижки и засовы на двери. Бланид шлепала
за нами следом, радостно причмокивая беззубым ртом. И вот так,
словно силой увозя невесту, я вынес Гэнхумару на запруженную
толпой улицу.
Нас встретил рев тех, кто стоял достаточно близко, чтобы
видеть, что происходит, высокий радостный визг женщин, взрыв
смеха и приветственные возгласы моих Товарищей. Бедуир спешился
и теперь стоял, держа под уздцы Ариана и свою лошадь. Кабаль,
который сидел, вздрагивая от напряжения, там, где я его
оставил, вскочил и бешено завилял хвостом. Я подкинул Гэнхумару
на спину Ариана, схватил у Бедуира повод, уселся в седло за ее
спиной и устроил ее у сгиба своей левой руки. Бедуир
подсмеивался надо мной, и его некрасивое лицо сияло и лучилось
этим смехом.
- Та-та! Доблестный подвиг, старый герой! Вот будет тема
для песни!
- Спой нам ее после ужина! - крикнул я и ударил каблуком
в бок Ариана.
Старый жеребец рванулся вперед, Бедуир вскочил в седло,
Фарик подъехал ко мне вплотную с другой стороны, громко
приветствуя свою сестру, и все остальные Товарищи со звоном и
топотом устремились за мной. Гэнхумара оглянулась через мое
плечо на маленькую, глубоко утопленную в слепой монастырской
стене дверь, и я почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь.
Быстрое конвульсивное содрогание, которое, согласно поверьям,
означает, что над твоей могилой пролетел серый гусь; и я
инстинктивно прижал ее к себе.
- Что такое? Ты была несчастна там? Они, что, все-таки
обращались с тобой плохо? - среди рокота голосов, стука копыт
и позвякивания упряжи мы могли разговаривать так же свободно,
как если бы были только вдвоем на склонах Эйлдона, где нас
некому было подслушивать, кроме кроншнепов. - Потому что если
это так, я...
Она покачала головой.
- Они были очень добры ко мне - и сестры, и даже
мать-аббатиса, которую они все боятся. Но я чувствовала себя
как в клетке. Я не могла ни дышать, ни расправить крылья... и
сквозь прутья никогда не проникал свежий ветер...
- Ты всегда ненавидела клетки, не так ли, - клетки и
цепи?
- Всегда. Думаю, в некотором смысле я всегда их боялась,
- она рассмеялась коротким нетвердым смехом. - Когда мне было
четырнадцать, человек, за которого я должна была выйти замуж,
подарил мне пару коноплянок в клетке из ивовых прутьев. Нужно
было повесить ее на дерево, и коноплянки пели бы тебе весь
день. Я продержала их там три дня, потому что они были его
подарком, а я любила его, но потом я не могла больше этого
выдержать, и я открыла дверцу и выпустила их на волю.
Поворот улицы скрыл от нас обитель Святых жен, и у
Гэнхумары вырвался быстрый вздох, похожий на вздох облегчения,
и она снова повернулась вперед.
Глава двадцатая. Зверь и цветок
Я никогда не видел осенью столько ягод, сколько было в
этом году. Каждая ветка шиповника пестрела яркими, как пламя,
плодами, каждый терновый куст, если смотреть на него с
небольшого расстояния, был похож цветом на засохшую кровь, а
бриония и жимолость, карабкаясь по лесистым склонам, рассыпали
свои алые огоньки-самоцветы среди серой дымки семян клематиса,
и старая Бланид качала головой и мрачно бормотала что-то о
грядущей суровой зиме. Но мне часто казалось, что угроза особо
суровой зимы после обильного урожая ягод - не более чем байка,
которую рассказывают друг дружке старухи; и я почти не обращал
на это внимания. В Тримонтиуме мы всегда, как могли, готовились
к суровой зиме, и в большинстве случаев она наступала.
На третий день после того, как мы вернулись на зимние
квартиры, мне сообщили, что Друим Дху пришел в лагерь и хочет
поговорить со мной. К этому времени Темные Люди с ближайших
холмов во многом утратили для нас свою странность. Многие из
наших парней даже забывали скрестить пальцы, если наступали на
тень Темного Человечка, а Темные Люди, со своей стороны, во
многом потеряли свой страх перед нами. Теперь никто не видел
ничего необычного в том, что Друим Дху или кто-нибудь из его
братьев приходил и садился у наших кухонных костров, даже ел,
если был голоден, одалживал у нас молоток или горшок - они
очень любили одалживать разные вещи, но были гораздо более
щепетильными насчет их возврата, чем многие посещающие церковь
христиане, - а потом исчезал так же бесшумно, как и появлялся;
возможно, оставив нам в подарок только что найденные соты с
диким медом или пару тайменей.
И вот теперь я увидел, что Друим Дху сидит на корточках
рядом с главным оружейником в его темной, как пещера,
мастерской и, слегка склонив голову набок, точно караулящий у
мышиной норы пес, внимательно и заинтересованно наблюдает за
тем, как тот чинит сломанные звенья кольчуги. Увидев, что я
иду, он встал и пошел мне навстречу, по своему обыкновению
поднося руку ко лбу в знак приветствия.
- Пусть солнце сияет на лице господина днем, а луна
направляет его шаги ночью.
Я ответил на его приветствие и стал ждать того, что он
пришел мне сказать. Было совершенно бесполезно пытаться
торопить события с Друимом Дху или с кем-либо из его сородичей.
Приходилось ждать, пока они не были готовы, а когда они были
готовы, они говорили. Он так долго наблюдал за кружащим над
фортом сапсаном, что мне захотелось встряхнуть его; а потом
сказал без всякого вступления:
- Пусть господин отошлет лошадей на эту зиму на юг.
Я внимательно посмотрел на него. Как раз этого я всегда
старался избежать.
- Почему? - спросил я. - Раньше мы всегда оставляли их
вместе с собой на зимних квартирах.
- Но не в такую зиму, какой будет эта.
- Ты считаешь, она будет суровой?
Я подумал, что если он заговорит со мной о ягодах, я
отошлю его к старой Бланид, и они смогут рассказывать друг
другу свои небылицы до самого ужина.
- Это будет такая зима, какой я не видел с тех пор, как
едва перестал сосать материнскую грудь. Зима, похожая на белого
зверя, который стремится вырвать твое сердце.
- Откуда ты знаешь?
- Мать-Земля сказала Старейшей в моем доме.
В том, как он говорил, в темных диких глазах было нечто,
от чего на меня внезапно повеяло холодом. Это было совсем не
то, что разговоры старой Бланид о ягодах.
- Что ты хочешь сказать? Как это Мать-Земля разговаривает
со Старейшей в твоем доме?
Он пожал плечами, но его глаза ни на миг не оставили моего
лица.
- Я не знаю. Я не женщина и не стар. Мать-Земля не
говорит со мной, хотя я тоже ждал бы суровой зимы, если судить
по изменившимся повадкам оленей и волчьего племени. Я знаю
только, что когда Мать-Земля разговаривает со Старейшей, то,
что она говорит - правда.
- И, значит, ты на моем месте отослал бы лошадей на юг?
- Если бы я хотел весной по-прежнему оставаться
повелителем конницы. В этом году не будет оттепелей, чтобы
выпускать лошадей на пастбища, и Волосатые, Волчий Народец,
будут охотиться у самых ворот крепости.
- Хорошо. Я подумаю над этим. А теперь иди и найди себе
что-нибудь поесть. Благодарю тебя за то, что ты принес мне
предупреждение Матери-Земли.
Я действительно думал над этим, очень серьезно, весь
остаток дня; а когда закончился ужин, позвал Кея, Бедуира,
Фарика и остальных своих командиров и капитанов к себе. Мы
развели в помятой жаровне небольшой огонь из торфа, бересты и
вишневых поленьев, потому что вечера уже становились холодными,
и когда все собрались вокруг него, я им сказал.
- Братья, я тут подумал, а подумав, решил, что в этом
году мы изменим наш обычай и на зиму отправим лошадей на юг.
В свете алого сияния, поднимающегося над жаровней, на меня
глянула дюжина изумленных лиц. Первым заговорил Кей, по
привычке поигрывая синими стеклянными браслетами у себя на
запястье.
- я думал, что для тебя расстаться с лошадьми - это все
равно, что отрубить себе правую руку.
- почти то же самое, - подтвердил я.
Бедуир, сидевший на корточках - как обычно, с арфой на
коленях - на кипе волчьих шкур, которая иногда служила мне
постелью, нагнулся вперед, в круг света, превративший его лицо
в медную маску.
- Тогда почему это внезапное стремление к ампутации?
- Потому что Мать-Земля сказала Старейшей в доме Друима
Дху, что эта зима будет как белый зверь, что пытается вырвать
людские сердца. Не будет никаких оттепелей, чтобы выпускать
лошадей на пастбища, и Волчий Народец будет охотиться у ворот
крепости. Так говорит Мать-Земля.
Черные брови Фарика сдвинулись к переносице.
- И ты думаешь, что слова Друима и слова Старейшей и
Матери-Земли заслуживают большого доверия? - на его лице
появилась несколько пренебрежительная ухмылка. - О, я не
сомневаюсь в том, что они верят, что говорят правду. Так же,
как и старая Бланид, когда бормочет об осенних ягодах. Они
столькому верят, эти Маленькие Темные Люди, но должны ли и мы
верить тоже?
- Я... думаю, да. Во всяком случае, я собираюсь
действовать так, как если бы я в это верил; и если я окажусь
неправ, я разрешаю вам до скончания веков смеяться надо мной и
показывать на меня пальцем.
В течение недели все лошади были отправлены на юг, не
считая трех или четырех выносливых горных пони, которых мы
оставили на тот случай, если у нас вдруг возникнет
необходимость послать гонца. Естественно, чтобы перегнать табун
- половину прямо на юг, к арсеналу в Корстопитуме и дальше в
Эбуракум, а половину мимо Кастра Кунетиум к Дэве -
потребовалась большая часть нашей легкой конницы. с каждым
отрядом я послал по полэскадрона Товарищей - так вышло, что
это был эскадрон Флавиана. И поскольку ничего иного мне,
по-видимому, не оставалось, я отдал приказ, чтобы люди
перезимовали вместе с лошадьми, а весной привели их обратно.
Мы привезли с собой из Корстопитума остатки
приготовленного на зиму провианта и, с хорошим запасом муки и
солонины в длинном амбаре, принялись приводить все в порядок и
