выпустила под мелкий весенний дождь, стремительно несущийся
вдоль Улицы Суконщиков, и я услышал , как с грохотом
захлопнулась дверь женского мира, который я оставил за собой.
x x x
В то лето мы прошли по военной тропе вдоль всего
побережья, все дальше и дальше на север, сжигая и разоряя
саксонские поселения на своем пути и постоянно пополняя на
холмах и вересковых пустошах свое войско, пока не обогнули у
Сегедунума конец Стены и не встретились со следами наших
прошлогодних самых южных походов; и тогда поняли, что по
крайней мере на час, до следующего прилива и следующего ветра
из-за моря, наши берега от Бодотрии до эстуария Метариса
свободны от саксонской заразы. Но эта тропа была долгой и
тяжкой, и ни разу за все это время мы не смогли вернуться в
Эбуракум, так что я снова увидел Гэнхумару только тогда, когда
осень была уже в самом разгаре.
Мы въехали в город спокойным октябрьским вечером, когда
воздух был напоен древесным дымом и запахом надвигающихся
заморозков и где-то над головой тянулись к югу огромные
щебечущие стаи скворцов. И я думаю, что в Эбуракуме не было ни
одной живой души, которая могла идти или ползти или которую
было кому нести - от разбитого возрастом нищего попрошайки на
двух костылях до младенца с широко раскрытыми глазами,
прижатого к плечу матери, от главного магистрата с его
церемонной приветственной речью до роющихся в отбросах
собачонок - и которая не вышла бы на улицы, чтобы посмотреть
как мы под цокот копыт проедем мимо, и встретить нас
приветствиями, достойными героев, словно мы только что
вернулись из какой-то битвы между богами и Титанами, а не
провели лето, выжигая саксонские осиные гнезда и получая за это
довольно болезненные укусы. Их голоса разбивались вокруг нас
могучими волнами звука; под копыта наших лошадей летели ветки с
золотистыми листьями и осенними ягодами; люди с гомоном
проталкивались вперед и теснились вокруг так, что по временам
мы едва могли вообще проложить себе дорогу. Я ехал на старом
Ариане, потому что для него это было последнее возвращение из
кампании и я считал, что этот триумф принадлежит ему по праву,
- он всегда любил торжества по случаю победы; он и теперь
откликался на рев труб, вскидывая голову и только что не
приплясывая подо мной, - и вообще, хорошо, что я выбрал его,
потому что Сигнус, хоть и был великолепен в атаке, все еще был
склонен нервно шарахаться и упрямиться, когда его окружала
толпа.
Я намеревался сразу проехать в крепость, избавиться от
своего грязного снаряжения и, если возможно, отделаться от
толпы, а потом спокойно спуститься к обители Святых жен и
спросить Гэнхумару, пойдет ли она со мной сразу или же
останется там еще на несколько дней, пока мы не выступим в
обратный путь на Тримонтиум.
Но когда мы свернули на Улицу Суконщиков, ведущую от
главной улицы к крепости, и глухая стена обители оказалась
совсем рядом со мной, я словно услышал призывный голос
Гэнхумары, не ушами тела, но в каком-то потаенном местечке в
самой глубине моей души, вне досягаемости для радостного рева
окружающих меня людей. Она звала меня, нуждалась во мне, не
потом, когда я поднимусь в крепость, и сброшу доспехи, и у меня
будет время для всего остального, но сейчас, в этот самый
момент. Я сказал себе, что я глупец и выдумываю Бог знает что,
но я знал, что это не так... не так... а через несколько
мгновений меня пронесет мимо обители, и Товарищи запрудят улицу
за моей спиной, а за ними пойдут легкие войска и дребезжащий
обоз, дальше и выше, к воротам крепости, и Гэнхумара останется
звать меня...
- Протруби остановку! - крикнул я Просперу. Он что-то
крикнул мне в ответ, что-то, в чем звучал вопрос или протест,
но я не разобрал слов. - Протруби мне остановку, черт бы тебя
побрал, и продолжай трубить ее!
Я уже разворачивал Ариана из основного потока,
проталкиваясь между зеваками, которые отскакивали в стороны и с
визгом разбегались, чтобы дать нам дорогу, и все это время
слышал рог, гудящий коротким повелительным откликом: "Стой!
Стой! Стой!". Я слышал крики зрителей и сумятицу поднявшуюся за
моей спиной, беспорядочный топот копыт и проклятия, с которыми
конница выполняла неожиданный приказ. Бедуир пробился ко мне и,
когда я соскочил с Ариана, наполовину свесился из седла, чтобы
подхватить у меня повод. Я оттолкнул Кабаля, который хотел было
сунуться следом за мной, повернулся к небольшой крепкой двери и
ударил по ней рукоятью своего кинжала.
Та же маленькая суетливая сестра появилась в ответ на мой
стук и с побелевшим, испуганным лицом глянула на улицу за моей
спиной, хоть и видела, кто я такой.
- Милорд Артос?
- Я пришел за своей женой, - сказал я.
В скором времени я снова стоял в маленькой, побеленной
известью келье с костяным распятием на стене. В комнате было
темно от осенних сумерек и пусто. Но почти сразу же легкий
шорох заставил меня рывком повернуться к двери, и я увидел
мать-аббатису.
- Здесь дом молитвы и созерцания. Это ты устроил такой
переполох перед нашей дверью?
- Со мной войско, и люди Эбуракума рады видеть нас
снова... Я пришел за своей женой, святая мать.
- А не лучше ли было сначала подняться в форт, а потом,
когда приветственные крики утихнут, прийти за ней более
спокойным образом?
- Гораздо лучше. Именно это я и собирался сделать, но
когда мы свернули на Улицу Суконщиков и я увидел перед собой
стену монастыря, я... передумал.
Она отошла в сторону от маленькой, глубоко утопленной в
стене двери.
- Что ж, тогда иди и забери ее как можно скорее; я думаю,
ты найдешь ее в маленьком садике, где мы выращиваем травы; она
ждет тебя. И..., - в ее сухом, низком голосе снова замерцала
улыбка, - я надеюсь, она даст тебе о нас достаточно хороший
отчет, чтобы спасти крышу обители от вторичного знакомства с
огнем, - она подошла к столу и взяла с него маленький
бронзовый колокольчик. Сестра Гонория покажет тебе дорогу.
В ответ на зов колокольчика появилась монахиня -
незнакомая на этот раз, с мягкими тревожными глазами и пышными
боками созревшей для быка коровы - и мать-аббатиса сказала ей:
- Отведи милорда Арториуса в гербариум и пошли
кого-нибудь передать Бланид, чтобы она принесла вещи своей
хозяйки. Леди Гэнхумара покидает нас.
Она повернулась ко мне в последний раз.
- Мне сказали, что ты все лето охотился за саксами,
загоняя их обратно в море. За это мы будем благодарить тебя и
молиться за тебя вместе со всей Британией - и я думаю, что
молитвы тебе понадобятся больше, чем благодарность. Не приводи
Гэнхумару прощаться со мной: сестра Анчерет, наша инфирмария,
сама заболела, и я очень занята, ухаживая вместо нее за
несчастными больными, которые приходят к нам утром и вечером. Я
уже благословила Гэнхумару.
Я поблагодарил ее и последовал за широкой черной спиной,
которая неспешно проплыла вдоль вымощенного каменными плитками
коридора, пересекла голый зал, в котором стояли лавки и столы
на козлах, и вывела меня в узкий наружный дворик с колодцем
посредине. Какая-то молоденькая монашка доставала из колодца
воду, но не подняла взгляда, когда мы проходили мимо. Наверно,
это был бы грех. С дальнего конца двор огораживала высокая,
изогнутая, осыпающаяся стена, которая выглядела так, словно в
старину могла быть частью внешней стены какого-нибудь театра; и
в ней открывался сводчатый проем. Толстая монахиня высвободила
одну руку из широких рукавов своего одеяния и, не поднимая глаз
на мое лицо, указала в ту сторону.
- Пройди туда, и ты найдешь ее. Но прошу тебя, будь
осторожен: наша кошечка всегда кормит своих котят посреди
дорожки; а поскольку они все полосатые, их не так-то легко
заметить, если они окажутся в тени от вишни... Я пойду скажу
Бланид про одежду леди Гэнхумары. У госпожи такие красивые
юбки, синие и фиолетовые, и плащ в клетку; но она носила здесь
только серый...
Проходя сквозь проем в стене, я слышал за спиной
постукивание ее грубых сандалий, пересекающих двор в обратном
направлении.
За стеной была длинная, неправильной формы полоска сада,
обнесенная со всех сторон высокими стенами и с виду не имеющая
другого выхода, кроме того, через который я вошел. Место,
наполненное мягкими коричневато-серыми, и зелеными, и
шелковистыми мышино-коричневыми красками трав и лекарственных
растений, уже пошедших в семена; место, куда уже затихающий
снаружи, на улице, гвалт доходил только как рокот прибоя на
далеком берегу. И в дальнем конце, повернувшись лицом к выходу,
стояла Гэнхумара, неприметная и неяркая, как и сам сад, если бы
не сияние ее волос.
Увидев меня, она торопливо шагнула вперед, потом
остановилась и стояла совершенно неподвижно, ожидая, пока я
подойду к ней. В конце концов, поскольку мои глаза видели
только Гэнхумару, я все-таки чуть не наступил на полосатую
кошку, но как раз вовремя заметил ее там, где тень от вишни
полосами падала на дорожку в последних лучах угасающего заката,
и благополучно переступил через нее и ее жадно сосущих котят.
Потом я стоял рядом с Гэнхумарой, держа в ладонях ее протянутые
руки. Мне хотелось сдавить ее в объятиях, крепко прижаться
губами к ее губам, но она казалась такой чужой в своем старом
сером платье, чужой и очень далекой от меня, словно и сама была
монахиней; и я не смог.
- Гэнхумара! Гэнхумара, с тобой все хорошо?
- Неплохо, - сказала она, потом добавила, эхом
откликаясь на мои слова своим низким, звучным голосом: -
Артос! Артос, ты действительно пришел так быстро?
- Я не собирался приходить, пока не избавлюсь от своих
доспехов и от добрых жителей Эбуракума. Но мне внезапно
показалось, что я нужен тебе, - ты словно позвала меня,
Гэнхумара.
- И поэтому ты пришел.
- И поэтому я пришел, - я держал ее за руку, увлекая ее
к выходу из сада. Я не знал, почему мне казалось, что я должен
увести ее отсюда как можно быстрее. Это несомненно не имело
никакого отношения к суматохе на улице; скорее, это было похоже
на внезапное чувство опасности. И, однако, было совершенно
непонятно, что могло угрожать ей в этом тихом монастырском
саду.
- Я оставил добрых жителей Эбуракума и все свое войско
вопящими под дверью, как Дикая Охота. Ты правда звала меня,
Гэнхумара?
Она взглянула мне в лицо серьезными дымчато-серыми глазами
из-под пушистых золотисто-каштановых бровей.
- Да, - сказала она. - старый Марципор, который рубит
для обители дрова и помогает делать самые тяжелые работы по
саду, сегодня утром принес нам весть, что граф Британский
вступит в Эбуракум еще до сумерек; и весь день город гудел, и
весь день я ждала. А потом я услышала крики, и трубы, и топот
конских копыт, и поняла, что ты уже в Эбуракуме и что тебе
нужно будет проехать по этой улице, чтобы попасть в крепость, и
я подумала: "Скоро, когда он благополучно доставит весь этот
кавардак в лагерь, и сбросит свои потные доспехи, и, может
быть, поест, и найдет время передохнуть, тогда он придет за
мной. Сегодня вечером, или, может быть, завтра утром он придет
за мной". А потом, совершенно внезапно, я поняла, что не могу
ждать. Я достаточно терпеливо ждала все лето, но когда я
услышала лошадей и крики: "Артос!", я поняла, что не могу
больше ждать, - я словно задыхалась за этими стенами. Думаю,
если бы ты проехал мимо, я заставила бы монахинь отпереть дверь
