старой дороге легионеров, что шла от Глейна прямо на север, к
Линдуму.
Глава седьмая. Границы
Аббат, что было совершенно естественно, пожаловался на
меня епископу Линдума; но епископ, хоть и ревностный служитель
веры, был маловнушительной фигурой - крикливый, но безобидный,
как землеройка, - и его было нетрудно утихомирить. Тем не
менее, это стало началом враждебных отношений между мной и
церковью, которые продолжались с тех пор почти все время...
Прошло шесть лет, и каждое лето мы проводили в стычках с
Октой Хенгестсоном и его сыном Оиском, который уже достиг того
возраста, когда мог встать во главе войска. Линдум, от которого
во все стороны, словно спицы в колесе, разбегались неухоженные
дороги, был идеальной базой для кампаний тех лет; и там, в
старой крепости Девятого легиона, которую передал в наше
распоряжение герцог Гидарий, мы устроили зимние квартиры и
наносили из них удары на юг, к Глейну и берегам Эстуария
Метариса; на запад, вдоль открытого побережья; и на север,
чтобы загнать Морских Волков обратно в реку Абус.
Тем временем, как я знал, Амброзий создал свой оплот
против Тьмы и удерживал его в борьбе со старым и могущественным
Хенгестом и новым врагом, неким Аэлле, который высадился со
своим боевым флотом к югу от Регнума и стал страшной угрозой
для восточного фланга бриттов. Все это не имело ко мне теперь
никакого отношения; но, тем не менее, мне кажется, что если бы
Амброзий позвал меня, я на время бросил бы все: Гидария,
недоделанную работу, которую потом, вне всякого сомнения,
пришлось бы переделывать заново, - и помчался к нему, на юг.
Но он не позвал, и я продолжал заниматься тем, что было под
рукой.
Это были суровые годы, и не всегда мы возвращались домой с
лаврами победителей; иногда нам оставалось только зализывать
раны. Но к наступлению седьмой осени территория вокруг Линдума
и северная часть иценского побережья были почти очищены и
настолько опасны для саксонского племени, что в течение
какого-то времени их неустойчивые боевые ладьи уже не
приставали к берегу с каждым порывом восточного ветра (в те дни
мы называли его "саксонским"). И мы знали, что когда весной
откроются дороги и придет время снова выступить в поход, пора
будет нанести удар на север, за реку Абус, - по Эбуракуму,
который Окта и его орды сделали своим новым лагерем в древнем
краю бригантов.
Этой осенью умер Кабаль. С тех самых пор, как он
достаточно подрос, я никогда не выезжал на битву без того,
чтобы он не бежал рядом с моим стременем; и все прошлое лето он
сопровождал меня, как делал всегда. Но он был стар, очень стар,
его морда поседела, а тело было покрыто шрамами, и в конце
концов его мужественное сердце не выдержало. Однажды вечером,
лежа, как обычно, у моих ног рядом с очагом в пиршественном
зале, он внезапно поднял голову и посмотрел на меня, словно был
озадачен чем-то, чего не мог понять. Я нагнулся и начал
почесывать мягкую ямочку у него под подбородком, и он негромко
вздохнул и положил голову мне на руку. Даже тогда я не осознал,
что происходит; просто его голова становилась все тяжелее и
тяжелее у меня на ладони, пока я не понял, что пришло время
положить ее наземь.
Потом я вышел на галерею и долго стоял там в темноте,
прислонившись к стене.
Но в конечном счете той осенью у нас было не так много
времени, чтобы горевать над умершим псом.
Несколько вечеров спустя мы снова сидели в зале, в
обеденном зале старой крепости легионеров, в котором на
облупившейся штукатурке над дверью были нарисованы значки и
перечислены титулы злосчастного Девятого легиона. Несколько
собак лежали, растянувшись, вокруг центрального очага - собак,
принадлежащих тому или иному из Товарищей. Я смотрел, как рыжая
сука Фульвия кормит своих щенков, и думал о том, с какой
замечательной легкостью мог бы найти себе другого пса, который
заполнил бы топотом и постукиванием длинных когтей ту тишину,
что ходила за мной по пятам. Но этот пес не был бы Кабалем.
Только судьба могла послать мне другого Кабаля... Ужин был
окончен, и ребята занимались своими обычными вечерними
развлечениями. Двое из них, раздевшись до штанов, устроили по
другую сторону очага борцовский поединок, а другие, собравшись
вокруг, наблюдали за ними, подбадривая их криками. До меня
доносилось тяжелое дыхание борцов и смех и советы зрителей. В
углу, немного в стороне от остальных, сидел, склонившись над
доской для шашек, Гуалькмай, а его противником был мой прежний
оруженосец Флавиан. Они уже давно пристрастились играть в шашки
друг с другом, эти двое, - возможно потому, что играли почти
одинаково плохо. За прошедшие шесть лет мы вытопили из
Гуалькмая весь жир, и теперь он ни в чем не походил на
куропатку - худощавый, жилистый юноша со спокойным лицом.
Хорошо я сделал, подумал я, когда высвистал Гуалькмая из его
монастыря на болотах; его отец был неправ, потому что верхом на
лошади он оказался прекрасным бойцом, хотя в рукопашной хромота
сковывала его движения; но главным образом он проявил себя как
войсковой лекарь, ради чего я его и брал. Не один из Товарищей
был к этому времени обязан ему жизнью. Какие бы ошибки я ни
делал, подбирая себе людей, без сомнения, я не ошибся ни в нем,
ни в Бедуире, ни в Кее. За те годы, что мы провели вместе,
именно эти трое, и никто другой, стали, так сказать, внутренним
ядром Братства.
Кей спал, опершись спиной на одну из скамеек и широко
расставив вытянутые к очагу ноги в черно-малиновых штанах в
клетку. Вскоре он встанет, встряхнется, как пес, так что
зазвенят его яркие стеклянные браслеты и ожерелья, и
неторопливо направится к Улице Женщин в нижний конец города.
Если Кей спал вечером, это в большинстве случаев означало, что
у него есть на ночь какие-то планы и в этих планах есть кое-что
более интересное, чем сон. Некоторые из ребят чинили сбрую или
играли в кости; лениво, урывками, перебрасывались словами или
просто смотрели в огонь, ожидая, пока Бедуир, сидящий на белой
бычьей шкуре у моих ног, запоет снова. Просить у Бедуира песню
или сагу было бесполезно; когда ему хотелось, он пел без
всякого принуждения и так, что даже птицы заслушивались, а
когда не хотелось, то ничто на свете не могло его к этому
принудить.
Уголком глаза я заметил в тенях какое-то движение и,
взглянув в ту сторону, увидел на одной из боковых лавок Голта и
Левина, словно уединившихся в каком-то своем, особом мирке; они
сидели, обняв друг друга за плечи, и пили пиво из одной кружки,
негромко разговаривая и приглушенно смеясь. Такое случается во
время кампаний, когда женщины бывают редки, и каждый командир
об этом знает; но иногда, как с этими двумя, это становится
частью жизни.
Бедуир заметил, куда я смотрю, и, едва слышно
рассмеявшись, сказал:
- Может, это и к лучшему, что нашего доброго епископа
Фелиция здесь нет и что он этого не видит. Церковь в ужасе
воздела бы руки и начала бы говорить о смертном грехе.
- Смертный грех... Ну что ж, мы с церковью редко
сходились во мнениях за эти шесть или сколько-то там лет. Если
это доставляет ребятам удовольствие и поддерживает их в хорошей
боевой форме...
Потому что это действительно поддерживало их в хорошей
боевой форме: каждый старался быть достойным другого, дать ему
повод гордиться своим другом; а я уже знавал случаи, когда
любовь белокурой девушки делала жизнь слишком сладкой и лишала
воли руку, держащую меч.
- Дай мне целый эскадрон таких грешников - лишь бы они
были молоды - и я не стану жаловаться.
- А что будет, когда они состарятся/
- Они не состарятся, - ответил я. - Пламя горит слишком
ярко.
И почувствовал печаль, которую, думаю, чувствуют время от
времени все командиры, когда оглядываются вокруг и видят людей,
откликающихся на их боевые трубы; печаль по юношам, которые
никогда не состарятся...
Вдоль галереи послышались торопливые шаги, и в дверях
появился стоявший на страже Овэйн (мы всегда выставляли легкий
дозор, будь то в лагере или на зимних квартирах, особенно с тех
пор, как Амброзий сообщил мне, что Хенгест собирает боевой флот
в устье реки Тамезис).
- Артос, вернулся один из разведчиков, и с ним еще
какой-то человек. Они хотят немедленно поговорить с тобой.
- Иду, - сказал я, - Бедуир, прибереги следующую песню
до тех пор, пока я не вернусь, - и, встав, вышел вместе с
Овэйном в осеннюю темноту галереи.
Оба посетителя ждали меня в часовне, где легионеры
когда-то хранили своего Орла, свои алтари и свою казну. Мы
теперь тоже держали здесь казну и списки личного состава, а в
углу стоял на своем раскрашенном древке Алый Дракон; и именно
здесь я обычно принимал всех разведчиков и посыльных, которые к
нам приходили. Разведчика я знал уже давно: он был одним из
охотников Гидария и в северных болотах чувствовал себя как на
собственной грядке с бобами; маленький человечек, похожий на
хорька, но абсолютно надежный. Второй был мне незнаком -
высокий юноша с раскрашенным боевым щитом, который выдавал в
нем бриганта, и золотой гривной вождя на шее (подобно моим
соплеменникам в горах, народы Северных болот вернулись к старым
обычаям как в одежде, так и во многом другом с тех пор, как
ушли легионы). Я выслушал их сообщение, и когда они закончили,
отправил их поесть и выспаться, потому что они совершенно
очевидно были чересчур измотаны, чтобы составить нам компанию
этим вечером. Потом я снова пошел в обеденный зал и вызвал
оттуда Бедуира и Кея.
Мы вместе вернулись в часовню, и Кей, все еще зевая
спросонья, пинком прикрыл за собой дверь.
- Ну? - проворчал он. - Что скажешь? Я как раз
собирался пойти в город.
Кей обычно просыпался в ворчливом расположении духа.
- Долго я вас не задержу, - пообещал я. - У тебя еще
останется значительная часть ночи. И пока ты будешь со своей
Кордаэллой или Лалагой, или как ее там зовут на этот раз,
можешь с ней попрощаться.
Его глаза полностью раскрылись, а настроение улучшилось
прямо на глазах.
- Ну-ну! Значит, вот так?
А Бедуир, который вышел прямо вместе со своей арфой и
теперь, прислонившись к стене, наблюдал за нами, ударил по
струнам, извлекая небольшой фонтанчик нот, очень похожий на
восклицание.
- Вот так. Похоже, мы здесь слишком хорошо поработали для
душевного спокойствия графа Хенгеста. Он пришел на помощь
своему сыну - высадился на побережье к северу от Абуса и
направляется к Эбуракуму.
- Значит, вот для чего он собирал свой боевой флот, -
сказал Бедуир. И я кивнул.
Кей поддернул пояс с мечом.
- И мы теперь выступаем на север им навстречу.
- Да.
Бедуир сказал:
- Этим летом уже довольно поздно начинать новую кампанию.
- Я знаю. И мне сдается, что Хенгест это знает тоже и
делает на это ставку.
Я начал расхаживать взад-вперед по небольшому помещению;
четыре шага от окна до двери, четыре шага обратно - мне всегда
было легче думать на ходу.
- Если мы сейчас оставим его в покое и у него будет целая
зима, чтобы укрепить свои позиции, весной с ним будет гораздо
труднее справиться; к тому же всегда есть риск, что он может
сделать первый ход и сам напасть на нас. У нас остается еще
месяц возможной благоприятной погоды - если нам повезет. Нам
придется пойти на риск, что погода может испортиться рано.
- Ну что ж, полагаю, в Эбуракуме будут девушки, -
философски заметил Кей.
Бедуир вздернул свою летящую бровь, и в его голосе
