освобождения после нескольких лет. Если судить по вашим лицам,
вы именно такие люди, к каким стремится мое сердце, и я с
радостью приму ваши мечи в том или ином качестве; но прежде чем
решиться, во имя Господа, подумайте. У вас еще вся жизнь
впереди, а потом вы не сможете отступить с честью.
Они переглянулись; один из них, рыжеволосый юноша,
облизнул нижнюю губу, другой нервно затеребил рукоять своего
кинжала.
- Идите домой, - сказал я. - Обговорите все, не решайте
сразу - утро вечера мудренее - и приходите ко мне завтра.
Еще один покачал головой.
- Мы пришли сегодня вечером, чтобы сложить наше оружие к
твоим ногам, и мы не вернемся к своим очагам, пока все не будет
решено. Позволь нам несколько мгновений посовещаться у твоего
порога, милорд Артос.
- Конечно, совещайтесь, сколько хотите.
Я вытащил кинжал и принялся начищать его полой своего
плаща, отрешаясь от них и от их совещаний. Они отошли к проему
двери, и какое-то время до меня доносилось негромкое бормотание
их голосов. Потом я услышал топот их ног по полу и, подняв
глаза, увидел их снова перед собой. Юноша, который был моим
посыльным, стоял немного в стороне от остальных, и с ним еще
двое. Как и прежде, он говорил за всех.
- Милорд артос, мы посоветовались между собой и решили.
Те, что стоят за моей спиной, будут верно служить тебе вторым
из путей, которые ты предлагаешь. Они связаны узами, которые
нельзя разорвать, у двоих есть жены и дети - но мы трое,
Финнен, Корфил и я, Брис, сын Брэдмана, свободны от всяких уз,
и поэтому с радостью возлагаем на себя твои. Если ты возьмешь
нас к себе в Товарищи, то мы будем твоими под Алым Драконом, не
думая больше о том, чтобы снова сидеть у своих старых очагов.
А еще один спросил:
- Нужно ли давать какую-либо клятву? Какой бы она ни
была, мы дадим ее.
- Вы уже поклялись достаточно, - ответил я.
И вот так было положено успешное начало сбору,
предсказанному Кинмарком, сбору, которому суждено было
продолжаться на всем протяжении тех немногих месяцев, что ждали
нас впереди, и после которого, с возвращением весны, за моей
спиной оказалось довольно внушительное войско.
Глава девятая. Боевые трубы весной
Мы уже почти оставили всякую надежду на возвращение
Бедуира, когда он наконец появился с телегами зерна и
сопровождающим отрядом, вынырнув, словно неясная тень, из
снежной бури, которая неслась косыми мучнистыми полосами под
напором свирепого северо-восточного ветра. И люди и лошади были
в таком состоянии, что вот-вот могли упасть и не подняться
снова; но легкие подводы за спиной Бедуира были с горкой
нагружены мешками с зерном или вздувались горбом под
привязанной веревками плотной тканью.
- А это иногда полезно - быть принцем в Арфоне, -
сказал он, когда мы ввели его и его товарищей в обеденный зал.
- Даже рожденным под кустом боярышника.
И он неверным шагом добрел до очага и уселся там, свесив
голову на грудь; на его ресницах таял снег. Думаю, он был в
полубессознательном состоянии.
- Говорят... урожай на Моне был хорошим. Весной будет еще
несколько телег с зерном, если дороги откроются достаточно
рано.
Кто-то принес ему чашу с вересковым пивом, и после того,
как он осушил ее, на его пепельное лицо хоть немного вернулись
краски. Когда я покидал его, чтобы присмотреть за тем, как
будут складывать зерно в амбары, он уже снял с плеч чехол из
оленьей кожи, вытащил из него свою любимую арфу и начал
перебирать бронзовые струны, проверяя, не пострадала ли она от
холода.
Этой зимой нам некогда было потерять форму, некогда было
поддаться тому оцепенению духа, которое порой охватывает зимний
лагерь и от которого необходимо предостерегаться, как мы
пытаемся предостеречься от лихорадки и кровавого поноса. В
наших амбарах были теперь овес и ячмень, но их необходимо было
смолоть, а поскольку, если мы хотели есть мясо, нам нужно было
добывать его самим, кто-нибудь из нас всегда был на охотничьей
тропе. Все было так, как я сказал Кинмарку, мы жили, словно
сторожевые посты в старые времена - зерно в амбарах и вепрь в
лесах; только для нас это были по большей части олени и иногда
волки - волчье мясо не так уж невкусно, если ты достаточно
голоден. В лагере тоже было много работы, потому что старая
крепость, когда мы въехали в нее, была немногим лучше развалин.
Еще нужно было заниматься верховыми лошадьми; каждый день
упражняться с оружием, чтобы глаз не утратил остроту, а рука -
твердость; осматривать доспехи и снаряжение, обучать новых
людей и выезжать лошадей. А по воскресеньям священник, который
помогал Гуалькмаю с ранеными в ту, самую первую, ночь, приходил
из города, чтобы проповедовать Слово Божье на заросшем
сорняками плацу. На эти службы собиралась большая часть
Товарищей, хотя я думаю, что среди тех людей, что стояли на
холоде с непокрытой головой, слушая его проповеди, а потом
поворачивались друг к другу с поцелуем мира, были и такие, кто
возносил отдельные молитвы Митре или даже Нуаде Сереброрукому и
далеким и туманным богам своих родных холмов. Добродушный
маленький священник огорчился бы, если бы я сказал ему об этом,
но для меня это никогда не имело большого значения. Я всегда
был последователь Христа, потому что мне казалось, что
христианская вера - самая крепкая и лучше всего приспособлена
для того, чтобы нести свет во тьму, лежащую впереди. Но в свое
время я молился слишком многим различным богам, чтобы придавать
особую важность именам, к которым люди взывают о помощи, или
форме молитв, которые они при этом произносят.
Месяцы шли за месяцами, а с севера по закрытым снегом,
слякотью и штормовыми водами дорогам больше не поступало
никаких известий. Но хотя новостей и не было, я все-таки много
слышал той зимой о Каледонии.
Я слышал это от купца Деглефа. Он приехал в Дэву по
дороге, ведущей от Стены, всего за день до того, как Бедуир и
телеги с зерном вернулись из Арфона; приехал верхом на хорошей
лошади во главе каравана из четырех вьючных мулов с
погонщиками, а по пятам за ним бежали на сворке две пары
белогрудых каледонских гончих.
Мало-помалу в крепости стало известно, что некий купец
Деглеф вернулся на зиму домой, проведя все лето, как бывало и
раньше, в торговых разъездах по Каледонии. Это великая вещь -
принадлежать к племени торговцев, которые спокойно проходят и
встречают радушный прием там, где с трудом смогло бы пробиться
войско. Я не замедлил поинтересоваться у Луциана - того
старца, который был старейшиной или верховным магистратом, -
насколько можно доверять этому человеку, и, услышав от него
хороший отзыв ("Я еще никогда и ничего не получил от Деглефа
дешево, но, с другой стороны, я еще никогда не купил у него
горшка, который треснул бы в первый же раз, когда в него нальют
вино с пряностями, или плаща, с которого сошли бы все краски,
или собаки, которая оказалась бы не той, за которую я
заплатил"), послал за самим Деглефом, приглашая его отужинать
со мной.
Он пришел - коренастый человек с серовато-песочными
волосами и маленькими блестящими глазками, которые, казалось,
постоянно выглядывали выгодную сделку, завернутый в шубу из
великолепно выделанных барсучьих шкур; когда ужин был закончен
и мы пересели поближе к жаровне, он начал с того, что попытался
продать мне кинжал восточной работы с рукоятью слоновой кости,
вырезанный в подобии обнаженной женщины.
- Нет, - сказал я. - У меня уже есть кинжал, к которому
привыкла моя рука. Я позвал тебя сюда не ради твоих товаров.
- А ради чего? Без сомнения, не ради того, чтобы я почтил
тебя своей компанией, милорд граф Британский?
Он ухмыльнулся мне, распахивая в тепле свою шубу, и
принялся поигрывать ниткой серебряных и коралловых бус,
обвивающей его шею, что, как я узнал впоследствии, было у него
привычкой.
- Ради твоих знаний о том, что лежит за Стеной.
- их легко подытожить - холмы и вереск, а к северу,
среди лесов Маннана, - люди, которые говорят на темном языке и
редко выполняют условия сделки.
- И огонь, тлеющий среди вереска, - сказал я.
Он перестал перебирать яркие бусинки.
- Значит, ты знаешь об этом.
- кое о чем из этого - и хотел бы знать больше. И еще я
хотел бы знать рельеф местности и расположение дорог за Стеной.
- Я торговец, и для меня, в отличие от других людей, не
существует границ, языков и народов. А ты, значит, уверен, что
я скажу тебе правду?
- Луциан говорит, что он никогда не получал от тебя
плаща, с которого сходили бы краски, или охотничьей собаки,
которая оказалась бы не той, за которую он платил.
- Ах, так, - Деглеф с жизнерадостным бесстыдством
приподнял одну бровь. - Но я более чем уверен в том, что он
сказал тебе также, что никогда и ничего не получал от меня
дешево - не говоря уже бесплатно.
Я снял с запястья золотой браслет, заменявший монеты, - я
не очень-то мог себе это позволить - и бросил его Деглефу.
- Я готов платить, лишь бы собака оказалась той, за
которую я отдал деньги.
Он рассмеялся, перебрасывая браслет с ладони на ладонь,
потом резким движением спрятал его под шубу и, отодвинув ногой
закрывающий пол папоротник, вытащил из очага полуобгоревшую
ветку.
- Значит, сначала местность и дороги...
Было уже поздно, когда мы наконец покончили с моими
вопросами и его ответами; и перед самым выходом Деглеф, уже
закутанный в свою барсучью шубу, еще раз попытался продать мне
кинжал с рукоятью в виде обнаженной женщины. Я купил его в
подарок для Кея.
После этого Деглеф как-то вечером зашел ко мне снова, не
для того, чтобы продать что-либо, а как один человек заходит к
другому посидеть у очага, и выпить кувшин пива, и скоротать
часок-другой. Он был неутомимым говоруном, и, слушая его этими
долгими зимними вечерами - я всегда любил слушать рассказы
путешественников - я узнавал о странных землях и еще более
странных людях, о животных размерами с движущуюся гору и с
хвостами с обеих сторон, о долгих морских странствиях и о
далеких городах; но также, среди всех этих прочих вещей, об
очень многом, имеющем отношение к Каледонии и каледонцам.
x x x
Был февраль, и я помню, что из-под размокших, побуревших
прошлогодних листьев среди остатков комендантского сада уже
начали пробиваться подснежники, когда однажды вечером меня
разыскал Флавиан. Я полюбил сидеть в этом саду, едва ли более
просторном, чем большая комната, и укрытом за полуразрушенными
стенами; в нем была своя, особая тишина, далекая от сутолоки
крепости, и сюда было хорошо приходить, когда хотелось
подумать. Я расхаживал взад-вперед, а потом присел на
позеленевшую мраморную скамью, размышляя о том, что рассказал
мне купец Деглеф, и гадая, как увязать все это с каким бы то ни
было планом действий; а когда я повернулся, чтобы пойти в свои
комнаты, он стоял прямо за моей спиной.
Я заметил, что за наплечный ремешок его поношенной кожаной
туники были засунуты три полностью распустившихся подснежника,
и это показалось мне странным, больше в духе Кея, чем -
Флавиана.
- Сир..., - начал он. - Сир..., - и в течение
какого-то мгновения, казалось, не знал, как продолжить.
- Ну, - сказал я, - что такое, Флавиан? Уж не
неприятности ли с эскадроном?
Он покачал головой.
- Что же тогда?
- Сир, я... я пришел просить позволения взять одну
девушку от очага ее отца.
