спать, не боясь саксонских факелов в своей кровле. По нашему
следу не идет волчья стая... А пока мне нужно еще одно: пусть
один из ваших юношей поседлает коня и отвезет весточку в замок
Элдервудс, герцогу Кинмарку, - что мы здесь, в его городе, и
что я приеду переговорить с ним, как только смогу.
x x x
Но в результате я так и не поехал в замок, потому что три
дня спустя Кинмарк сам заявился в Дэву с небольшим отрядом
дружинников.
Мы отводили наиболее оправившихся лошадей на пастбища,
чтобы облегчить ситуацию с кормами, и я вернулся в крепость и
увидел его на плацу перед прежним офицерским кварталом - он
слезал с низкорослой кобылки, которая играла под ним и косила
диким глазом, а рядом, в окружении его людей, стояли два пони,
и через спину каждого была перекинута оленья туша.
Увидев меня, Кинмарк взревел, как ветер в бурю (у него был
могучий голосище для такого небольшого человечка), и, подбежав
ко мне, обхватил меня за плечи - так высоко, как только смог
достать.
- Та-та-та, мой Медвежонок! Это солнце и луна для моих
глаз - увидеть тебя после столь долгой разлуки!
- И трубы в моем сердце оттого, что я слышу тебя снова,
Кинмарк, мой лорд.
Он разразился рокочущим хохотом.
- Тот парень передал мне от тебя весточку, что ты в Дэве
и собираешься приехать поговорить со мной; но я как раз
охотился в этих краях, так что мне пришлось всего лишь чуточку
продолжить охотничью тропу, и вот я здесь - вместе со своей
добычей в качестве гостинца.
- Замечательный гостинец! Сегодня мы будем пировать как
герои!
Он стоял, широко расставив короткие ноги, и оглядывался
вокруг себя, на своих и моих людей, утаскивающих туши для
разделки, охватывая их всех одним блестящим уверенным взглядом.
- А тем временем, пока готовят угощение, - есть ли в
этом осином гнезде какое-нибудь местечко, где человек может
поговорить и услышать свой собственный голос без того, чтобы
его услышали также и все остальные?
- Пойдем поднимемся на крепостной вал. Мы выставляем
дозор над каждыми воротами, но по стенам часовые не ходят. Там,
наверху, мы сможем поговорить спокойно.
Но когда мы поднялись по ступенькам на юго-западную
оконечность вала, он не сразу заговорил о том - что бы это ни
было - что привело его ко мне (потому что я был уверен, что,
хоть мы и были друзьями, это не был просто дружеский визит), а
облокотился рядом со мной о парапет, глядя вдаль, на горы.
Шторм, бушевавший последние несколько суток, истощил свои силы
дождем и ветром; и это был день прерывистого света и плывущих
облаков; и Ир Виддфа и ее менее высокие телохранители, покрытые
темным налетом бегучих теней, четко выделялись на фоне
смятенного неба. Я посмотрел в том же направлении, и мне
показалось, что легкий ветерок, посвистывающий над крепостными
стенами, несет с собой запах снегов высокогорья и холодный,
хватающий за душу аромат листьев, преющих у замшелых с северной
стороны деревьев; и это было дыханием лесов под Динас Фараоном,
где я вырос. А потом - что так часто случалось, когда я
поворачивался лицом к своим родным горам, - мне почудился в
том же ветерке привкус торфяного дыма и душистая сладость
женских волос. Я гадал, есть ли у меня сын среди этих укромных
долин и залитых голубыми тенями ущелий; сын семи лет от роду,
обученный ненависти с тех самых пор, как впервые вкусил этот яд
вместе с материнским молоком... Нет, я не гадал, я знал.
Ненависть можно чувствовать издалека, как и любовь... Я снова
поймал запах лесов под Динас Фараоном и мысленно ухватился за
него, как хватаешься за талисман, оказавшись в темном месте.
Наверно, я вздрогнул, потому что стоящий рядом Кинмарк
рассмеялся и спросил:
- Что такое? Вдруг стало не по себе?
- Просто на солнце набежало облако.
Он искоса взглянул на меня; глупо, что я сказал это,
потому что как раз в тот момент на солнце не было никакого
облака; но он не стал настаивать.
- А теперь расскажи мне, что произошло этой осенью.
Значит, первой была моя очередь. Я рассказал. Рассказывать
было почти нечего, и моя история была короткой.
- И ты, стало быть, вернулся сюда, в Дэву, чтобы зализать
свои раны и устроиться на зимних квартирах?
- Да, - ответил я.
- А как насчет припасов?
- Это была одна из главных причин, почему я выбрал Дэву:
пастбища для лошадей и ячмень Мона для нас. Сегодня утром я
послал своего лейтенанта Бедуира с повозками и небольшим
сопровождением в Арфон, чтобы он привез все, что сможет. Я дал
бы им отдохнуть еще несколько дней, но не осмелился - зима на
носу. И так мы можем только молить Бога, чтобы они успели
довезти зерно вовремя - и чтобы на Моне был хороший урожай.
- А пока?
- А пока мы "добываем пропитание на месте". Я заплатил
твоим людям все, что смог. Я не могу платить справедливую цену
за наше содержание, в нашей войсковой казне недостаточно денег,
их никогда не бывает достаточно; а то, что там есть, уходит в
основном лошадиным барышникам и оружейникам.
- И в Арфон за зерно?
Я покачал головой.
- Это идет как дань с моего племени. По правде говоря,
часть зерна прибудет из моих собственных поместий. Я принадлежу
к роду лордов Арфона, как выразился твой здешний старейшина.
Они отдадут мне зерно... Что же до остального, у нас всегда
есть охота - зерно в амбарах и вепрь в лесах; ведь именно так
жили сторожевые посты в прежние дни.
На какое-то время между нами воцарилось молчание; потом,
наконец, Кинмарк сказал:
- Ты собирался приехать в замок и поговорить со мной - о
чем именно?
Я слегка повернулся, опираясь одним локтем о парапет, и
взглянул на него.
- Мне нужны люди.
Он улыбнулся - короткой яростной улыбкой, которая
вспыхнула и сошла с его лица, оставив его серьезным и
задумчивым.
- Что-то в моем сердце подсказывает мне, что ты можешь
набрать себе людей без всякой помощи со стороны какого бы то ни
было князька, мой друг.
- Если у меня будут развязаны руки - да.
- В Линдуме твои руки были связаны?
- Достаточно свободны, пока люди были нужны только для
того, чтобы выгнать Морских Волков за пределы тамошних границ.
Мне нужны люди, которые последовали бы за мной от охотничьих
троп Дэвы - без препятствий или помех со стороны своего
герцога - и весной перешли бы через горы к Эбуракуму.
- Твои руки развязаны, - сказал он. - Подними свое
знамя, и юноши слетятся к тебе, как июньские жуки на огонь.
Оставь только хоть несколько человек, чтобы защищать наших
женщин и наши очаги.
- Набеги скоттов?
- Набеги скоттов и другое. Может быть, из-за гор дует
саксонский ветер, - прежде чем я успел спросить, что он имеет
в виду, он резко пошевельнулся, подставляя лицо потокам
воздуха, треплющим сзади пегую, рыжевато-русую, гриву его
волос. - А что будет после Эбуракума?
- Это не только Эбуракум, хотя он находится в центре
всего. Это все восточные земли бригантов. А потом мы пойдем
туда, где в нас будут нуждаться сильнее всего; по всей
видимости, на юго-восток, к территориям иценов. Саксы уже
называют весь этот край своими собственными северными и южными
землями - Норфолк и Саутфолк.
Кинмарк внезапно сказал:
- И все же я думаю, что ты поступишь мудро, если пойдешь
на север, за Стену, - и без лишней задержки.
Я спокойно посмотрел на него, зная, что он наконец-то
сказал то, за чем приехал.
- И каков же ответ на эту загадку, милорд Кинмарк?
И он ответил мне взглядом на взгляд, глаза в глаза.
- Мне тоже есть о чем поговорить и что рассказать. Именно
поэтому я не стад ждать твоего приезда, а отправился на охоту в
сторону Дэвы. Если знаки и знамения не лгут, к середине
следующего лета в половине низин Каледонии заполыхает вереск;
ко времени сбора урожая пламя переметнется через Стену.
- Вторая загадка в ответ на первую. Что это означает?
- Уже год, а то и больше, в южной Каледонии зреют
волнения. Мы чувствовали это - мы, правители государств
Севера. Мы чувствовали это даже на таком расстоянии от Стены,
но все было очень неопределенным, словно легкий летний ветерок
в высокой траве, который дует сразу отовсюду. Теперь это обрело
форму, и мы знаем, откуда он все-таки дует. Саксы обратились за
помощью к Раскрашенному Народу, пообещав ему долю в богатой
поживе, когда падет Британия; а Раскрашенный Народ объявил Крэн
Тара, общий сбор, призывая к себе скоттов даже из-за моря, из
Гиберии, и объединяясь с некоторыми британскими князьями,
которые вообразили, будто им предоставляется возможность
освободиться от всех уз и остаться в гордом одиночестве, -
глупцы, сами торопятся просунуть свои шеи под саксонскую пяту.
- Под пяту графа Хенгеста? - я почувствовал в груди
маленький холодный комок.
- Думаю, нет. Возможно, в этом замешан Окта, но, по моим
соображениям, это скорее дело рук настоящих саксов с северного
побережья. О да, у нас одно название служит для всех, но
Хенгест - ют, не забывай об этом, а Морские Волки еще не
научились действовать сообща, - его голос упал, и в нем
зазвучали угрюмые ноты. - Если они научатся этому раньше, чем
мы, это будет концом Британии.
- Откуда ты все это знаешь? - помолчав, спросил я.
- По чистейшей прихоти случая, или, как сказали бы
некоторые, по милости Господней. Несколько дней назад каррака,
направляющаяся к побережью Каледонии, сбилась с курса из-за
северо-западного ветра и была выброшена на наш берег. На борту
находилось какое-то посольство, или что-то в этом роде, потому
что у них не было оружия, только кинжалы, хотя эти люди были
воинами; а среди обломков мы нашли зеленые ветви, какие
приносят послы в знак мира, и нигде не было и следа их
побеленных боевых щитов. После кораблекрушения уцелел только
один человек, и он был без сознания после удара о скалы. Люди,
которые вытащили его на берег, хотели было прикончить его на
месте, как добивают раненую гадюку, но он выкрикнул что-то о
Раскрашенном Народе и о саксонском племени. Этого оказалось
достаточно, чтобы заставить человека с ножом удержать
занесенную руку. Они перенесли раненого к рыбацким хижинам в
надежде, что из него удастся выжать что-нибудь еще, - и
известили меня.
- Пытка? - спросил я. Я не особенно щепетилен в том, что
касается скоттов или саксов, но мне никогда не нравилось -
хотя по временам это было полезно - поджаривать человека на
медленном огне или втыкать острие кинжала ему под ногти, чтобы
вырвать из него то, что он мог сказать. Это не была жалость;
просто я чересчур остро чувствовал, как спекается и покрывается
волдырями кожа, как лезвие кинжала со скрипом входит под мои
собственные ногти.
- Если бы мы попробовали пытать его тогда, в том
состоянии, он бы умер у нас на руках и таким образом ускользнул
от нас; поэтому мы оставили его на несколько дней в покое,
надеясь, что он сможет поднабраться сил, но в конце концов
пытка и не понадобилась. У него началась лихорадка. Эта
лихорадка развязала ему язык, и перед смертью он разговаривал в
течение целого дня и целой ночи.
- Ты уверен, что его рассказ не был просто бессвязным
бредом?
- В свое время я часто видел, как умирают люди; я знаю
разницу между бессвязным бредом и тем, как человек в лихорадке
выбалтывает свои самые сокровенные тайны... Кроме того, если
подумать, эта история довольно правдоподобна, не так ли?
- Пугающе правдоподобна. Если это правда, дай Бог, чтобы
